Алексей Федорович Лосев. Раписи бесед - Страница 11

У них ведь окаянные, яркие, действительно желтые, особенные…

Если в Оксфорде колеблются, так уж дело дрянь.

Как можно говорить о льве, что он свободен, έλεΰθερος [28]? Потому что ведь это не свобода, это дикость!

Я люблю работу сыщика.

Случай полюбил трагедию.

Всё вскрывает подлинное самочувствие.

Я не любитель скуки академической. Поэтому я говорю: «танцевальный характер»; «охота»… Да ведь так оно и есть.

18.3.1971. У меня психопатическая идея — проследить у Аристотеля etfkx;, главный термин, в самых разнообразных вариациях. У Платона такой строгой терминологии конечно нет. У него течет речь; за речами он следил. Такие замечательные речи, как в «Пире», Аристотель написать не мог.

Хотя оба они глубже всякого Гегеля и Канта. И идеальное, и реальное, и бог, и человек — это всё у них продумано до конца. Но Платон занимается системой как любитель играет на рояли: так, поиграет иногда, а выступать — не интересуется. Я сам знал одного такого: блестящий скрипач, инженер путей сообщения. С аккомпанементом, в квартете он очень редко играл — ну так, иногда… Наоборот, Гегель — это исполнитель, это сценический актер, или музыкант, для которого вся жизнь в исполнительстве. Если он выступает с

категориями — так будьте добры, всё систематически проработано.

Так что Платон не исполнитель, а так, «гуляка праздный», как Пушкин о Моцарте сказал. А Аристотель? У него круто система поставлена. Но он тоже отвлекается, говорит разные посторонние вещи, то есть тоже исполнитель, хотя не совсем.

А вот неоплатоники — мистики, возвышенные, благородные, — казалось бы, зачем им система? Наряду со всем этим у них абсолютная техника плана и структуры. У Плотина можно план его триад писать. У Прокла тоже. Значит, наступил другой период. Люди другие стали. Классика кончилась. Наивное, естественное прекратилось, началось гегельянство. Сложное отношение к жизни.

Сделай Хейвлока. Дай побольше примеров. Ты знаешь, какие у меня приняты сокращения. — Приходится читать западных авторов. То, что делается у нас, философски и филологически безобразно. И полиграфически безобразно.

Европейцы с севера, очень умные люди. Просто удивляешься. Как они такого достигли! Всё-таки западная культура непревзойденная. Такая книга, чтобы пришлось потом сказать, «а, зря прочитал!» — такой нет. Вот англичане. Абсолютная жизненность и естественность, а с другой стороны проницательность очень большая. Просто и в то же время умно. Берет кусок жизни в самой растрепанной, хаотической форме, но видит такие разные вещи, сами идеи, помогает многое понять. Хотя систему англичане не любят. Этого у них и в жизни никогда не было.

Поэтому — Север этот очень умный, весь Север, — надо выудить из этой книги Хейвлока одну-две идейки, очень желательно.

Я за свой том думаю, что он должен немного освежить у нас мысль. Всё античное теперь представляют как затвердевшее, застывшее. А там ведь жизнь бурлила. Я хочу на терминологии, на теориях это показать. Казалось бы, теория, а стал читать — и неизвестно, теория это или роман.

«Риторика» у Аристотеля заигрывает с относительностью. Вероятностная логика у него относительная. Но ведь и вся наша жизнь относительна. И вот, оказывается, Аристотель большой знаток этой относительности.

Я на тебе буду ездить, как гоголевская ведьма на Хоме Бруте.

Мне мои издатели ставят сроки — не хуже, чем западные.

21.3.1971. Я целую жизнь очень эстетику любил. Но я понимаю ее через выражение, через символ. Рихард Вагнер здесь на меня повлиял… Давно хотел я понятие символа разобрать, взять английскую, немецкую литературу. Может быть, мы с тобой и долбанем что-нибудь в этом роде.

Хороший автор Николай Гартман. У него кантианский подход. Его философия не метафизика, но и не просто расхлябанность. Он неплохо определяет идею: идея как принцип, дающий определенному виду знания направление. Это близко к понятию символа как организующего начала. У Гартмана широкий взгляд. Он ведь между прочим из России, учился в петербургской гимназии. Атак — понятие 15 га у Платона в массе случаев ведь бытовое.

