Алмазная скрижаль - Страница 9

– Молитвами Святых Отец наших, Господи, помилуй нас, – пропел он дребезжащим тенорком монастырское приветствие.

– Аминь и Слава во веки веков, – звонко ответил из-за двери хозяин кельи.

Серапион открыл дверь и по-братски горячо облобызал отца Гурия. Брат Серапион был погодок отца Гурия, то есть, по монашеским меркам, еще молодой человек. Ласково-внимательное выражение его лица делало излишними всякие извинения за неурочное, довольно позднее вторжение. Отец Гурий пытливо всмотрелся в его глаза, словно примеряя к нему свою тревожную тайну.

– Помоги мне разобраться в сомнениях, брат, – осторожно начал отец Гурий.

– С радостью, душа моя!

Серапион усадил гостя на старинный стул с бронзовыми луковками на спинке. Поставил на стол темно-вишневую густую наливку и пару бокалов, придвинул блюдо ярких, свежих фруктов, покрытых тонким восковым налетом; перекрестив себя и бокал, он отпил вина и деликатно надкусил розовое яблочко, Отец Гурий глотнул воздуха и точно рухнул с обрыва в ледяную реку:

– Итак, вот что написано в Паннонском житии Кирилла Просветителя: придя в Корсунь, «нашедъ Кирилл Евангелие и Псалтырь, написанное руськимы письмены, и человека обретъ глаголюща тою беседою, и беседова с ним и силу речи приим, своей беседе прикладаа различные письмена, гласнаа и съгласнаа». Как это понимать? Получается, что святой Кирилл усвоил уже существовавшую русскую или славянскую грамоту? И что за человек посвятил его?

– Постой, постой, брат, мне думается, что те «руськие письмены» были, скорее всего, какой-нибудь заимствованной руницей, которой писали северные народы свои примитивные календари, – с мягким укором прервал его Серапион. – В этом вопросе разумнее доверяться другим свидетельствам. «Прежде убо словене не имеху книг» – это «Сказание о письменах» черноризца Храбра. Десятый век от Рождества Христова. На Руси не было и не могло быть книг!

Серапион всем видом выражал свое огорчение, но пока мягко и терпеливо порицал своего несговорчивого собеседника.

– Но ведь слово «книга», – настаивал отец Гурий, – русское, коренное, и рождено оно в недрах нашего языка. Вот смотри, сложено оно из двух корней. Первый – «кн», безусловно, означает «знание-гнозис», «жна» на санскрите. А корень «га» означает «путь», «дорогу». «Книга» – дословно «приводящая к знаниям, путь познания мира».

– Я скажу тебе больше, брат. Больше, чем ты сейчас способен вместить. – Серапион вскочил и взволнованно заходил по келье. – «Книга» – действительно русское слово и обозначает «связанное в порядке». – Серапион выждал с минуту, наблюдая за переменами в лице отца Гурия, потом продолжил: – Да, мой любезный брат. «Кон» – это закон, порядок, «иго» – узы, связь. Именно такому определению соответствует Велесова книга. Она состояла, как тебе известно, из деревянных дощечек, нанизанных на шнурок. И я видел такие книги во множестве…

– Где? – выдохнул отец Гурий.

– В Библиотеке Ватикана, в тайном хранилище. Там есть особый славянский отдел…

Серапион действительно был в Ватикане полтора года назад в составе экуменистской делегации, но столь глубокого его проникновения в тайны церковного государства нельзя было и предположить.

– Ты же знаешь, у меня везде близкие друзья… Ну, что дальше? Молчишь? А известно ли тебе, что на кресте Господа нашего была сделана надпись на иудейском, латинском и греческом, никаких русских письмен там не было. Скажи мне – что это значит?

Отец Гурий подавленно молчал.

– А значит это лишь одно: все прочие буквы и начертания – не от Бога. Святые Кирилл и Мефодий дали русским святые письмена. А то, глядишь, до сих пор держались бы хвостами за ветки.

Водрузив на горбике носа серебряные очки, Серапион раскрыл тяжелую книгу с медными уголками и крохотным замочком на переплете. Шелестя страницами, он углубился в поиски и наконец отыскал нечто неоспоримое.

