Александр Абдулов. Необыкновенное чудо - Страница 3

Они бесконечно любили друг друга в жизни. Они любили друг друга до такой степени, что почти никогда не выражали это внешне. Даже наоборот, они были ироничны по отношению друг к другу. Саша Олега Ивановича Янковского очень рано начал называть «дед». И с одной стороны, Олегу Ивановичу это нравилось, что он правда дед, ну, и правда ему очень нравятся внуки. А с другой стороны, он всегда так смотрел на Сашу, что, мол, мог бы какое-нибудь другое более ласковое и менее обидное для окружающих, ну хотя бы женщин, придумать прозвище. Но Саша его все равно долбил: «Ну как ты, дед? Как ты, как у тебя жизнь идет, как проистекает?» И Олег как бы с точки, даже не с точки, а с высоты положения деда время от времени даже мне иногда говорил: «Слушай, с Сашкой нужно что-то делать. Он совершенно неправильно живет, абсолютно неправильно живет». Я говорю: «А чего он неправильно живет?» – «Ну нельзя, ну нельзя так жить, понимаешь? Он болеет – не лечится, он вообще, так сказать, пьет с кем ни попадя, он играет, где только деньги дают. Это вообще все…» Я говорю: «Ну ладно, Олег, ну ты же знаешь, это все так, пена, что он играет, где только деньги дают, и что там все женщины для него на одно лицо, лишь бы ноги были. Нет, нет, это же не так, ты же знаешь, Олег, что это не так». Он говорит: «Да так, так». И вот в этих подковырках по отношению друг к другу и в этой, я вам даже скажу, ревности… Это была трогательная ревность двух потрясающих артистов. Вот в этой трогательнейшей ревности выражалась затаенная подлинная, настоящая дружба, которая была уже дружбой-любовью. И может быть, опять именно в картине («Поцелуй», 1983 г.) Романа Гургеновича Балаяна, в чеховской картине, это грандиозно смизансценировано и сыграно. Там, где после всех этих ужасных наворотов своей личной судьбы, которые они сами и сделали, Саша пытается примириться с Олегом. И как это потрясающе сыграно, сделано, выполнено. Это по-настоящему потрясающе.

У меня было, конечно, огромное счастье: они оба снялись у меня в «Анне Карениной». И одновременно, как всегда бывает со счастьем, это было огромное для нас для всех несчастье, потому что и у одного, и у другого это была одна из последних ролей. А у Саши Абдулова просто последняя, которую он довел до конца. И вот они уже давно не снимались вместе. Когда приходили на съемочную площадку, все начиналось с ревности. Я расскажу еще одну историю, которую вообще трудно себе представить. Еще до того как они сходились на площадке с чувством ревности, еще до этой ревности, вдруг звонит мне Саша и говорит: «Слушай, у тебя там все получается в “Карениной”?» Я говорю: «А что там должно получаться в “Карениной” или чего там не должно получаться в “Карениной”?» – «Нет, я, – говорит, – про другое». Он такой опять Фанфан Тюльпан. «Да нет, я про другое, может быть, у него времени нет» (это он про Олега). Я говорю: «Ты что, обалдел? Он 10 лет хотел играть Каренина». – «Ну хорошо, ладно, хорошо. Я тебя прошу, попробуй меня на Каренина». Я говорю: «Ты что, спятил, как это попробовать?» Попробуй! Через какое-то время опять звонит мне Саша: «Как ты живешь, как твои дела? Я чего-то давно деда не видел. Не знаешь, как у него дела?» Я думаю, чего это он не видел деда, когда он в Ленком ходит каждый день, как это он там, обходит, что ли, деда, не видит он его… Я говорю: «Чего это, у деда все хорошо». Он говорит: «Не, ну дед будет сниматься в “Карениной” или не будет сниматься в “Карениной”?» Я ему опять: «Ты чего, обалдел, что ли, он десят лет собирался сниматься в “Карениной’,’с какого переляху он не будет сниматься в “Карениной”?» Саша говорит: «Ну знаешь как, во-первых, у него может быть много там каких-то ролей, во-вторых, может быть, перегорел». Я спрашиваю: «Сань, ты че? Куда? С какого переляху он перегорел, что случилось?» Он говорит: «Ну ладно, ладно, ладно, хорошо. У меня есть к тебе одна личная просьба». Я говорю: «Какая, Сань?» – «Попробуй меня на Каренина». Я спрашиваю: «Сань, ты чего? Это же как, это же мы просто Олегу нож в спину и проворачиваем». Он говорит: «Да ничего мы не проворачиваем. Во-первых, я не исключаю, что перегорел». Это ему очень нравилось, внутренний посыл, как-то ему представлялось – такой перегоревший остов Олега Ивановича… Я тоже себе представлял такой эпизод из «Иванова детства» – сгоревший Олег Иванович. Но это ладно, это для красоты слова. А потом Саша сказал самое главное: «Слушай, ну если Олег хорошо сыграет Каренина, а он его очень хорошо сыграет, то все скажут: “Вот, видите, Олег Иванович очень хорошо играет Каренина”». Но это никого не удивит. А если я сыграю Каренина, все обалдеют. И первый обалдею я». Я спрашиваю: «А ты почему обалдеешь?» Он говорит: «Потому что мне очень важно понять, что и во мне есть Каренин». Я говорю: «Саш, ну это какая-то, понимаешь, нелепица. Я, во-первых, должен как-то Олегу сказать, что я тебя пробую, чего я тебя пробую, на какой на всякий случай». – «Не надо ничего никому говорить. Ты меня сначала попробуй». Я опять: «А как я тебя попробую?» – «По-человечески меня попробуй». Я говорю: «Ну как по-человечески? На Мосфильме? Ну нужна же камера, нужен оператор, нужен гример, грим тебе нужно сделать». Он говорит: «Все сделаем». Я спрашиваю: «Как? Ну это живые люди, а вдруг они ляпнут Олегу». – «Мы тихо сделаем. Ночью», – сказал Саша. И я понял, что у него там шарики за винтики окончательно так и заехали. Я говорю: «Как мы ночью будем пробовать Каренина?» – «Да ночью, я с Люсей договорюсь. Я со всеми договорюсь. Все будет шито-крыто, никто не будет знать. Мы попробуем меня, и все». И тут я спрашиваю: «А если ты хорошо попробуешься?» Он говорит: «Вот тогда дело будет хреново». Я говорю: «А может, тогда и не начинать хреновое дело? Если тогда дело будет хреново. Пока-то оно ничего, пока мы еще ничего не пробовали». – «Нет, давай попробуем». И мы попробовали. И у Саши была совершенно замечательная, просто удивительная проба на Каренина. Я убежден, что Саша бы замечательно, совершенно удивительно сыграл Каренина, если бы его не хотел играть Олег. И после того как он попробовался, Саша ни одной секунды не настаивал на том, чтобы… он сыграл Каренина. Он знал, что пробы у него, даже напечатал большой портрет и повесил его у себя дома. Причем в той комнате, куда Олег не заходит, когда в гостях у него бывает.

