Альрауне. История одного живого существа - Страница 10

– Еще одно, дядюшка! Если ты это сделаешь…

Но тайный советник прервал его:

– Не знаю, сделаю ли!

– Хорошо, – ответил студент, – я ведь больше не спрашиваю об этом. Только в случае, если ты это сделаешь, ты должен мне кое-что обещать.

– Что именно? – спросил профессор.

Он ответил:

– Не приглашай княгиню в качестве зрительницы.

– Почему? – спросил тайный советник.

И Франк Браун ответил мягко, но серьезно и строго:

– Потому что… потому что дело это слишком серьезное.

Он ушел.

Он вышел из дому и пошел к воротам, лакей отворил ему их и, громыхая замком, запер за ним. Франк Браун вышел на дорогу. Остановился перед изображением святого и пытливым взглядом посмотрел на него.

– О, дорогой мой святой, – сказал он. – Тебе приносят цветы, льют свежее масло в лампаду. Но не этот дом заботится о тебе. Здесь тебя ценят разве только как археологическую древность. Хорошо еще, что народ чтит твою силу.

Ах, милый святой, тебе легко охранять деревню от наводнения, раз она в трех четвертях часа от Рейна. И особенно теперь, когда Рейн так успокоился и струится меж каменных стен. Но попробуй же, старый Непомук, охранить этот дом от потока, который нахлынет на него и разрушит его! Я люблю тебя, милый святой, потому что ты покровитель моей матери. Ее зовут Иоганной Непомуценой, у нее есть еще имя – Губертина, в знак того, чтобы ее никогда не могла искусать бешеная собака. Ты помнишь еще, как родилась она в этом доме в день, посвященный тебе? Поэтому-то она и носит твое имя: Иоганна Непомуцена! И потому, что я люблю тебя, милый святой, и ради нее я хочу тебя предостеречь.

Там внутри сегодня ночью поселится святой – в сущности говоря, полная противоположность святому. Маленький человечек не из камня, как ты, и не одетый красиво в длинную мантию, он деревянный и совершенно голый. Но он так же стар, как и ты, еще, может быть, старше. Говорят, он обладает чудодейственной силой. Так попробуй же, святой Непомук, покажи свою силу! Кто-нибудь из вас обоих должен пасть, ты или тот человечек: пусть же решится, кто из вас будет господином над домом тен Бринкенов. Покажи же, милый святой, на что ты способен.

Франк Браун снял шляпу и перекрестился. Потом тихо, сухо рассмеялся и быстро зашагал по дороге. Вышел в поле и полной грудью стал вдыхать в себя свежий ночной воздух. Дойдя до города, он пошел по улицам под цветущими каштанами и здесь замедлил свой шаг.

Он шел задумавшись, слегка напевая про себя.

Но вдруг остановился. С минуту поколебался. Потом повернулся. Быстро повернул налево. Опять остановился и оглянулся по сторонам. Потом быстро взобрался на низкую стену и спрыгнул с нее по ту сторону. Побежал по тихому саду по направлению к большой красной вилле. Там остановился и взглянул вверх. Его резкий короткий свист прорезал ночную тишину, два-три раза, быстро, один за другим.

Где-то залаяла собака. Но вверху тихо распахнулось окошко, и в белом ночном одеянии показалась белокурая женщина.

Ее голос прошептал в темноте:

– Это ты?

Он ответил:

– Да! да!

Она скользнула в комнату, но тотчас же снова вернулась. Взяла носовой платок, что-то завернула в него и бросила вниз.

– Вот, дорогой мой, тебе ключ! Но будь потише, как можно потише, чтобы не проснулись родители!

Франк Браун взял ключ и поднялся по маленькой мраморной лестнице, открыл дверь и вошел в комнату.

Франк Браун сидел на гауптвахте. Наверху, в Эренбрейтштейне. Сидел уже около двух месяцев и должен был сидеть еще три. Все лето. И все лишь за то, что он пробил пулей отверстие в воздухе, так же как и противник его.

Он сидел наверху у колодца, с которого открывался вид на Рейн. Он болтал ногами, смотрел вдаль и зевал. То же самое делали и трое его товарищей, сидевших вместе с ним. Никто из них не говорил ни слова.

