Альманах «Мир приключений» 1955 год - Страница 16

Под утро Павел оделся, вышел из дома. Чудом уцелевший от гитлеровцев пес встретил его во дворе осторожным повизгиванием. Над горизонтом светлела полоска неба, начали меркнуть звезды. Засмотревшись на них, Павел ощутил то странное, беспокойное чувство, какое испытывал всегда, думая о мироздании. «Кто знает, может, и там жизнь и там борьба. Только жизнь другая и борьба другая».

Он невольно вспомнил о Марии Гревцовой, которая собиралась посвятить себя астрономии. «Молодец девушка, высоко брала, а от земли не отрывалась. Пришла лихая пора сидит в полицейском управлении, штампует паспорта и всех подпольщиков ими обеспечивает. Надо было попрощаться с ней на всякий случай…»

Павел призадумался над тем, что его ожидает, но потом решительно тряхнул головой:

— Эх, двум смертям не бывать, а одной не миновать!

Явившись на работу, как обычно, рано утром, он без устали целый день трудился — осматривал батареи в кабинетах гестаповцев, замазал краской зазоры, где мог, по его предположению, просочиться газ, и вернулся в котельную только вечером. Караульные давно привыкли к тому, что Прасолов подолгу жил в котельной (тут он чувствовал себя безопаснее: в городе многие от него отвернулись — чего доброго, ещё убьют!), и не обращали на него внимания.

Ещё раз проверив кислородные баллоны и трубки, Павел плотнее завернул штуцер, ввинченный им в кожух котла для подачи кислорода, и растянулся на скамье. «А что, если крепко засну, проснусь поздно и опоздаю всё приготовить? — рассуждал он. И кто знает, может это последняя ночь в жизни. Обидно проспать её». Но через несколько минут сон одолел его.

Среди ночи он вскочил, испугавшись, что проспал, но на дворе было ещё темно. Он умылся и сразу почувствовал себя бодрее.

Потянулись томительные часы ожидания. Мысли беспорядочно теснились в голове, и Павел заставил себя думать о будущем.

Кончится война, вернутся наши, станут восстанавливать завод. И он тоже будет восстанавливать — слесари очень понадобятся. Пустят завод, польются в ковши чугун и сталь, забегают в прокате змеи раскаленного металла. Он никогда не сможет сказать родному заводу: «Прощай», даже если пойдет учиться. Техникум окончить хорошо бы, да терпенья не хватит выводить линии на бумаге — не та натура: ему гораздо интереснее пришабрить десяток подшипников, чем вычертить один… Нет, никуда он не пойдет, он останется на заводе, станет знатным мастером.

Его всегда прельщала героика гражданской войны. Он с жадностью читал книги и смотрел фильмы, посвященные этой эпохе, и жалел, что родился поздно. Вот когда можно было развернуться! Грянула другая, более страшная война, и он с радостью ухватился за предложение уйти в подполье, бороться с врагом. Попав в котельную, он почти год топил котлы и уже потерял всякую надежду на настоящее дело. И вот наконец получил серьезное задание. Он выполнит его с честью, уйдет к Сердюку, под землю, и попросит у него оперативной работы — стрелять, взрывать, увеличивать число гитлеровцев на своем личном счету, который откроет сегодня…

Павел приподнялся со скамьи и огляделся всё ли предусмотрено? Взглянул и на дверь: слабоват крючок. Явятся гестаповцы на работу и, если вдруг где-то просочится газ, будут ломиться сюда.

Немного поразмыслив, он снял с двери наружный засов и укрепил его с внутренней стороны. Затем для прочности обил дверь кусками старого железа, лежавшего перед топками. Укрепив дверь, открыл зубилом железный бочонок с карбидом. Запахло чесноком.

«Свеженький! — обрадовался Павел. — Этот дерзнёт так, что держись! — Он закрыл глаза, с удовольствием представив себе, как тысячи чугунных осколков впиваются в тела гестаповцев. — А какая отбивная получится из Штаммера! Его стул у самой батареи».

