Алина - Страница 10

– Да, действительно чудесный, – со вздохом сожаления проговорила Лия. – Но мы не пожили там и трех месяцев.

– Почему же?

Мишаня не дал жене ответить, посмотрел на меня в упор и спросил:

– Леха, вот скажи, ты жил когда-нибудь на самом море? Ты представляешь, что это значит, да? Это значит, что ты приходишь вечером домой, открываешь окно, а там – дыра. Черная, огромная дыра, – он широко провел рукой над столом. – Ни людей, ни домов, ни машин, ничего. Пустота… И еще шум такой – шшш… шшш… Как будто у тебя под окном кобра пятиметровая поселилась и сидит там, ждет, пока ты заснешь… Чтобы сожрать тебя…

– Ну что ты говоришь, – возразила Лия.

– И это еще, если сильного ветра нет. А если шторм, не дай бог, – продолжал Мишаня, – так вообще всю ночь спать не будешь. Ветер такой поднимается! Все вокруг гремит. И каждую секунду волны – бам! бам! – как будто тебя по башке огревают. Окна трещат, дети орут, в ушах звенит – красота. Утром встаешь с больной головой и думаешь: ну не молодец ли я, а? Какой дом у моря отхватил – это ж мечта, а не дом!

– Неправда. Ты и в Москве не спишь. Это не из-за моря.

– Вот именно. Я в Москве спать не могу, голова чумная. Думал, хоть здесь буду высыпаться, здесь же море, воздух – да какой там!

– Зато днем, какой там был вид! И утром тоже.

– Ага, детям твой вид очень нужен.

Он снова обратился ко мне и заговорил, загибая пальцы на руке:

– Школа далеко. Врач далеко. Магазины детские далеко. Друзья далеко. Им там вообще не до моря было – они из машины не вылезали, только и катались туда-сюда, километры наматывали. Пока еще с дорогами разобрались, ездить нормально научились, а не кругами. Да, Лия?

– Неправда. Мы успевали вечером прогуляться, посмотреть на закат.

– Ха! Закат! Дети прямо мечтали на твой закат смотреть – ах, когда же мы на закат пойдем смотреть? Это ничего, что мы весь день в машине жарились, катались туда-сюда, главное, на закат успели, так что ли?

– Не так.

– Ну?

– Я тебе говорила, они еще маленькие, им надо объяснять, показывать. Со временем они научатся ценить красоту. Костя даже рисовать начал, может, у него получилось бы что-то.

– Ха! Рисовать!

– Да, акварелью. Он тебе, кстати, рисунки свои хотел вчера показать, а ты заснул.

– Ему драться надо учиться, а не рисовать.

– Зачем ему драться? – произнесла она с насмешливой улыбкой, глядя мне в глаза и как будто не сомневаясь, что я разделяю ее мнение.

– За себя надо уметь постоять. Он же пацан, а не девчонка! Вон, нос вчера расквасил, так от бабушкиной юбки не отходил, она его на кухне пирожками весь день лечила.

– Он просто упал, когда играл в футбол.

– Все равно надо было дать сдачи!

– Кому? – она едва сдерживала смех от несуразного Мишаниного разговора. – Воротам?

– Да хоть воротам!

– Учительница в его новой школе очень его хвалит. Он у нас творческий мальчик, способный.

– Я видела его рисунки, – как всегда, поддержала сестру Алина.

– Да, он показал их? И как они тебе?

– Да он просто молодец!

– И куда же вы потом переехали? – спросил я.

Они рассказали, снова прерываясь и переча друг другу, как в течение долгих недель смотрели разные варианты и мучительно не находили подходящий – все, что привлекало Лию, приезжал из Москвы и забраковывал Мишаня; как отчаялись, как все это время жили в тесной квартирке, пока не договорились руководствоваться только одним главным критерием, удобством детей и близостью школы, в которой им предстояло учиться, и как дом наконец нашелся.

– Да, нелегко вам пришлось, – кивнул я понимающе, выслушав их.

– Просто ужас! – воскликнула Лия, блеснув на меня чернотой своих глаз.

– Да ладно, это все ерунда, – возразил Мишаня. – Не попробуешь, не узнаешь. Выбрать дом это еще не самое сложное. Как говорится, труднее всего в этой жизни сделать выбор в двух случаях: выбрать из кучи арбузов спелый и из всех женщин порядочную. Правда, Лия?

Он снова вперился в нее глазами, а она снова промолчала и поглядела на меня поверх его взгляда. А я снова спросил себя: что означают эти его слова?