На них были желтые куртки, купленные ими у солдат. Денщики намалевали на их спинах огромные черные цифры, означавшие номера их камер. Тут сидели сейчас второй, четырнадцатый и шестой. У Франка Брауна был № 7.

На скалу к колодцу поднялась группа иностранцев, англичан и англичанок, в сопровождении сержанта гауптвахты. Он показал им несчастных арестантов с огромными цифрами, которые сидели с таким печальным видом. В них зашевелилось чувство жалости, и с ахами и охами они стали расспрашивать сержанта, нельзя ли дать что-нибудь этим несчастным. Это строго запрещено. Но в своем великодушии он повернулся и стал показывать туристам окрестности. Вот Кобленец, сказал он, а позади него Нейштадт. А там внизу у Рейна…

Между тем подошли дамы. Несчастные арестанты заложили руки за спину, держа их как раз под номерами. В протянутые ладони посыпались тотчас же золотые монеты, папиросы и табак. Нередко попадались и визитные карточки с адресами.

Игру эту выдумал Франк Браун и к общему удовольствию ввел ее здесь.

– В сущности, это довольно-таки унизительно, – заметил № 14.

Это был ротмистр Флехтгейм.

– Ты идиот, – ответил Франк Браун, – унизительно только то, что мы считаем себя такими аристократами, что отдаем все унтер-офицерам и ничего не оставляем себе. Если бы хоть по крайней мере эти проклятые английские папиросы не так пахли духами. – Он просмотрел добычу. – Ага! Опять соверен. Сержант будет рад. Бог мой, мне бы и самому он пригодился!

– Сколько ты вчера проиграл? – спросил № 3.

Франк Браун засмеялся.

– Ах, всю свою вчерашнюю получку. И еще вдобавок подписал векселей на несколько сотен. Черт бы побрал эту игру!

Номер 6 был юным поручиком, почти мальчиком, кровь с молоком. Он вздохнул глубоко:

– Я тоже продулся.

– Ну, а по-твоему, мы не проигрались? – огрызнулся на него № 14. – И только подумать, что эти трое бродяг кутят теперь на наши деньги в Париже. Сколько, по-твоему, они там пробудут?

Доктор Клаверьян, морской врач, арестант № 2, заметил:

– По-моему, дня три. Дольше они не смогут остаться, а то отсутствие их будет замечено. Да и на более долгое время у них не хватило бы денег.

Те трое были № 4, № 5 и № 12. В последнюю ночь они много выиграли и тотчас же утром спустились вниз, стараясь не опоздать к парижскому поезду. Они отправились немного развлечься, как это называлось в крепости.

– Что же предпримем мы сегодня? – спросил № 14.

– Напряги хоть раз сам свой пустой мозг, – сказал Франк Браун ротмистру.

Он спрыгнул со стены и пошел через казарменный двор в офицерский сад. Он был в дурном настроении и громко что-то насвистывал.

Не из-за проигрыша, он проигрывал уже не в первый раз и это его мало трогало. Но это жалкое пребывание здесь, это невыносимое безделье!

Правда, крепостные правила были довольно свободны, и среди них, во всяком случае, не было ни одного, которое бы оскорбляло хоть как-нибудь господ арестантов. У них было здесь свое собственное собрание, в котором стояли рояль и большая фисгармония: они получали десятка два газет. У каждого был свой денщик. Камеры были просторные, чуть ли не залы; за них они платили государству по пфеннигу в день. Обеды они брали из лучшей гостиницы города и держали обильный винный погреб. Было только одно неудобство: нельзя было запирать своей камеры изнутри. Это был единственный пункт, к которому комендант крепости относился невероятно строго. С тех пор как в крепости произошло самоубийство, каждая попытка приделать изнутри камеры задвижку или крючок подавлялась немедленно.

«Что за дураки все они! – подумал Франк Браун. – Точно не может человек покончить с собою без всяких засовов!»

Это неудобство мучило его все время, отравляло ему всю радость существования. Побыть в крепости одному было совершенно немыслимо. Он привязывал дверь веревками и цепочками, ставил перед нею кровать и другую мебель, но ничего не помогало: после продолжительной борьбы все разрушалось и разбивалось вдребезги и товарищи торжествующе врывались в его камеру.