Алмазная скрижаль - Страница 3
Горячась и глотая слоги, белоголовый что-то доказывал своему невозмутимому собеседнику. Он весь подался вперед, отрочески ломкий голос звенел напряженной струной.
– …Романтическая бредятина! Где они, ваши вдохновенные кудесники, хранители Великого Знания, где ваши «сокровища Валькирий»? Сказки одни! Весь твой сон о великой Руси и русской Атлантиде – мыльный пузырь!
– Точно пузырь, но не мыльный! Посмотри на этот костер. Чувствуешь, как завораживает игра огня, как меняется зрение и весь «темный» мир перестает существовать? А там, во мраке, может быть, затаился зверь, а ты не знаешь о нем, ты безоружен!
– Не понимаю, о чем ты?
– Вспомни, все великие открытия человечества совершались за гранью реальности. Это принцип сферы Аристотеля. Чем больше «сфера знания», тем шире рубеж «тьмы»… Короче, чем больше сфера известного, тем шире граница непознанного. Один шаг – и ты уже там, в грядущей реальности!
У костра стало тихо. Покряхтывало усталое пламя. В вершине ели завозилась разбуженная светом и голосами крупная птица. Белоголовый, казалось, задремал, обхватив руками колени, низко свесив кудлатую голову. Русобородый вскочил с лапника и, повернувшись спиной к охотнику, подложил в костер сушняка. Трескучий рой огненных пчел рванулся в ночное небо. Теперь он был виден весь, как черная силуэтная мишень. Охотник поймал ее в крестовину прицела. Яркая вспышка беззвучно прошила воздух. Широкая, туго обтянутая камуфляжем спина дрогнула, как от легкого удара, прежде чем тот упал, охотник успел сделать еще один выстрел.
Белоголовый вскочил, бестолково заметался, бросился к товарищу, затряс упавшее тело, словно пытаясь вновь посадить его к костру. Почти не целясь, охотник спустил курок. Пуля толкнула белоголового в грудь. Невероятная правда смерти со стороны казалась киношной, глупой игрой. Белоголовой неуверенно потрогал грудь и, увидев на своих растопыренных пальцах кровь, осел на лапник. Охотник сделал контрольный выстрел, перебросил винтовку за спину и, ничего не опасаясь, вышел на поляну. Белоголовый лежал навзничь. Охотник пошевелил носком сапога его голову, заглянул в зрачок: мертв… Теперь он орудовал быстро и уверенно. Выбросил из палатки рюкзаки, выпотрошил их, настойчиво выискивая что-то среди груды измятых вещей, лопаток, кисточек, блокнотов. Тяжелый футляр с фотокамерой заинтересовал его, и он отложил его в сторону. В одном из рюкзаков он ощупью нашел двойное дно. В этом тайнике хранилось самое ценное. Прикидывая тяжесть, убийца взвесил на руке округлый плоский сверток. Надорвал фольгу, разворошил мягкую упаковку – в лунном луче тускло блеснул металл. Серебряную застежку-фибулу, отлитую в виде амулета-змеевика, он спрятал в нагрудный карман. Повертел в руках литую рукоять посоха. Крупный камень, по-видимому дымчатый кварц, украшал ее вершину. «Кристалл кварца – камень пророков и ясновидящих…» Он вспомнил высокого костлявого человека с колючими глазами колдуна. Этот потомственный маг преподавал им, желторотым волонтерам первого круга, науку могущества, говорил о силе камней и металлов, учил простым, но безотказным приемам черной магии. «Достаточно правильно сориентировать кристалл кварца по сторонам света, и он становится носителем тайной информации о прошлом и будущем…» Древний ритуальный нож охотник уложил отдельно в свой заплечный мешок.
На всякий случай убийца тщательно осмотрел русобородого. Пули прошили спину насквозь и вышли ниже ключиц. Скорее всего, была перебита крупная аорта и разорвано легкое, возможно, задето сердце. Он выкрутил из скрюченных пальцев широкий серебряный обруч-венец и тщательно отер от крови. По ободу скользнула луна, и свет ее проявил темную вязь, похожую на сплетенные буквы. Сорвав с руки перчатку, он провел пальцем по гладкой поверхности. Прикосновение обожгло его, обруч едва не выпал из вздрогнувших рук. Но ради такого трофея стоило рисковать, и отдавать его Гуверу, своему инструктору, он не собирался. Хватит фибулы и наконечника посоха. Нож он оставит себе, а серебряный обруч будет его драгоценным даром Учителю.
Он вспомнил толстый, в рыжем пуху палец Гувера, тупо стучащий по карте: «Они не должны выйти из квадрата! Все, что успели нарыть, мне на стол!»
