Алмазная лихорадка - Страница 5

– Сейчас в ресторане, – отрывисто сказал Капустин, – я его видел. Бритого, с поросячьими глазами… Я видел его первый раз в жизни, но он смотрел на меня, как на любимую тещу! И ушел из ресторана следом за мной.

– Он пошел в четвертый вагон? – спросила я.

– Нет. Я не видел, куда он пошел. Но это неспроста. На незнакомых людей так не пялятся. Правда, он вел себя вообще вызывающе – хамил персоналу, сидел за столиком один, никого не пускал… С виду – типичный уркаган. Неужели они нас засекли?

– Я вас предупреждала, – сказала я. – Но не стоит впадать в панику. Это может быть случайным совпадением. Нужно подождать. Если он от вашего конкурента – он будет вас искать. Тут мы его и прищучим.

– Никакого шума! – испугался Капустин.

– А шума и не будет, – возразила я. – Во всяком случае, превышающего допустимые санитарные нормы. Но мы должны выяснить, каковы их планы. Впрочем, повторяю, это может оказаться совершенно посторонний человек…

Капустин скептически покачал головой. Удивительный человек – его интересуют исключительно собственные мысли. Чужих он не воспринимает принципиально. Для бизнесмена это, по-моему, жидковато.

Я не стала больше его разубеждать и, попросив мужчин тщательно запереть за мной дверь и обговорив условный стук, пошла обедать. Знакомых лиц в ресторане я не приметила и, спокойно возвратившись в купе, отпустила в ресторан Чижова.

Он вернулся минут через двадцать и сказал, что ничего подозрительного в ресторане не заметил, но от здешней курятины у него наверняка будет изжога. Капустин в утешение пообещал по окончании операции сводить его в лучший московский ресторан.

– Плевал я на рестораны, – хмуро ответил Чижов. – У меня гастрит. Я на диете сижу.

– Что же ты не захватил с собой сумку с продуктами? – укорил его Капустин.

– Вторых наручников не было, – мрачно сказал Чижов. Он, оказывается, был не совсем лишен юмора.

Из купе мы не выходили до вечера. Смеркаться начало рано, и серый пейзаж за окном быстро залило непроницаемой чернотой, в которой тоскливо мерцали одинокие огоньки. В поезде включили электричество, а проводники без конца слонялись по коридору, разнося в гремящих подстаканниках свежезаваренный чай.

События начали разворачиваться около восьми часов вечера. Мои попутчики, преодолев первую неприязнь ко мне, все-таки разговорились. Мы побеседовали о погоде, о преимуществах летней поры и уже перешли на темы спорта, когда в коридоре внезапно раздался шум.

Мы подняли головы и прислушались. Кто-то в конце коридора громогласно и бесцеремонно препирался с проводницей нашего вагона.

– Я, может, желаю в купе ехать! – надрывался противный и развязный мужской голос. – Могу себе позволить!

На мгновение он умолк, видимо, слушая объяснения проводницы, а потом завопил с новой силой:

– Не надо ля-ля! Знаю, как вы с местами химичите! – он шумно затопал по коридору и азартно, с угрозой предложил: – Хочешь – найду? Хочешь?

Я быстро встала и, приоткрыв дверь, чуть-чуть выглянула в коридор. Ошибки быть не могло – давешний отморозок с поросячьими глазками добрался до нашего вагона. Вероятнее всего, искал он Капустина и теперь методически обследовал одно купе за другим под предлогом внезапно возникшей тяги к комфорту.

Сейчас он ломился в первое купе, отталкивая плечом расстроенную проводницу, и отчаянно ругался.

– Я начальника поезда позову! – со слезами в голосе пообещала проводница.

– Ага, зови! – просипел мордоворот. – И скажи: если мне купе не найдет – я ему сразу в пятак!

Проводница беспомощно оглядывалась.

Я прикрыла дверь и с невинным видом обратилась к Капустину:

– Анатолий Витальич, там – Поросячьи Глазки. По-моему, вас ищет. Может, выйдете?

Капустин слегка побледнел и переглянулся с Чижовым. Тот изобразил на лице неопределенную гримасу.

– Что будем делать? – встревоженно спросил Капустин. – Запремся?

