Алексей Михайлович - Страница 174
— Вестимо, — согласился с ним Петр, — теперь я вот сдам тебе твоих ратных людей да назад на Москву поеду!
— Али к спеху?
— Что же, царь на срок послал, да и за домом соскучал больно. Теперь только одно дело сделать.
— Какое?
— Да вот! Сиротинку одну к монастырю пристроить…— И Петр рассказал историю Анели.
— Что ж, доброе дело! — сказал князь. — Ты это сегодня же и сделать можешь.
— А и то!
Женский монастырь был под самым городом. Он был в степи, и, может, поэтому казаки не тронули его, хотя все в городе приписали это чудо заступничеству Божьей Матери.
Петр подъехал к монастырю и постучал в калитку. Ему отперла красивая женщина. Он вошел в ворота и хотел назвать себя, но, взглянув на монахиню, вскрикнул:
— Анна?!
Монахиня наклонила голову.
Петр протянул к ней руки. Она дотронулась до них холодными пальцами и тотчас отняла их.
— Ты здесь? А матушка тебя везде искала.
— Я нарочно укрылась, — тихо ответила бывшая княгиня Тугаева, — чтобы матушку не терзать. Не сказывай и ты, что видел меня!
Петр был взволнован. Он остановился подле сестры и передал ей, зачем приехал.
— Это от нашей настоятельницы зависит Ее воля! Я скажу! Пойдем! — И она повела его длинными переходами к келье игуменьи.
Мать Серафима ласково приняла Петра и, выслушав историю Анели, согласилась взять ее к себе.
— Только пусть послушание спервоначала пройдет, сейчас мы ее в православие обратим, а там и пострижем. Что же, вези ее к нам!
Выйдя от игуменьи, Петр прошел к сестре в келью. Она ласково приняла его. Петр с жалостью смотрел на свою сестру-красавицу и с горечью сказал:
— Эх, загубил тебя этот Павел! Звездой бы ты у нас сияла!
Анна опустила голову.
— Не то, Петр, — ответила она, — на все Божья воля! Не судил мне Бог много счастья! Не судил Бог!…
Петр поник головою и под впечатлением этих слов возвращался в Саратов.
Истинно, Господь ведет неисповедимыми путями, и никто, кроме Его, не знает: в счастье ли его горе, в горе ли счастье?
Вот он не привел и его, Петра, порадоваться первой любовью и провел его через тяжкие душевные муки. Так-то все!
В тот же вечер он отвез Анелю и поручил ее сестре.
— Обеим вам не судил Бог земного счастья, — сказал он.
Анна обняла свою будущую сестру и тихо сказала ей:
— Здесь мир и тишина! Нет грубых, нет насильников, и только благодать. Господня!…
— Что же, сказать батюшке с матушкой, где ты? — спросил Петр.
Анна покачала головою.
— Не тревожь их! Зачем? Им и то горя много, а я тут за них в тишине молельщица! Нет, не говори вовсе!…
Вытирая слезы, Петр выехал из монастыря. Тяжелые ворота закрылись за ним, и ему показалось, что то крышка гроба, захлопнувшаяся над двумя могилами.
Он вернулся, собрался в дальний путь, распростился с князем Юрием и выехал из Саратова.
Когда они проехали надолбы и выехали в чистое поле, князь спросил Кряжа:
— Ну, что же, узнал дорогу на Бирюч?
— Немного узнал. Теперь нам надо все на закат держать. Река Медведица в пути будет, потом Хопер, потом Дон, а за ними и самый Бирюч!…
— Ну ну! Казна есть, кони добрые, сабли при нас, — сказал Петр, — едем брата Терентия повидать, а там и к дому!
— Домой-то давай Бог к зиме быть, — проворчал Кряж.
Петр засмеялся.
— Возьми то, что уж больше никуда не поедем! Только нам и погулять с тобою. Там ты, я слышал, на Лушке жениться хочешь. Только, значит, теперь тебе и свобода.
XVII ДВА БРАТА
Ну уж и путь, Господи Боже мой! Почитай, тысячу верст на конях; почти два месяца в пути и в жар, и в холод, и под дождем, и под градом. Ночевали и в лесу, и в поле, встречали и разбойных людей, и татар, и киргизов, а случалось, на четыре дня пути живой души не встретишь.
Кряж ворчал, а Петр только посмеивался над ним.
— Вот, вот, — говорил Кряж, — тебе смешки, а коли бы татарва заарканила, не то бы было!
