Альтаир - Страница 5

Попадись мне этот гнуснявый хотя бы тремя годами позже, он просто-напросто испытал бы на своей шкуре эффективность немецкого «метода лаяния от боли», только и всего-то. Ну и стал бы носить хоть деревяшку, хоть железяку как миленький. Там принцип простой: быстренько объясняешь собачке, что в промежутке между подачей команды и моментом, когда она ухватит зубами указанную вещь, воздействия парфорсом будут непрерывными и все более усиливающимися. Вплоть до легкой степени удушения. И что в ее интересах промежуток этот сократить до минимума и терпеливо держать в пасти апортировочный предмет, пока последний не будет изъят. За то причитается моральное и материальное вознаграждение, а парфорс больше дергать не будут.

Но по причине моей тогдашней неосведомленности о приемах парфорсной дрессировки, пришлось пойти другим путем. Привязал я к краям гантельки по куску бечевки, разжал Таиру челюсти, сунул в пасть ему гантельку, а за ушами завязал все это дело бантиком. Поначалу Таир притих, ошалевши, но через несколько секунд, когда глаза его окончательно выкатились из орбит, состояние ступора перешло в бешеную истерику, в ходе которой он пытался выдрать всеми четырьмя лапами деревяшку из своего рта. Но попытки были тщетными, поскольку и бечевка была крепкой, и я при помощи сапогов, хлыста и «строгача» отвлекал Таира от столь неприглядного занятия. Когда дрянное создание наконец выдохлось и впало в обычную для себя глубокую депрессию, оно за полчаса уяснило, что ходить у ноги и сидеть можно не только порожняком, но и таская в зубах гантельку, и что гантелька эта, пока держишь ее в пасти, есть не просто кусок дерева, а индульгенция, спасающая жизнь и здоровье некой мерзкой твари от моего справедливого и страшного гнева. А развить усвоенный навык дальше, до нормального выполнения приема апортирования, было делом несложным.

Немало воды утекло с тех пор. Давно уже практика дрессировки доказала и мне, и многим другим, что с помощью одного лишь парфорса обучить почти любую псину подноске вещей и легче, и проще, чем как бы то ни было еще. Но случается иногда, что на собак физически очень сильных и не слишком чувствительных к боли рывки строгим ошейником не влияют в достаточной степени. И чтобы научить их апортировке под принуждением, способ, апробированный в свое время на Таире, оказывается более пригодным, нежели классический «метод лаяния от боли». Завязал веревочку за ушами – и проблема наполовину решена!

А когда понадобилось Таира обстрелять, то есть приучить его спокойно относиться к выстрелам, самая эффективная из всех известных мне методик, которой с неизменным успехом я пользуюсь и по сей день, родилась сама по себе в одно мгновение. К тому времени дрессируемая пакость оголодала настолько, что в начале занятия, пока нагрузка на нервы не достигала определенного предела их выносливости, она (в смысле, пакость) пожирала предлагаемые по заслугам куски с нескрываемым удовольствием, а порою не пренебрегала ими даже в конце урока, с ущербом для самочувствия пройдя через очередной круг устрашений и экзекуций. Поскольку в управлении Таировым поведением все большее участие принимал его желудок, мне показалось заманчивым использовать в этом деле возможности столь влиятельного внутреннего органа на полную катушку: создать в педагогических целях постоянную жесткую конфронтацию между ним и Таировой генерализованной трусостью.

Вышли мы с Таиром в очередной раз на дрессировочную площадку и стали отрабатывать хорошо ему известные приемы хождения у ноги и бескомандной посадки при остановке. Только в руках у меня была при этом миска, в которую – и ходячее убоище это видело – я предварительно бросил пару кусочков мяса. А поодаль, метрах в тридцати от площадки, ждал моего сигнала помощник со стартовым пистолетом в руке. И в момент, когда собаченыш, выполнив требуемые команды, уже тянулся под аккомпанемент моих похвал к заработанному вознаграждению, я кивнул помощнику. Тот выстрелил. Таир вздрогнул, но мясо слопал. Ну и чудненько! И примерно с минутными интервалами мы проделали то же самое еще раза три-четыре. А затем, чтобы в песьем мозгу выстрел окончательно увязался с последующим кормлением, мы еще малость позанимались выдержкой. Горю луковому полагалось сидеть напротив все той же миски с кусочками, которая с каждым повтором упражнения отодвигалась от него на пару шагов, и лишь после выстрела ему дозволялось сию посудину очищать от содержимого.

На другой день Таир в ответ на выстрел начал уже сглатывать слюну, а про то, что громких звуков следует бояться, он забыл напрочь. Сто лет известный лабораторный павловский опыт по выработке условного рефлекса – а как здорово пригодился!

Подходила к концу первая, самая кошмарная для Таира и утомительная для меня неделя сверхинтенсивных занятий. За это время мой ученик освоил весь целиком нормативный курс послушания, который полагается знать милицейской розыскной собаке, а попутно еще несколько крайне полезных навыков. В частности, научился спокойно переносить подкожные и внутримышечные инъекции, даже довольно болезненные.

