Альрауне. История одного живого существа - Страница 13

Вполне удовлетворенный доктор Петерсен сел. Он уже примирился со странным тоном молодого человека. Ведь этот юный референдарий, которого он знал еще мальчиком, такой ветрогон, сорвиголова. И к тому же он все-таки племянник его превосходительства.

Ассистенту было тридцать шесть лет; он был среднего роста. Франку Брауну казалось, что все «средне» в этом человеке: не велик и не мал был его нос, не уродливо, но и не красиво его лицо. Он был уже не молод, но и не стар, волосы не совсем темные, но и не совсем еще седые. Сам он был не глуп, но и не умен, не особенно скучен, но и не особенно интересен. Одет не элегантно, но и не так уж плохо. Во всем воплощал он золотую середину; он был именно таким человеком, какой нужен был тайному советнику. Хороший работник, достаточно умный, чтобы все понимать и все делать, что от него требовали, и при этом не настолько интеллигентный, чтобы выходить из отведенных ему рамок и проникать в суть той запутанной игры, которую вел его патрон.

– Сколько вы получаете у дядюшки? – спросил его Франк Браун.

– Не очень-то много, но во всяком случае достаточно, – послышалось в ответ. – Я очень доволен. К новому году я получил опять четыреста марок прибавки. – Он заметил к своему удивлению, что Франк Браун начал завтрак с десерта: съел яблоко и тарелку вишен.

– Какие вы курите сигары? – продолжал допытываться референдарий.

– Какие сигары? Средние, не слишком крепкие. – Он перебил себя. – Но почему вы об этом спрашиваете?

– Так, – ответил референдарий, – мне только интересно, но расскажите же, что вы, собственно, успели уже подготовить в нашему делу. Доверил ли вам профессор свой план?

– Конечно, – с гордостью сказал доктор Петерсен, – я единственный человек, который знает об этом, кроме вас, разумеется. Опыт этот имеет огромное научное значение.

Франк Браун закашлялся.

– Гм, вы думаете?

– Безусловно, – ответил врач. – Прямо-таки гениально, как его превосходительство все так устроил, что подавил всякую возможность каких-либо нападок. Вы ведь знаете, как нужно остерегаться, как вообще на нас, врачей, всегда нападает публика за различные опыты, безусловно для нас необходимые. Вот, например, вивисекция. Господи, люди буквально не переносят этого слова. Все наши эксперименты с болезненными возбудителями, прививками и так далее служат сучком в глазу для всей нашей прессы. Тогда как мы производим их почти исключительно на животных. Что же было бы теперь, когда вопрос идет об искусственном оплодотворении, и тем более человека? Его превосходительство нашел единственную возможность: он берет приговоренного к смерти преступника и проститутку, которым за это дает вознаграждение. Но посудите же сами: за такой материал не вступится самый гуманный пастор.

– Действительно гениально, – подтвердил Франк Браун. – Вы совершенно правы, преклоняясь перед изобретательностью вашего патрона.

Доктор Петерсен рассказал, что его превосходительство с его помощью производил в Кельне различные попытки найти подходящую женщину, но все они были безуспешны. Оказалось, что в тех слоях населения, из которых обычно выходят эти существа, господствуют совершенно своеобразные понятия об искусственном оплодотворении. Обоим им не удалось объяснить толком женщинам сущность дела, не говоря уже о том, чтобы побудить какую-либо из них заключить договор. А между тем его превосходительство пускал в ход все свое красноречие, доказывал им самым очевидным образом, что, во-первых, в этом нет ни малейшей опасности, во-вторых, что они могут заработать хорошие деньги и что, наконец, в-третьих, могут оказать огромную услугу медицине.

– Одна закричала даже во все горло: на всю науку ей… она употребила очень некрасивое выражение.

– Фу! – заметил Франк Браун, – как она только могла!

– Но тут как раз подвернулся удобный случай, что его превосходительство должен был поехать в Берлин на интернациональный гинекологический конгресс. Здесь, в столице, представится несомненно гораздо более богатый выбор: кроме того, нужно полагать, что и понятия здесь не такие отсталые, как в провинции. Даже в этих кругах здесь, наверное, не такой суеверный страх перед всем новым и, наверное, больше практического понимания материальных выгод и больше идеального интереса к науке.

– Особенно последнего, – подчеркнул Франк Браун.