– Вот послушай, как поступали с тайным знанием Святые Отцы: «…когда услыхал святой Ефрем Пустынник о распространении учения еретика Аполлинария, то немедля оставил он свою пустыню и вошел в Константинополь. В состязаниях словесных сего злого еретика победить не могли, ибо книги свои он использовал как сильнейшее оружие. Наиболее победительные рукописи он хранил у сожительницы. К ней-то и явился святой Ефрем. Сказавшись учеником Аполлинария, он много хвалил его в глазах женщины. После он упросил дать ему Аполлинариевы книги на малое время. Уверившись в нем, женщина дала ему книги своего друга. Придя в обитель свою, святой Ефрем изготовил особенный клей и, отгибая по одной, склеил все страницы, пока книги не стали как бы единым куском дерева или камня. После он вернул книги женщине. Она, не заметив ничего, спрятала вновь книги. Случился потом спор у православных с еретиком Аполлинарием, уже сильно состарившимся. Но так как на диспуте он даже не смог раскрыть своих книг, то вскоре от великой скорби и стыда лишился жизни…» И его пример – другим наука, нечего церемониться с этими язычниками!

Голос Серапиона звучал ровно, но чуть укорливо, а отец Гурий, казалось, отсутствовал духом. Опустив голову на грудь, он внимал чему-то едва слышному внутри себя. Оставив свою обычную сдержанность, он пригубил вино и незаметно осушил бокал до дна, не чувствуя вкуса самого лучшего кагора, потом решительно развернул свою тайную книгу. Всегда уступчивый и даже робкий, сейчас он был необыкновенно тверд в голосе – видимо, выпитое вино слегка разгорячило его нервы.

– Взгляни, брат. Я почти уверен, что это доказательство высокоразвитой русской письменности. Возможно, в поздние времена употребление ее стало тайным и тщательно охранялось. Но когда встал вопрос о богослужебном языке для славянских народов, то волхвы открыли эту грамоту Кириллу. Житие говорит, что это случилось в Корсуни, когда Кирилл шел в Хазарию к тамошнему кагану. Употребление этой грамоты было необычным, недаром святой Кирилл обмолвился о «беседах, записанных на воде»…

Он протянул книгу брату Серапиону. Серапион сейчас же отвернулся к лампе. Его округлые, сутуловатые от долгих молитвенных стояний плечи опустились еще ниже. Когда наконец он обернулся к гостю, лицо его было непроницаемо, лишь похожие на бурых соболей брови сползлись к переносице и гневно подрагивали.

– Эти писания – духовная зараза, и их нужно немедленно показать отцу настоятелю. Он избавит тебя от духовной заразы.

Отца Гурия обдало страхом внезапного сиротства. Мрачная судьба Аполлинариевых книг встала перед его умственным взором.

– Верни книгу! – довольно резко бросил он Серапиону.

– Книга останется у меня! – отрезал тот.

Отец Гурий не мог согласиться с таким решением, сверля взглядом бывшего друга, он потянул ветхий переплет на себя и каким-то неожиданно ловким приемом вывернул книгу из его побелевших пальцев и стремглав покинул келью.

Второпях он задел ногой старинный светильник-семисвечник, затепленный по случаю Великого поста, и келью Серапиона наполнили грохот и едкий дым.

…Иеромонах Гурий исчез из Старо-Остожского монастыря в первый день Великого поста. Монастырской комиссией было установлено, что накануне он почти до полуночи пробыл в келье монаха Серапиона. Благословения на посещение брата он не испросил. Подобное своеволие строго порицалось уставом обители. Стало известно, что Гурий затеял драку в келье Серапиона. Видимо, предмет разговора и составил причину потасовки, а потом и столь дерзкого, необъяснимого поступка самого прилежного монаха. Все его документы остались у настоятеля обители, и о месте пребывания мятежного черноризца можно было только гадать. Наступил Великий пост, время сосредоточенной молитвы, и монастырская жизнь задышала строже и глубже. Об отце Гурии, казалось, стали забывать.

Стараясь не думать о своем вчерашнем визите к Гликерии, Вадим Андреевич решил зарыться по макушку в работу и, пока не потемнеет в глазах, штудировать служебную документацию и заключения экспертов по делу об убийстве Марии Муравьевой, выискивая мельчайшую зацепку, зазор в циклопической кладке двухтомного дела. Предыстория была такова: глубокой ночью молодая, красивая и благополучная женщина, к тому же ожидающая ребенка, выпала с балкона столичной высотки. Экспертиза установила, что еще минуты две-три Мария Муравьева была жива. Медики объяснили это огромным запасом жизненных сил, который природа дарит беременным. В этот поздний час даже кипучая столица не могла гарантировать свидетеля. Труп Марии Муравьевой пролежал несколько часов на газоне перед домом. На теле женщины было обнаружено много прижизненных повреждений, следы борьбы и попытки удушения.