Мы заказали еще напитков и продолжали сидеть, сытые и согретые. Никому не хотелось торопиться, и мы разговаривали, впервые с момента встречи сидя за одним столом и глядя в лицо друг другу. От окна веяло теплом распалившегося солнца, улица искрилась в его горячих лучах, и, сидя здесь, уже не верилось, что еще утром мы леденели, умирали от холода.

Алина радовалась, что разговор у нас ладится и что я, кажется, произвел неплохое впечатление на ее родных – она видела, что Лия не спускала с меня заинтересованного взгляда, и Мишаня, похоже, тоже не имел ничего против меня. Наша беседа текла мирно и могла бы стать почти дружеской, если бы не странные, необъяснимые отношения между ними. О чем бы ни заходила речь, они противоречили друг другу; один говорил одно, другой другое, и казалось, ни в чем у них не было согласия. Лия так ни разу и не взглянула на мужа, а когда, очень редко, в разговоре вдруг обращалась к нему, то смотрела не на него, а на тарелку перед ним, слегка только повернув в его сторону голову и приподняв подбородок, словно не хотела удостоить его взглядом. Наказывает она его за что-то или боится встретиться с ним глазами, недоумевал я? Порой она вообще держала себя так, словно хотела говорить со мной одним, а присутствие мужа терпела из приличия.

Ее безразлично-вежливый тон досаждал Мишане. Он злился и сжимал кулаки, временами лицо его грозно темнело, но он удерживал себя и страдал оттого, что не мог высказать ей всего – по-видимому, из-за нас. В его репликах таился подвох, какой-то скрытый смысл, предназначенный жене, и она понимала, чувствовала, о чем он говорил, но виду не показывала, и он злился еще больше.

Наверняка она обижена на него за что-то, размышлял я. И все равно не понимал: Мишаня не выглядел как провинившийся муж – не смотрел на нее побитыми, умоляющими, на все согласными глазами, как это часто бывает в семейных парах, не стремился угодить и заслужить ее прощение. Более того, мог обратиться к ней довольно грубо или отпустить в ее адрес какую-нибудь шуточку – колкую, неприятную. В такие мгновения мне казалось, что это не он, а она провинилась в чем-то перед ним. Если кто и чувствует себя оскорбленным, так это он, думал я, и тут же снова сомневался, глядя на них и не понимая. Пожалуй, решил я в конце концов, они вели себя так, будто каждый считал себя правым, а другого виновным, и все время вели спор, стараясь доказать свою правоту другому – но почему-то исподволь, не называя вещи своими именами. И еще не без удивления заметил я про себя, что, несмотря на всю их разность и непримиримость, они, тем не менее, смотрелись давнишней семейной парой, какой, собственно, и были. То, что происходило между ними, не было размолвкой двух юных любящих сердец, когда чувства обострены, накалены до предела, когда душу терзает страх – а вдруг он или она сейчас встанет и уйдет, уйдет навсегда! – когда нестерпимо хочется остаться наедине и объясниться, и когда все остальное, гости, угощения, разговоры за столом, не имеют никакого значения по сравнению с тем, что кипит, горит и рвется изнутри. Эти двое были привычны и к враждебному тону, и к унизительным взглядам друг друга. Каждый из них как будто предвидел реакцию другого и знал наверняка, чем все закончится, и потому просто гнул свою линию с настойчивым и обычным упрямством. Хоть Алина и рисовала мне радужную картину их супружеской жизни, у меня создалось впечатление, что их отношения давно уже были далеки от идеала. И сейчас, наблюдая их хлесткие уколы друг другу, я поражался порой их жестокости: как они не боятся перегнуть палку? А вдруг один из них, обидевшись не на шутку, встанет и уйдет? Уйдет насовсем? И больше не вернется? Но они не боялись. Да и мы, посторонние, им вовсе не мешали, даже наоборот, мне показалось, им нужны были зрители. Уж Лии-то точно.

Мы никак не могли договориться о том, чем занять себя сегодня. Все началось с Алины. На пути сюда я заметил конюшни, а в поле несколько наездников, как мне показалось, учеников, и я предложил Алине съездить туда – хотел показать ей коней и, может, покатать ее на какой-нибудь спокойной лошадке. В машине она с восторгом приняла мою идею, сейчас же, когда речь зашла о наших планах, она вдруг стала звать всех кататься на лошадях, да еще повернула все так, будто бы я сам этого хотел. Я попытался было намекнуть, что собирался покатать лишь ее, но она сделала вид, что не понимает; меня это задело, никогда раньше она так не делала, уж не собирается ли она обращаться со мной по примеру сестры, ни во что не ставившей мнение мужа?