В этот момент он снова положил руку на погон Олега Ивановича Янковского. И тут его даже скидывать не надо было. Олег знал, что это та самая, исключительной верности и надежности дружеская рука.

Саша и Олег замечательно играли в «Карениной» парные сцены, их было несколько. И это было очень похоже на игру двух великолепных джазовых музыкантов, потому что вообще мы ничего не репетировали. Мы так с оператором говорили: ты пройдешь сюда, ты пройдешь сюда, ты там встанешь… Дальше все решали полутона, полувздохи, полувзгляды. Вот та тончайшая сфера импровизационной великой музыки, тайну которой по-настоящему знают только великие джазовые музыканты, которыми были они вот в этой своей последней… Кто же это знал? Кто же это предположить мог? Но этими великими музыкантами-импровизаторами они были в своей последней парной сцене.

Саша был абсолютно грандиозным партнером. Это вообще исключительно редкое свойство и редкое качество актера. Он поразительно общался со своими, со всеми, с кем он партнерствовал, когда играл что-то такое, что его волнует и задевает. Это было исключительное чувство локтя. Ну как они играли с Сашей Збруевым в «Черной розе» – это, конечно, невозможно себе даже представить. И это тоже ведь невозможно поставить. Невозможно поставить, невозможно раскадровать и сказать: «Ты вот так сделаешь, а внутреннее зерно – это он его за то-то бьет». Это только великие музыканты могут делать, когда играют джаз. Так мы сняли тройную сцену. Ну ясно, что Саша Збруев и Саша Абдулов, как Олег Янковский и Саша Абдулов – это практически едина плоть. Но там же был еще Саша Баширов, который только-только появился, которого они оба не очень знали. Но как они приняли его в эту поразительную игру, импровизацию. Вспомнить-то – и то радость. И все как-то быстро делалось. Было такое ощущение, что вроде как мы ничего не делаем, вроде как все делается само по себе. И вот эту безумную сцену вакханалии, которая называлась «Корабль уродов», мы весь этот «Корабль уродов» сняли за один день. Утром начали снимать, а вечером закончили. Это уму непостижимо, потому что это очень трудно. Это огромное количество перемен состояний, перемен душевных, душевных каких-то переживаний. Сняли за один день, при том, что не имели никакой железной раскадровки, железного сценария… Вообще ничего не было, кроме камеры, Юры Клименко, меня и артистов. И музыки, которая решала все. Потом приехал Боря Гребенщиков, и мы кое-что подсняли к этой сцене. Это уже была вторая смена к этой сцене. Но это уже был Боря Гребенщиков.