Алгоритм успеха (сборник) - Страница 63

«Почему такое долгое обследование на этот раз? Что-то случилось? В городке о тебе всякие странности говорят. Но ведь с тобой все в порядке, да?»

Мы лежим на тахте, ее голова на моей руке. Я воспринимаю не столько тепло-желтые вспышки голоса, сколько смысл вопросов.

А как ты считаешь? Каким ты меня находишь?

Приподнимается на локте, смотрит — движения, звуки, настороженность.

«Нормальным. Вполне. Глаза у тебя только рассеянные, плавают. Устал?»

— Это потому, что я слеп. А кроме того я глух… — И я выкладываю ей все.

Тишина-темнота неподвижности: она застыла возле меня. Растерянность, испуг, ошеломление, отчужденность и-о, боже! — отвращение ко мне, калеке, гадливость. Мне сейчас не до анализа, как я воспринимаю это, — но ведь воспринимаю. Сразу спохватывается, даже гневается на себя за эти чувства:

«Бедненький мой… и ничего нельзя поделать?»

— Конечно, ничего. Что здесь поделаешь! «Это ужасно! (Реплика из многих пьес.) Послушай… но ведь это может отразиться и на детях?»

— Возможно.

…Нет, не хочу ни вспоминать, ни пересказывать ее ведение, которое чем дальше, тем больше отдавало квалифицированной игрой. Искренней была первая пышка отчужденности и отвращения ко мне. Одно дело знаменитый психонавт, достойная пара восходящей звезде экрана, но совсем другое — инвалид с уникальным уродством, которому теперь только конверты клеить. Да и дети опять же… тут и крыть нечем, святая забота будущей матери. Не нужен я ей, как ни смотри.

Да и она мне теперь. Я сам подивился чувству облегчения и покоя, когда Камила ушла. Женщина, которую я так боялся потерять…

Бывает восприятие обогащающее — бывает и обедняющее, отнимающее иллюзии. Но в любом случае приток: ясность.

«Слушай, это хорошо еще, что у тебя перепутались 1за и уши, а не глаза с языком, скажем, не зрение и вкус. А если бы еще и слух с обонянием… вай! Представляешь, каких миазмов тебе пришлось бы «нанюхаться», какой дряни «накушаться», оставаясь к тому же голодным, хо-хо!.. Слушай, перепутайся следующий раз, пожалуйста, так — в интересах науки, а?»

Я заканчиваю принесенный обед. Пища в пастовых тюбиках, только хлеб кусками да молоко в стакане. Теперь, пожалуй, можно уже переходить на обычную, но первое время восприятие яств в новой интерпретации было противным до тошноты. Зрение и слух — чувства-информаторы, а вкус — Великий Потребитель. Так что Борюня прав, мне и в самом деле повезло.

Я ем, а он неспешно, как-то очень весомо прохаживается от окна к шкафу и обратно. Я воспринимаю его в виде округлых множественных звуков, нарастающих по мере его приближения к окну: что-то вроде накатывания волны на галечный пляж. Гераклыч в превосходном настроении; я вообще не видывал его в плохом настроении, но сегодня его просто распирает от довольства и дружеских чувств ко мне. Он явился меня облагодетельствовать, только пока неясно чем. Голос Бориса полыхает радужными переливами.

…Сложные отношения соединяют нас. В психонавты берут людей с большой избыточностью, с отменным зарядом жизненных сил, и это у Бориса Геракловича есть. А в остальном… я ученый, автор трудов и изобретений, он спортсмен-десятиборец, правда, самого высокого класса. Но когда мы обменялись — хоть и всего на сутки — телами, между нами возникло интимное, чувственное, дословесное взаимопонимание; такое, наверно, бывает между однояйцевыми близнецами или между матерью и ребенком, плоть от плоти ее. Ни к чему такое понимание — и слов, и движений, и умолчания… вплоть до телесного тонуса между чужими людьми, нехорошо это, неприлично. У Леонида Леонова есть фраза о двух давних приятелях, которые «знали друг друга до ненависти плотно». Вот и у нас с ним в этом роде: отчуждаемся друг от друга независимостью поступков и суждений, даже подначками, а все равно связаны.

«А все от нетерпения твоего, — Борис переходит на назидательный тон. — Я прекрасно понимаю, как все получилось: скорей-скорей домой, скорей в тело!.. Ты бы еще больше спешил, вообще вскочил бы в свое тело, как в комбинезон спросонья. Представляешь: твои руки — ноги, на них ходить надо, плечи — таз… А уже в каком… х-хы? — в каком совершенно замечательном месте оказалась бы твоя разумная голова, лучше умолчать. Го-го-го-го!..»

