Александр III - Страница 3

Какой-то подпоручик, подбежав к толпе, испуганно спросил:

– Что с государем?

– Слава Богу, – отвечал подошедший государь, – я уцелел, но вот… – И показал на корчившихся людей.

Злодей, подняв голову, со злобным смехом прокричал:

– Не слишком ли рано вы благодарите Бога?!

– Хогош! – сказал император и направился к саням.

В этот же миг другой неизвестный, стоявший у решётки канала, бросил бомбу прямо под ноги государю. Прогремел второй оглушительный взрыв. И спустя время многие с ужасом увидели, как, прислонившись спиною к решётке, государь медленно повалился на бок и, упёршись руками в панель, без фуражки и шинели, опустился на стылую брусчатку. Обнажившиеся ноги его были раздроблены, тело висело клочьями, лицо заливала кровь. Глаза его были открыты, но он, кажется, ничего не видел.

– Помогите же мне… – шептал император. – Жив ли наследник?.. Снесите меня во двогец… там умегеть…

Рядом стонал тяжело раненный Дворжицкий.

Первым к царю подбежал справлявшийся о нём подпоручик, затем – нагнавший его карету великий князь Михаил Николаевич. Они подняли его с панели, а прохожие, и в их числе несколько юнкеров Павловского училища и солдат флотского экипажа, помогли перенести государя в сани.

Император был без сознания…

Тридцатишестилетний цесаревич чувствовал себя растерянным и беспомощным, словно ребёнок. Глазами, полными слёз, он смотрел на отца и не мог понять, кто этот окровавленный безногий старик с красной полосой на лице и выпяченными губами? Неужели – батюшка?..

Александр Александрович оглядел комнату – врачи с засученными рукавами, которые распоряжались в кабинете государя словно у себя дома, княгиня Юрьевская, в полубеспамятстве лепетавшая бессвязные французские слова, седой камердинер Трубицын. И любимый шотландский чёрный сеттер Милорд, тоскливо не сводящий глаз с того, что было его хозяином. Как сквозь сон услышал он слова Боткина:

– Не прикажете ли, ваше высочество, продлить на час жизнь его величества? Это возможно, если впрыскивать камфару. И ещё…

– Сергей Петрович! А надежды нет никакой?

– Никакой, ваше высочество…

Глядя на отца, тело которого содрогалось в предсмертных судорогах, цесаревич – нет, уже император! – вспомнил об откровении, которое явилось некогда Пушкину.

Об этом рассказывал отец петербургского цензора[9] – поэт князь Вяземский.

Как-то в Царском Селе, на квартире Жуковского, собралось человек пять его близких друзей. Как раз в этот день батюшка, ещё будучи наследником, прислал любимому воспитателю свой мраморный бюст. Тронутый таким вниманием, Жуковский поставил его на самое видное место в зале и подводил к нему каждого гостя. Вдруг Пушкин впился в мраморные черты странным, застывшим взглядом, закрыл лицо обеими руками и воскликнул надтреснутым голосом:

– Какое чудное, любящее сердце! Какие благородные стремления! Вижу славное царствование, великие дела, и – о Боже! – какой ужасный конец! По колени в крови! – И как-то странно твердил последние слова.

«По колени в крови…» – повторил про себя Александр Александрович и, сдерживая рыдания, спросил Боткина:

– Долго ли проживёт страдалец?

– От десяти до пятнадцати минут, – отвечал тот.

Цесаревич отвернулся и горько заплакал. Он обнял великих князей Владимира Александровича и Михаила Николаевича и сквозь рыдания сказал:

– Вот до чего мы дожили!..

Александр Николаевич уже агонизировал, дышал с перерывами, и зрачки его не отзывались на свет. Явился протоиерей придворного собора Рождественский с запасными дарами[10].

В тишине вслед за «Верую, Господи…» зазвучал канон при разлучении души от тела:

– Житейское море, воздвизаемое зря напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притёк, вопию Ти: возведи от Тли живот мой, Многомилостиве…

Да, житейское море! И теперь ему, наследнику, предстоит вести в этом море корабль России!..

– Святых ангел священным и честным рукам преложи мя, Владычице, яко да тех крилы покрывся, не вижу бесчестного и смрадного и мрачного бесов образа…

Бесы! Это они наполняют смрадом житейское море, и несть им числа! Их дело – разлагать всё здоровое, сеять смуту, толкать Россию к пропасти. Снова вспомнился Пушкин, стихи которого так любил отец. 

Боткин, слушавший пульс у императора, кивнул головой и выпустил государеву руку.

– Государь император скончался! – громко произнёс он.

Княгиня Юрьевская вскрикнула и упала как подкошенная на пол. Её розовый с белым пеньюар был весь пропитан кровью. Милорд жалобно заскулил, уставившись стеклянными глазами на обезображенное тело хозяина.

Присутствующие опустились на колени. Над ними возвышалась коленопреклонённая фигура нового императора. Странная перемена произошла в нём. Это был уже не тот цесаревич Александр Александрович, который любил забавлять маленьких друзей своего сына Ники тем, что разрывал колоду карт или же завязывал узлом железный прут. В несколько минут он совершенно преобразился.

Нечто неизмеримо большее, нежели простое осознание обязанностей монарха, осветило его тяжёлую фигуру. Какой-то огонь святого мужества загорелся в его спокойных глазах.

Он встал.

– Ваше величество имеет какие-нибудь приказания? – смущённо спросил вызванный градоначальник.

– Приказания? – переспросил Александр III. – Конечно! Но, по-видимому, полиция совсем потеряла голову. В таком случае армия возьмёт в свои руки охрану порядка в столице.

Государь повелел привести своих детей и детей княгини Юрьевской.

Появились двенадцатилетний Николай, девятилетний Георгий, шестилетняя Ксения; принесли двухлетнего малыша, великого князя Михаила. Робко вошли пугавшиеся Александра Александровича Юрьевские – восьмилетний Георгий и семилетняя Ольга.

– Смотрите же! Смотрите! – встретил их новый император, указывая на обезображенное, неприбранное тело отца. – Смотрите, чем всё это кончилось!

Маленький Ники, теперь уже наследник престола, в ужасе глядел на труп безногого деда своими большими, газельими глазами. Впечатлительный мальчик запомнил этот страшный день навсегда. И не о нём ли, об окровавленном бездыханном Александре Освободителе, вспомнилось ему в ночь на 17 июля 1918 года, в ту ужасную минуту, когда злодей Юровский зачитал короткое решение «революционного штаба», оборвавшее жизнь монарха и ещё десяти невинных жертв…[12]

Камер-лакеи спешно отбивали замазку с остеклённых дверей. Потом престарелый и безголосый князь Суворов, внук генералиссимуса, вышел на балкон и объявил:

– Император Александр Второй почил в Бозе… Воцарился сын его император Всероссийский Александр Третий…

Толпа росла стремительно, притекая отовсюду, словно Нева вышла из берегов и затопила площадь. Глухой рокот перекатывался по ней, и можно было расслышать возгласы сочувствия и просьбы, чтобы новый государь вышел к народу. Но император не появился.

Врачи уже готовились к бальзамированию тела покойного, когда к Александру III неслышно подошёл и стал рядом Лорис-Меликов.

– Ваше величество! – тихо сказал он, привстав на цыпочки и почти касаясь огромными седыми бакенбардами щеки молодого императора. – Мне было приказано покойным государем опубликовать в завтрашнем номере «Правительственного вестника» манифест о преобразовании Государственного совета и созыве Земской думы…

– Да-да, – рассеянно отвечал Александр Александрович. – Я всегда уважал волю отца…