Александр III - Страница 5

Говорили, что любимым сыном государя был второй сын, а любимцем матери – цесаревич.

Осенью Николай Александрович ездил в Данию на помолвку с принцессой Дагмарой. Он был бесконечно счастлив, что женится по любви, и по любви взаимной, что так редко случалось в семьях монархов. Цесаревич прибыл в Копенгаген морем на фрегате «Александр Невский» в составе эскадры, которой командовал адмирал Головачёв. Король Христиан IX дал в его честь парадный обед, где было объявлено о помолвке наследника и Дагмары.

Вернувшись в Россию, Николай строил радужные планы, делился с братом:

– Я могу сказать, что предчувствую счастье… Теперь я у берега. Бог даст, отдохну и укреплюсь здоровьем зимой в Италии. Затем свадьба, а потом новая жизнь, семейный очаг, служба и работа… Пора… Жизнь бродяги надоела… В Скевенгине всё чёрные мысли лезли в голову. В Дании они ушли и сменились розовыми. Мне дала их моя ненаглядная невеста, и с тех пор я живу мечтами о будущем. Мне рисуется наш дом и наша общая жизнь в труде и простых радостях… Любовь и отцовство!..

Он припоминал подробности помолвки на парадном обеде:

– Знаешь, Саша, когда король в должное время провозгласил тост за невесту и жениха, Головачёв, сидевший рядом с ним, попробовал шампанское, поморщился, поставил бокал и громко сказал: «Горько». Король Христиан с недоумением и не без обиды заметил, что это самый изысканный сорт шампанского – брют[20] «Гордон вер». Головачёв объяснил: не могу-де пить шампанское – оно «горькое»; по русскому обычаю, вино можно пить на помолвке только после того, как жених и невеста поцелуются и оно станет сладким. Христиан пришёл в восторг от объяснения адмирала и приказал нам с Дагмарой поцеловаться при всеобщем оживлении. После обеда я обнял Головачёва, поцеловал его и сказал: «Дмитрий Захарович! Благодаря вам я в первый раз поцеловал свою невесту и никогда этого не забуду!»

…Зима кончилась как началась – весело.

Итальянская опера в Большом театре и французские спектакли в Михайловском, кажется, ещё никогда не представляли такого блестящего бельэтажного бомонда, как в ту зиму. Это были феерические выставки великолепнейших туалетов и фамильных драгоценных камней. Балы поражали своей роскошью. Улыбки сияли на всех устах, и можно было подумать, что в этом разливанном море красоты, нарядов, бриллиантового блеска ни у кого нет забот и царит полное довольство.

Цесаревич уехал сперва в Италию, а после – в Ниццу. Тон его писем брату оставался жизнерадостным. Он говорил о будущем, ощущая возврат энергии и живого интереса ко всему, сменивших летнюю апатию, шутил и острил. В каждом письме ощущалось весёлое состояние духа.

И вдруг, как удар молнии, – телеграмма из Ниццы от государыни Марии Александровны с роковым известием.

Сражённый горем, Александр Александрович совершил путь до Ниццы за восемьдесят пять часов – по тем временам с неимоверной быстротой. Через два дня выехал император, сопровождаемый великими князьями Владимиром и Алексеем. Одновременно из Копенгагена царский поезд повёз принцессу Дагмару с августейшей матерью королевой Луизой и братом Фридрихом, наследным принцем Датским.

В белоснежной, словно корабль под парусами, вилле Бермон великий князь нашёл брата уже умирающим.

Николай Александрович бредил, временами к нему возвращалось сознание, хотя он и не понимал своего положения. Врачи – Пирогов, Опольцер, Здекауэр – поставили страшный диагноз: спинномозговой менингит. Брат вместе с принцессой Дагмарой могли видеть цесаревича изредка и на короткое время, только с разрешения докторов. А вечерами Александр Александрович говорил и говорил принцессе о замечательном уме наследника, его способностях и познаниях.

Надо сказать, что великий князь робел в присутствии женщин и даже дичился их. Но общее горе сблизило его с Дагмарой, хотя она и не показалась ему: маленького росточка, чуть курносая, правда, чернокудрая и с голубыми глазами. Глазами, «словно отразившими воды датского Северного моря», как немного высокопарно говорил Никса. «Но брату виднее. Он лучше понимает прекрасный пол», – думал великий князь.