Гувер был одним из щедрых благотворителей Школы. Благодаря ему обмундирование и вооружение волонтеров ничем не отличалось от экипировки элитных воинских частей специального назначения. Гувер давал ему последние инструкции перед заданием, снабдил подробными картами местности и даже на всякий случай указал пути к отступлению. Как у каждого волонтера третьего круга, у него уже был особый паспорт, и жизнь его обладала объективной ценностью для грандиозного проекта, к которому они все принадлежали.
Но у Гувера и его своры хватит наглости обыскать его… Надо посмотреть карту тайников. Он спрячет обруч где-нибудь в лесу. Нет, лучше на берегу, там он без труда отыщет его весной. Он положил обруч в потайное дно «особого» рюкзака. Туда же запихнул фотокамеру: тысячи на две баксов потянет… Еще раз переворошив ворох тряпья и плотных непромокаемых упаковок с археологическими находками, ссыпал все в большой рюкзак.
Оставалось самое важное – он присел на корточки над русобородым и в плоский пузырек из темного стекла собрал несколько капель его крови. «В волосах вся сила, а в крови душа…» По древнему ритуалу он должен был выпить глоток крови своего первого убитого врага. Но рука его дрогнула, он торопливо спрятал пузырек в нагрудный карман, под куртку. Вторая часть ритуала была проста в исполнении и эффектна, как хорошо поставленный спектакль. Он поднял окровавленные ладони к мертвому лику луны, словно созывая к себе бесчисленное невидимое воинство. Это был ночной парад победителя, хитро обманувшего беспечного сонного врага и теперь гордо и открыто празднующего свой успех. В синем ночном воздухе он провел резкую горизонтальную линию, из ее середины опустил перпендикуляр, начертав в воздухе размашистую букву «Т», но этого ему показалось мало. На коре березы он еще раз вывел свое кровавое «Тау» и, вынув туристский топорик, сделал зарубку на стволе.
Закон запрещал предавать тела земле, но прятать не возбранял. «Делай что хочешь – таков будет Закон», – всплыло в памяти.
Можно было бы бросить их здесь же, в лесу, но в последнее время его даже во сне мучил приторный запах тления, и он решил спрятать следы.
Он срезал палатку, завернул белоголового в капроновый тент, туго обкрутил палаточным шнуром и оттащил тело к берегу. Здесь его ожидал настоящий подарок: в осоке дремала резиновая плоскодонка. По воде он мог добраться до недоступных прежде тайников, надежно скрыть улики, припрятать трофеи. Он набил капроновый мешок камнями и переволок в лодку. На середине протоки он перевалил за борт бесформенный сверток.
Через четверть часа убийца вернулся. Все было на месте – догорающий костер, два раздутых рюкзака… Русобородый исчез. На месте, где лежал труп, мох еще темнел от крови. Упав на четвереньки, убийца по-собачьи пытался взять след, трясущимися пальцами ощупывал белый мох. Тело пробирала крупная дрожь, словно чей-то ледяной взгляд следил за ним из лесной темени. Каждый волос на его теле словно заиндевел и поднялся твердой остью. Не смея отвести глаз от леса, пятясь и волоча мешки, он почти упал в лодку.
…Широкими прыжками волчица простегала полосатое от луны редколесье. Ночной ветер нес навстречу теплый смертный запах.
Черное существо она застала на поляне. Стоя на четвереньках, оно торопливо рылось в пахучей груде чужих страшных вещей. Чудовище пахло резко и отвратительно, гораздо хуже, чем пахнут ружейная смазка или гибельные причуды двуногих. В глазах волчицы это существо не было ни животным, ни человеком. Полностью чуждое миру живой природы и света, оно было сгустком мрака, втиснутым в случайную форму, уродливой химерой, опасным мороком. Поодаль навзничь лежал человек, настоящий человек. Он был недвижен и истекал кровью, но по тусклому искристому свечению его лица волчица поняла, что он еще жив. Она затаилась за деревьями, и, когда чудовище удалилось, волоча тяжелую ношу смерти, она, повинуясь древней клятве, впечатанному в нее инстинкту, заставляющему ее племя спасать и выкармливать человеческих детей, подошла к умирающему и лизнула его стылое лицо и склеенные веки, пытаясь настойчивой лаской разбудить «спящего». Его кровь, точнее дух, заключенный в ней, его ускользающее тепло были нужны ей как весенней свет после полярной ночи, как талая вода с кристаллами жизни, с растворенным в ней небом. Неодолимое, почти материнское влечение толкало ее к человеку, беспомощному, как новорожденный кутенок.