Он опускается на тахту и ржет в свое удовольствие, со слезой. В комнате желто-малиновый пожар и ритмичная тряска. Вот такой он, Борюня, простая душа: всегда не выдерживает, первый смеется своим остротам; и когда начинают смеяться другие, то уже непонятно- над чем. Но примечательно, что он и здесь прав: все получилось именно от нетерпения,

«Скажи, пожалуйста, а как я выгляжу в твоем новом восприятии? Тоже интересный и красивый, да?»

— Даже лучше: умный. Так что спеши сам перепутаться.

«Вай, милый, как ты это хорошо сказал!» — и лезет обнять.

— Иди-и! Прибери-ка лучше. Ты чего пришел? «Возвращать тебя в люди. Приводить к знаменателю. Для начала я тебя…ировать буду».

— Будешь что? — кладу пальцы на штырьки автомата.

«Градуировать!»

— А-а… ну, давай.

Он задергивает плотные шторы: стихает солнечный полдень за окном, уменьшается шорох от предметов в комнате, ставит на стол увесистый прибор, включает.

«Что видишь?»

— Красное. Это у тебя «зэ-ге»?

«Он самый. И как ты обо всем догадываешься! Сейчас медленно повышаю частоту, скажешь, когда перейдет в оранжевое».

Трудно ли догадаться: ЗГ-10, звуковой генератор. Борюня ищет им граничные частоты для звуков, воспринимаемых мною в одном цвете. Все грамотно.

— Уже.

«Тысяча сто герц. Поехали дальше».

Переход от желтого к зеленому обозначился на двух с половиной килогерцах, от зеленого к синему — на четырех. А за десятью — впечатление фиолетового с постепенным переходом в тьму.

Переходим ко второму пункту. Что слышишь?»

— Ля-бемоль первой октавы.

«Вах, что значит музыкальная грамотность! Мне уже хочется говорить тебе «вы». А это?»

— Си-бекар второй, минорная тональность… — Это он показывает пластинки определенного цвета; мне становится весело. — Слушай, Борь, кончай ты эту чепуху.

«Как-кончай? Я лабораторию на общественных началах организовал. Сначала создадим «инвертор слуха», превращающий звуки во вспышки по нашей градуировке: ты будешь видеть их — и услышишь звуки. Мой голос снова услышишь!.. Потом сообразим и с инвертором зрения. Идея пока неясна, но придумаем что-то. Видеть ушами… х-хы! — сложнее, чем глазами, но на уровне дешевого телевизора сможешь».

— Нет, ну… действуйте во славу науки, я не против. Только цеплять эти инверторы будете на себя, чтобы видеть и слышать по-моему. Почему, собственно, вы хотите навязать мне ваш способ восприятия действительности — только потому, что вас много, а я один?

Секундное остолбенение с фиолетовым оттенком.

«Вот это да! Нет, другого такого человека я в своей жизни не встречу. Значит, ты желаешь, чтобы все перепутались для нормального общения с тобой?.. Слушай, может, ты не Максим Колотилин, а Наполеон Бонапарт? Откройся, я тебя не выдам».

— Это было бы полезно для вас самих! Что же до общения со мной, то ведь вот мы с тобой общаемся без инверторов — и даже без слепого телетайпа.

«Так ведь это мы с тобой!.. Слушай, дорогой, не морочь мне голову! Продолжаем. Что слышишь теперь?»

— Не буду я градуироваться! Играйтесь без меня. «Ну, тогда… извини, но я вынужден…» Борис набирает номер и (я почти слышу это) говорит в трубку голосом школьника: «Патрик Янович, он не желает градуироваться! И вообще поговорите лучше вы с ним сами. У меня нет сил и нет слов».

Явление следующее: те же и Патрик. Сейчас и я чувствую себя немного школьником. Мы оторвали шефа от дел, он нетерпелив и сердит.

…Я упоминал, что не люблю телевизоров, не пользуюсь ими. А в поездках, когда меня поселяют в номер с обязательным теликом, я иной раз развлекаюсь тем, что поворачиваю его боком или даже вверх тормашками. Приятно посмотреть, как наяривает джаз, сидя на потолке, как актеры, стоя на стене, выясняют сложные драматические отношения: «Умри, несчастная!» — и «несчастная» не падает, а наоборот, как будто встает… Но замечательно вот что: в тех случаях, когда показывают настоящую драму, или это настоящее проявляет себя в игре артистов, в талантливой режиссуре, — неправильное положение телевизора перестаешь замечать. Видимо, природа подлинного искусства, как и природа физических законов, такова, что оно действует вне системы координат.