Сперва, понятно, не обошлось без эксцесса. Почувствовав укол, недоделок завопил и стал вырываться, за что был несколько прибит и подавлен физически и морально. Распластавшись на боку, Таир сосредоточил все свое внимание на кулаке, нависавшем над его мордой, и моем непрерывном рычании. Когда псец, по своему обыкновению, умедитировал в состояние совершенного ничтожества, а глазенки его обрели тупо-квадратное выражение, я, продолжая издавать грозные звуки, медленно убрал кулак, взял шприц и вогнал иголку в Таирову ляжку. Он не шелохнулся. По окончании процедуры, обалдело выслушав мои восторги по поводу его терпеливости и получив под ряд несколько кусочков мяса, Таир, несомненно, сделал правильный выбор между кнутом и пряником. И в следующий раз лежал под уколом смирно, а как только игла была извлечена из его организма, радостно вскочил и стал настойчиво требовать полагающуюся награду. Когда мы, постепенно одолевая гранит науки, перешли к выполнению приемов послушания без поводка или привязи, на большом удалении друг от друга, Таир уже более-менее пообвыкся и стал работать чуть быстрее, хотя все равно еще с непременным «тормозом» при каждой команде. Зато почти безотказно. Почти – потому как худосочному недопсу взбрело в голову от меня побегать. Сначала попробовал он такое сотворить в питомнике, а там скрыться некуда – кругом забор. Был выдран. А вот когда чертов выродок рванул от меня за пределами ограды, прямиком к ближайшему кустарнику, которым зарос берег канала, я понял, что гоняться за ним бессмысленно: догнать не смогу, а напугать – напугаю, и умчится он тогда в дали неведомые. Но у меня для таких случаев имелся в запасе один замечательный сюрприз, звавшийся Маргит-Астой. Исключительная по характеру и мыслительным способностям сука-«немка», я когда-нибудь о ней подробнее обязательно расскажу. Поглядел я вслед Таиру, слетал за Астой, показал ей, где шмыгнул в кусты беглец. «Ищи, – говорю, – лапушка. Мочи его!» Обрадованная веселой работой, Аста понеслась в погоню, а я побежал по дороге, параллельно каналу, следя за поиском скорее на слух, чем на глаз. Ага, есть контакт! Ломлюсь сквозь заросли на жалобный визг пойманного ублюдка. На крошечной полянке скрючившийся буквой «зю» свинтус свиристит что есть мочи и вертится, старательно пряча зад от кружащей вокруг него с деланно свирепым рычанием Асты. А та при каждом удобном случае его несильно, но больно подщипывает за то самое укрываемое от нее место и прямо-таки наслаждается ситуацией, в которой ее сучьему доминированию над каким-никаким, но все же кобелем ничто не препятствует. Я, разумеется, от всей души навалял Таиру фитилей и поволок обратно, к месту совершения преступления. И нисколько не мешал Асте наскакивать на него сзади и прикусывать снова и снова.

Однако же четвероногому мазохисту, судя по всему, расправа показалась не вполне убедительной, и от силы через полчаса он снова решил с занятия смыться. Побежал туда, куда и в первый раз, к кустарнику, но около него в нерешительности остановился – видать, все же задумался о грядущих неприятностях. И только лишь узрев мое, с самыми что ни на есть серьезными намерениями, приближение, нырнул в сплетения ольховника, ежевики и крапивы. Что Аста отыщет эту вредоносную гниду, я не сомневался, и потому очень удивился, когда она закружилась, почти сразу же потеряв след. А еще больше удивился, когда увидел, почему она след потеряла. Отпечатки Таировых лап, хорошо заметные на мокром суглинке, шли по самой кромке воды. Ух ты, что придумал, сволочь! Знать, не совсем дурак! Объяснив Асте что и как, я выбрался, прикрывая лицо от веток, на дорогу. Опять на бегу слушаю. Шагов через двести, на почти открытом месте, Аста снова закружилась. Что за черт? Иду к ней. Наблюдаю препотешную картину. У самого берега канала довольно высокий бугор. Аста носится между бугром и водой, то и дело прихватывая запах, но никак не может сообразить, откуда этот запах идет. А по бугру, гиенообразно сгорбившись, осторожно чапает прочь искомая скотина. Показываю на гада Асте, Аста показывает гаду кузькину мать. А потом, после трепки, пришел черед и радикальных мер, поскольку третьего побега допускать ни в коем разе не следовало: слишком хитрым и сообразительным зверь оказался, невесть что еще выкинуть может. Набросил я Таиру на горлышко петельку и, на самых грозных нотах комментируя происходящее, по всем канонам икебаны украсил живой игрушкой ближайшее дерево. Совсем живой она была, конечно, только вначале, а немного погодя стала уже полуживой. Правда, до полной потери сознания эту несчастную тварь я держать на ветке не стал – не тот случай. Привел потом в чувство, вернул на площадку. Все, с побегами – как отрезало. И вообще, после вздергивания у Таира полностью сменилось мировоззрение и стал он в руках моих мягче пластилина. Кроме моментов, когда он чего-нибудь уж очень сильно боялся. Но вскоре мы и с этим разобрались.