– Наоборот. Нужно его впустить, – убежденно сказала я, доставая из своего чемодана кусок прочного нейлонового шнура с петлей на конце. – Он все равно будет нас пасти. А так мы сможем из него что-нибудь вытянуть, – я взлетела на верхнюю полку и распорядилась: – Чижов, готовьте наручники! Анатолий Витальич, вы сядьте подальше от входа и ни во что не вмешивайтесь… Вы, Чижов, предложите сейчас этому уроду свободное место и, едва он войдет, постарайтесь его вырубить – вспомните семьдесят девятый год!

Мне было немного странно, что они не стали мне прекословить, но, может быть, в минуту опасности мозги у них работали лучше. Чижов, достав из-под сиденья наручники, положил их в карман пиджака и, откашлявшись, точно докладчик перед выступлением, выглянул в коридор.

– Это… Молодой человек! – сказал он неестественным голосом. – Иди к нам, тут есть место…

– А я чего говорил! – заорал молодой человек и загрохотал в сторону нашего купе.

Чижов слегка отступил назад и, сделав замкнутое лицо, недвусмысленно принял боксерскую стойку. Я спокойно залегла на верхней полке, держа наготове удавку.

Парень влетел в купе и с одного взгляда оценил ситуацию. Это было животное, идеально созданное природой для смертельных схваток, – мы не учли этого. Едва за его спиной хрястнула дверь, бритый неуловимым скользящим движением опустил в карман кулак и тут же его вынул, уже окольцованным никелированным кастетом.

Чижов не стал раздумывать и немедленно провел прямой левой в челюсть. Он почти достиг цели, но противник, демонстрируя отменную реакцию, отклонился назад и погасил удар.

Чижов добавил правой по корпусу, и парень отлетел, врезавшись спиной в дверь. Но он тут же оттолкнулся от нее и, заревев как бык, очертя голову бросился на Чижова. Боксер без труда закрылся от удара, но на его руках не было перчаток, и он остановил сталь кастета голой кистью. Я услышала короткий хруст ломающихся костей и увидела, как застыло лицо Чижова. Он невольно отступил на шаг и уперся в столик. Туша белобрысого метнулась вперед, сверкнул кастет.

И в этот миг, с хладнокровием ковбоя, заарканивающего на ферме годовалого бычка, я с высоты своего положения накинула на шею громилы нейлоновую петлю и стремительным движением затянула ее.

Он, впопыхах меня не заметивший вовсе, испытал мгновенное и жуткое потрясение. Неведомая беспощадная сила внезапно и непонятно сдавила смертельной хваткой его гортань. Он инстинктивно остановился и судорожно вцепился руками в отказавшее вдруг горло. По-моему, он хотел проверить, не испортилось ли что-нибудь в его организме.

Этого мгновения мне как раз хватило, чтобы перекинуть шнур через стальной крючок, вделанный в панель, и, используя его как блок, еще туже затянуть петлю. Белобрысый захрипел и безвольно ткнулся вперед.

Чижову это было на руку. Не на ту, левую, что плетью висела вдоль его тела, а на правую, которая была в порядке, – в удар он вложил всю свою ненависть и досаду.

Бил он ниже пояса, что выглядело не совсем спортивно, но удивительно эффективно. Наш противник дернулся всей своей тушей, словно в агонии, и мешком повис на веревке, подогнув слабеющие колени. Он уже был без сознания. Я отпустила веревку, и громоздкое тело повалилось на пол, попутно шарахнувшись дважды головой – о столик и нижнюю полку.

Я соскользнула вниз и помогла Чижову застегнуть на запястьях бандита наручники. Потом я ослабила петлю и убедилась, что белобрысый еще дышит.

Тем временем Капустин лихорадочно и бестолково пытался опустить раму вагонного окна. Он был катастрофически бледен. Руки его тряслись. Наконец ему удалось справиться с окном, и в купе ворвался ледяной, пронизанный ночной сыростью ветер. Капустин по пояс вывалился из вагона, и его вырвало.

У меня есть хорошая привычка брать в дорогу аптечку, и мне удалось наложить на поврежденную руку Чижова довольно приличную шину. У него, по всей видимости, были перебиты пястные кости, но держался он стойко и только изредка шепотом матерился.

Пока я возилась с боксером, Капустин пришел в себя, утерся носовым платком, закрыл окно и, подняв сиденье, достал из своего багажника бутылку коньяка. Он отхлебнул прямо из горлышка, порозовел и обрел способность говорить.