Style russe в научной работе. Нет общего указателя, а паршивенький есть в каждом томе. [29]

А вот это по-лосевски…

25.3.1971. Сдали недавно в издательство статью, «Мифологическая лексика у Аристофана». Пришла верстка, опечаток там — невероятное количество. Больше надо было приструнивать издательских работников, а не оставлять для автора исправление опечаток. Раньше за опечатками следили строже, потому что за кое-какие опечатки можно было и угодить куда подальше, например если вместо вскрыть недостатки — скрыть недостатки; вместо гармонизация настроения — германизация настроения, мировоззрения…

Ты мне прочел то место — я сразу схватился: у меня же этой мысли не было!..

Теперь я перехожу к самому главному. Опять же, делать мне это самому ничего не стоит, но по разным причинам я сейчас не могу. Поэтому должен просить других делать конспекты, выписки. Я проверял твою «Топику». Ты сделал ее не очень важнецки. О топах ничего не сказал, примеров топоса не привел. По эстетическим темам, по-моему, там можно было бы найти больше. Хотя я всё сам в свое время читал и теперь представляю, что это такое, но не могу сейчас заняться, времени нет. То, что у тебя получило характер

отвлеченный и далеко от эстетики, я ликвидировал. И итог всему подвел.

Я всю эту главу называю относительно-вероятностной логикой. Аподиктическая логика совсем другое чем диалектическая. В формальной логике я могу сказать: все быки летают, я бык, следовательно, я летаю. Здесь ничего нет правильного, но всё — логически верно. Наоборот, диалектическая логика претендует на материальность. Эта логика у Аристотеля развернута в «Топике». «Топику» как раз излагают очень мало. Не хотят разбираться в диалектической логике. Хотя Аристотель ставит ее на одну плоскость с абсолютной силлогистикой, разве что в топической логике допустима логическая неточность.

Всё дело в том, что топическая логика претендует на материальность, на фактическую значимость. Если есть претензия на материальность, то для всякой посылки нужно достоверно знать очень многое. Из-за невыполнимости этого требования привлекают вероятное. В софистике всё делается для того, чтобы убедить, заставить принять вероятное за достоверное. Там доказывают, например, почему все люди — быки. Допустим, мы привели, там, разные доводы. Показали, что козел есть человек, т. е. животное, как и бык; следовательно, человек есть бык. Это достигается путем приведения разных τόποι. Нужны примеры в этом смысле, а ты мне ни одного примера топоса не привел.

Материальное по существу — это же сама гуща жизни! Иванов заболел чахоткой. Ничего! Петров вот тоже заболел чахоткой, но выздоровел. И Иванов выздоровеет! Здесь энтимема: живое существо может выздороветь. Надо больше сказать об этой материальности. Потому что произведения искусства — как раз материальные последовательности. Например, если живописец талантливый, но дурак, может получиться красивая картина материально, но формально — дурость. Если у художника настроение плохое, может получиться тоже хорошая картина, а логически она никуда не годится.

В Третьяковской галерее есть картина Репина, изображающая Ивана Грозного, который сына убил, и вот он прижимает его к себе, жалеет, раскаивается. Логически это полный абсурд. Спрашивается, зачем же вы его убили? Это же ваш сын, что же вы его убили? А материально очень богато. Как в опере «Кармен». Там Хозе говорит в конце: я ее любил, поэтому я ее убью[30].

Аподиктическая силлогистика это покажет полным абсурдом, но материально здесь много содержательности.

Гениальность, небывалая гениальность Аристотеля в том, что рядом с железными законами силлогистической логики он дал «Топику». Как-то мало слышно о ней, а ведь в ней больше жизни чем в формальной логике. Да и сам Аристотель говорит, что всё искусство базируется на топике. Вся наша жизнь стоит не на силлогистике, а на топике. И наши отношения с тобой тоже. И говорим мы все энтимемами. Можно привести и без всякого Аристотеля примеры топики, один, два, три.