— Да ведь ушли…
— Ушли, а тогда бы не натужились. Гляди, царский посол! Ему бы до царя ехать, а он во куда!
— Ниште, Кряж! Пожениться успеешь еще. Я тебе детей крестить сколько хошь буду!
Кряж широко улыбался, но продолжал ворчать.
Петр смеялся, а на душе его было сумрачно. Вот тебе воеводство! Такая даль, что, чай, никто и не знает, есть ли подлинно и место такое.
Они переправились через Дон вместе с обозом чумаков и только тут впервые увидали людей, знавших город Бирюч.
— Прямо! Все прямо! Иди себе на закат. Там, в степи, и будет тот город.
Город тоже!
Когда Петр стал подъезжать к нему, он ему весь показался таким маленьким, что впору весь зажать в кулак.
Был он слажен на манер острожка.
Высокие деревянные стены с башенкой над воротами, под ними ров с частоколом, перед рвом небольшой посад, ничем не огороженный.
И кругом голая степь. Только ковыль колышет своим белым султаном.
— Ну, сторона! — продолжал Кряж, а Петр только вздохнул, и его сердце сжалось от жалости.
В посаде, оказалось, жили служивые казаки и стрельцы. Иного народа не было и в городе. Был он выстроен более для охраны государства от вторжения киргизов да казаков.
— Эй, добрые люди, — закричал Кряж двум казакам, которые, сидя на земле, потрошили убитую дрофу, — как к воеводе проехать?
— Как? — сказал один. — Известно, через ворота, а там улочкой и на воеводский двор!
Кряж только отмахнулся от такого совета. Они въехали в раскрытые настежь ворота, проехали мимо виселицы, на которой качался какой-то татарин, и увидели широкую, коренастую избу.
— Надо думать, это и есть воеводская! — сказал Кряж, сходя с коня. Петр тоже спешился.
Оставив коней Кряжу, он вошел в избу, перекрестился и огляделся. Из-за стола испуганно вскочил толстенький человек с чупрыной и толстыми синими губами.
— Чего тебе? — закричал он.
— Воеводу!
— На что тебе? — закричал он снова.
Петр вспыхнул и, ловко ухватив толстяка за чупрыну, встряхнул его и крикнул:
— Кажи, где воевода, дурацкая твоя башка! А то сейчас дух из тебя вытрясу! Ты кто?
— Ой-ой-ой! — захныкал толстяк, сразу падая на колени. — Не погуби, ясновельможный пан! Я воеводский писарь! Сижу, дела вершу, а воевода молится.
— А где его хоромы?
— Туточки, по лесенке!
Петр отбросил толстяка в угол и пошел по лесенке вверх. Мрачные, низкие горницы были ветхи и убоги.
Половицы скрипели под ногами; черные балки под потолком подгнили и обнажили взрыхленные, прогнившие бока.
Петр остановился и стал кашлять, потом закричал:
— Терентий, где ты?
— Кто тут? — послышался суровый голос.
— Я, Петр, брат твой!
— Брат!
Дверка из соседней горницы распахнулась, и к Петру бросился и обнял его Терентий. Они стали целоваться и плакать.
— Брат, брат! — повторял Терентий. — А я думал, что уже отрешен от мира! Как попал ты сюда?
Петр торопливо отвечал на его вопросы и не сводил с него взгляда. Как изменился он за какие-нибудь полгода! Лицо его почернело, глаза ввалились и горели сдержанным внутренним огнем. Как опальный, он отпустил волосы, и они покрывали его лицо, плечи, спутавшись в густую черную гриву, в которой серебряными нитями вилась седина.
Терентий искренно обрадовался брату и стал хлопотать около него.
— Угощенье у меня невеликое, — говорил он, — что людишки поймают, да хлебушка, да квас на запивку! Ну, мне и будет! Дьяк-то мой, говорят, пиво варит и медом балуется, ну да на то он и дьяк!
Петр увидел на столе дрофу, вероятно, ту самую, что потрошили в посаде.
— Как живешь, брат? — с участием спросил его Петр.
— Живу ничего. Слава Господу! Молюсь, пощусь, о грехах ваших скорблю, с протопопом посланьями меняюсь! Да! — он замотал головою. — Скажи, чтобы жена сюда не ехала. Ее здесь смерть ждет!… Я и один… а она как знает. Я, брат, — прибавил он тихо, — отрешился от мира! Мне тут что монастырь! Дела дьяк правит и на!…