Доктор Петерсен согласился с ним. Положительно невероятно, с какими устарелыми воззрениями пришлось им столкнуться в Кельне. Любая морская свинка, любая обезьяна бесконечно разумнее и понятливее, чем все эти женщины. Он совершенно отчаялся в высоком интеллекте человека. Но он надеется: его непоколебленная вера снова укрепится здесь.

– Без всякого сомнения, – подтвердил Франк Браун. – Действительно, было бы величайшим позором, если бы берлинские проститутки спасовали перед обезьянами и морскими свинками. Скажите, когда придет дядюшка? Он уже встал?

– Давно уже, – любезно ответил ассистент. – Его превосходительство уже вышел – у него в десять часов аудиенция в министерстве.

– Ну а потом? – спросил Франк Браун.

– Я не знаю, сколько он там пробудет, – ответил доктор Петерсен. – Во всяком случае, его превосходительство просил меня ждать его в два часа на заседании конгресса. В пять часов у него опять важное свидание здесь, в отеле, с несколькими берлинскими коллегами. А в семь часов его превосходительство будет обедать у ректора. Быть может, вы в этот промежуток его повидаете…

Франк Браун задумался. В сущности, ему было очень приятно, что его дядюшка был занят весь день: ему не нужно было и думать о нем.

– Будьте добры передать дядюшке, – сказал он, – что мы встретимся с ним в одиннадцать часов вечера здесь внизу, в отеле.

– В одиннадцать? – Ассистент сделал очень озабоченное лицо. – Не слишком ли поздно? Его превосходительство ложится уже в это время спать. И особенно после такого утомительного дня!

– Его превосходительству придется лечь сегодня немного позднее. Будьте добры передать ему это, – категорически заявил Франк Браун. – Одиннадцать часов совсем не поздно для наших целей, скорее даже немного рано. Назначим же лучше в двенадцать. Если бедный мой дядюшка слишком устанет, он может до тех пор немного поспать. А теперь, доктор, будьте здоровы, до вечера. – Он встал, поклонился и вышел.

Он закусил губу и почувствовал вдруг, как глупо было все то, что он тут болтал добродушному доктору. Как мелочна была его ирония, как дешевы все его остроты. Ему стало стыдно. Все нервы его требовали какого-нибудь дела, а он болтал чепуху; его мозг излучал искры, а он делал потуги на остроумие.

Доктор Петерсен долго смотрел ему вслед.

– Какой он заносчивый, – сказал он сам себе. – Даже руки мне не подал. – Он налил себе еще кофе, подбавил молока и намазал аккуратно бутерброд. А потом подумал с искренним убеждением: заносчивость к добру не ведет.

И, как нельзя больше удовлетворенный своей обывательской мудростью, он стал есть хлеб и поднес ложку к губам.

Был почти час ночи, когда явился Франк Браун.

– Прости, дядюшка, – сказал он небрежно.

– Да, племянничек, – заметил тайный советник, – ты долго заставляешь себя ждать.

Франк Браун широко раскрыл глаза:

– Я был очень занят, дядюшка. Впрочем, ведь ты тут ждал не из-за меня, а из-за своих собственных планов.

Профессор посмотрел на него недовольно:

– Послушай… – начал он было. Но овладел собою. – Но, впрочем, оставим это. Благодарю тебя во всяком случае, что ты приехал помочь мне. Ну, пойдем.

– Нет, – заявил Франк Браун все с тем же ребяческим упрямством. – Мне хочется выпить сначала стакан виски, у нас еще времени много.

Доводить все до крайних пределов было в его натуре. Чувствительный к малейшему слову, к малейшему признаку упрека, он все же любил быть упрямым до дерзости со всеми, с кем встречался. Он постоянно говорил самую грубую правду, а сам не мог переносить даже намека на нее.

Он чувствовал, правда, что задевает старика. Но именно тот факт, что дядюшка его рассердился, что он так серьезно и даже трагически относится к его ребяческим выходкам, – это именно и оскорбляло его. Ему казалось чуть ли не унизительным, что профессор не понимает его, что не может проникнуть в его белокурую упрямую голову, и он невольно должен был с этим бороться, должен был доводить до конца свои капризы. Ему пришлось еще плотнее надвинуть на себя маску и идти по тому пути, который он обрел на Монмартре: «Epater les bourgeois!» Он медленно опорожнил стакан и поднялся небрежно, точно меланхоличный принц, которому скучно.