Наложив в котел карбида, тщательно завинтил лючок и подсоединил к котлу металлической трубкой кислородный баллон. Ещё раз достал бумажку и просмотрел расчет смеси, составленный Крайневым, хотя и знал его наизусть. Потом накачал в котел воды, выждал, когда стрелка манометра показала нужное давление, пустил кислород. Давление в котле возросло. Он открыл общий вентиль и стал выпускать смесь в отопительную систему.

Когда Павел полез по пожарной лестнице на крышу, куда выходила аварийная труба для сброса излишков воды, резкий запах чеснока ударил ему в нос. Он наглухо забил трубу дубовой пробкой. Теперь все батареи были наполнены взрывчатой смесью. Спустившись в котельную, стал ждать девяти часов утра.

Мозг работал лихорадочно. В нём то всплывали картины небольшого, несложного прошлого, то представлялось будущее, а чаще всего назойливо сверлила одна и та же беспокойная мысль: выйдет или не выйдет?

С болью вспомнил о матери. Вчера, когда он зашел к ней, она, словно что-то почувствовав, стала плакать. «Бедная старушка, как переживет мою смерть?» — подумал Павел, и слезы навернулись на глаза, но только на миг.

Стрелки старых, заржавленных ходиков показывали без пяти девять, когда в дверь котельной постучали.

— Кто там? — придав голосу самые спокойные интонации, спросил Павел.

— Открой! — потребовал заместитель начальника гестапо. — Труба в мой кабинет шипит и некарашо пахнет.

— Некогда! Вот котел исправлю — приду, ответил Павел и ругнул себя за недосмотр — не заметил-таки неисправности в батарее.

Через минуту гестаповец заколотил кулаком:

— Выходи скорей, шорт тебя брал! Исправляй эта душегубка!

— Подождешь! — крикнул Павел и взглянул на часы: до девяти оставалось три минуты.

Гестаповец в нерешительности топтался, но, заподозрив недоброе, стал стучать чем-то твердым, видимо рукоятью пистолета.

Нужно было продержаться ещё три минуты. Павел достал пистолет, взвел курок, навел оружие на дверь, но тотчас опустил его, смекнув, что гестаповцы сбегутся на перестрелку и останутся невредимыми.

Послышались голоса и брань. Значит, собралось несколько человек. Удары усилились, дверь затрещала. Поняв, что бьют бревном, как тараном, и что долго дверь не выдержит, Павел вскинул пистолет, выстрелил раз, другой, третий и так, в азарте, выпустил всю обойму. За дверью кто-то истошно закричал, донеслись стоны.

Павел зажег приготовленный факел, вырвал пробку из отверстия в трубе и поднес к нему пламя. Вспышки не произошло. Тогда дрожащими от волнения руками он снова закрыл отверстие в трубе и открыл вентиль, чтобы поднять давление в системе.

Прогромыхала автоматная очередь, в кочегарке со стены посыпалась штукатурка. Павел снова отключил котел, выхватил пробку из трубы и поднес к отверстию факел. С металлическим звоном лопнула по шву труба. Здание дрогнуло, как при подземном толчке; оглушительный грохот донесся с улицы.

Криков, стонов Павел не слышал. Понял: оглушен. Он бросился к двери — согнутый засов не открывался. Тогда он кувалдой сбил его, вырвав болты из дерева, и с трудом открыл дверь. За нею, к его удивлению, никого не оказалось — разбежались. Двор тоже был пуст.

Из окна второго этажа выпрыгнул в разорванных штанах какой-то офицер и, сверкая белыми шелковыми кальсонами, на четвереньках пополз по битому стеклу на улицу. Павел бросился вглубь двора. Очутившись на заборе, взглянул на здание с вывалившимися рамами, сорванными дверьми и помчался напролом через чей-то сад, оставляя на колючих кустах клочки одежды, обдирая в кровь лицо.

Когда в городе раздался взрыв, Сашка проскользнул за контрольные ворота и побежал туда, куда спешили горожане.

Квартал, где стояло здание гестапо, был оцеплен. Беспрерывно сновали санитарные машины, развозя гестаповцев по госпиталям и больницам. Горожане взбирались на крыши отдаленных домов и оттуда досыта любовались разгромом фашистского гнезда.

Сашка с группой ребят залез на чердак дома, не оцепленного полевой жандармерией, и долго считал санитарные машины, но потом сбился со счета, спутав количество двухместных и четырехместных машин.