Между тем беда приближалась. Накануне кончины наследник провёл ночь без сна, наступил быстрый упадок сил, но вместе с тем – полная ясность сознания. Вечером с одиннадцатого на двенадцатое апреля вокруг смертного одра собралась царская семья: безутешные родители, Александр Александрович и принцесса Дагмара. В минуту кончины государь и императрица держали одну руку умирающего, другую – невеста и брат.

Последними словами цесаревича были:

– Саша! Я прошу тебя выполнить мою просьбу…

– Конечно, Никса, – не стыдясь слёз, отвечал великий князь.

– Оставляю тебе тяжёлые обязанности… Славный трон… Отца, мать… – слабым голосом проговорил Николай Александрович. – И невесту… которая облегчит тебе это бремя…

У двадцатилетнего брата упало сердце. Ведь он уже был влюблён и оставил эту любовь в России. И это была его, только его тайна. Александр Александрович опустил голову, и слёзы ещё сильнее полились по его лицу.

Некоторое время спустя на том же фрегате «Александр Невский», на котором цесаревич прибыл в Копенгаген на помолвку, гроб с его телом проследовал из Вийефранш-сюр-мер, близ Ниццы, в Петербург для погребения…

Что это было? Провидение или его величество случай?..

Приехав в Ниццу, по собственным словам, «простым великим князем», а вернувшись наследником российского престола, Александр Александрович очень переменился.

Придворные увидели в этом двадцатилетнем юноше как бы другого человека. Исчезло детское по беззаботности выражение лица, и на лбу, ближе к переносице, образовались складки, которые изменяли его физиономию, отражая, когда они появлялись, душевную заботу и умственное напряжение. В душе его уже появился зародыш той драмы, которая, развиваясь, мучила его неизбежностью будущего царствования. И чем дальше, тем больше эти складки на лбу стали врезываться в его лицо. Изменился и сам взгляд его, выказывающий теперь глубокую заботу, исчезла детская беспечная весёлость, и, кажется, навсегда.

Новый цесаревич с двумя младшими братьями вернулся в Россию раньше государя – царская чета решила провести некоторое время на родине Марии Александровны, в Дармштадте. Императрица хотела хоть немного прийти в себя после страшной потери. В Царском Селе наследника встречал камер-юнкер князь Мещерский. Внук Карамзина, чиновник особых поручений при министре внутренних дел Валуеве, он сделался одним из самых близких друзей Александра Александровича.

Мещерский переехал в маленькую комнату дворца, выходившую в сад. Вечерами они гуляли с цесаревичем. Однако во время прогулок тот был невесел и неразговорчив. Понимая его душевное состояние, князь воздерживался от того, чтобы занимать августейшего собеседника. Как-то Александр Александрович предложил ему присесть на скамейку и глубоко вздохнул.

– Тяжело вам? – спросил Мещерский.

– Ах, Владимир Петрович, – отвечал цесаревич. – Я одно только знаю, что я ничего не знаю и ничего не понимаю. На меня обрушились разом два удара. Вдруг создалось положение, страшное по тяжести, и тут же я лишился моего единственного друга, руководителя и спутника! И тяжко и жутко, а от судьбы не уйдёшь…

– Зачем же унывать? Есть люди хорошие и честные. И они вам помогут.

Наследник покачал головой:

– Я и не думаю унывать. Это не в моей натуре. Я всегда на всё глядел философом. Но теперь нельзя быть философом. Прожил я себе до двадцати лет спокойно и беззаботно. И вдруг сваливается на плечи такая ноша! Вы говорите – люди. Да, я знаю, что есть хорошие, и честные люди. Но и немало дурных. А как разбираться? И потом, как я со своим временем управлюсь? Строевая служба – придётся командовать. Учиться надо, читать надо, людей видеть надо. А где же на всё это время?..

В самом деле, великому князю предстояло теперь страшно много забот. Ему надо было серьёзно заниматься военной службой и в то же время нельзя было избежать официальной, даже парадной стороны своего нового положения. Надо было непременно присутствовать на всех приёмах и поспевать везде, где появлялся государь. Покойного цесаревича оберегал граф Строганов, который отвоевал для своего воспитанника право никуда не ездить в часы урочных занятий. Но для Александра Александровича никто не мог добиться подобных льгот, тем более что император с самого начала дал понять, насколько он дорожит тем, чтобы новый наследник всюду сопровождал его.