Алчность - Страница 24

Мужчина ведь, если за ним последить, специально выгреб на лодке и там, подальше, где глубоко, где озеро лакомится тенями деревьев с крутого берега, вывалил в воду и свой собственный обеденный свёрток. Но в лодке нет вёсел, а бегать по деревне с запасными вёслами нельзя: как бы это выглядело. Своя рука владыка, ночь всё делает сама, поэтому никто и не предлагает ей помощь. Ночь есть ночь, это её позиция. Ничего не видно. На озере никакого уличного освещения. При сексе свет лишний, и слава богу, потому что мы не помыли ноги, и между пальцев чернота. И педальная лодка, у неё есть ключ, хоть и не зажигания, тогда бы это была моторная лодка, а такой товар бы нам не пригодился. Мужчина не очень далеко зашёл по воде со своим мясом (которое он волок за собой). Умертвить его добычу было что сигарету раздавить, которая к концу стала обжигать пальцы; мы видим, нет, мы, естественно, не видим, ведь темно, следовательно, у вас нет выбора, вам придётся мне поверить на слово; итак, посмотрите на объятия, которые уже несколько месяцев были обычным делом между этими двумя, в машине, на переднем сиденье, когда выставленный член уже стоит и ждёт. Рука на руле, голова просунута под мышку, приникая к тому влажному, уютному углублению, — ах, как обманчиво, как будто хочешь вползти в шкаф. Длинные густые волосы, из журнальчиков «Бригитте», советы по блеску в изобилии, но хватит и дозы величиной с орех, разметались по руке, живая масса, как говорят, всё как всегда, иначе бы никто и не трудился, чтобы изготовить из этого воспоминания и потом развесить их сушиться на экран или на плакат, где их все могли бы видеть как образец для подражания. Потом это можно сделать и самой. Но ведь не делает. Одна из тех, кто, начитавшись разных советов, поступает так, как ни в коем случае нельзя, уж лучше опрятная короткая стрижка — ваша парикмахерская этого достойна раз в месяц, — чем неухоженная волнистая грива. Итак, одна из тех, кто, к сожалению, будет, несмотря mi на что, всё делать как всегда, в надежде, что её признают любящей, тоскующей, желанной, долгожданной. Но сегодня у неё неприятности, которые, собственно, причитаются мужчине: у него что, новая? Нет, боже мой, нет, он этого не посмеет. Он не сможет. У неё руки опускаются, поскольку эта юная женщина, её зовут Габи, жалуясь, обвиняя, умоляя и уже заранее сдаваясь, даже адреса не написав, куда доставить тело в случае смерти (хотя можно было и нажиться, если, подсуетившись, заранее завещать свой труп анатомическому театру), тянет молнию вниз и извлекает член, как это уже повелось в последние недели. Как всегда, но каждый раз по-новому, в этом и состоит искусство. Кому быстро всё надоедает, так бы не смог. Спасибо, всегда рад, говорит член, но мне уже пора в чужие руки, хотя я не успел как следует привыкнуть к предыдущим, а мой хозяин тоже человек привычки, поэтому бегите, как только завидите его издали! Никто меня не слушает. Мне это очень неприятно. Меня вы всегда найдёте, ощутив трогательный кусок плоти наряду с несколькими более приятными ощущениями, которые сейчас грядут; держите наготове ваш входной билет и падайте перед контролёром на колени, немедленно, на месте! Трогающие чувства пальцы Габи безошибочны, как будто член жандарма — свет маяка или мигающий предупредительный свет, чтобы вовремя дали ему дорогу (человек не остров, он возвышается над всем, он самолёт или хотя бы в самолёте) и не хватали сразу, не раздумывая или, если думать вообще уместно, подумав об изолирующей резинке. А то и до короткого замыкания недалеко, но в электрике жандарм как у себя дома, вы знаете, как ему туда позвонить. Ох уж эти женщины! Стоит его раз не застать, как начинаются подозрения, куда жандарм отлучился, не оставив никакого номера, и кого он сейчас имеет. Например, этот дом, перед которым он как раз снова стоит, ему непременно хотелось бы иметь. И если ему придётся за него сражаться негибким и, кроме того, избыточно чувствительным орудием плоти, то ничего не поделаешь. Плоть. Этот дом принадлежит одной женщине. Фасад поглядывает скептически, когда жандарм в него входит. Этому дому мы могли бы как минимум что-нибудь подстроить. Но его уже сделали. В доме всё блестит и сверкает глазами. Она вся чем-то умастилась, женщина, которая здесь живёт, но ради этого мужчины ей не стоило стараться. Он не видит лишнего, он всегда готов и не просит немного потерпеть и дать ему успокоиться, он не придирчив к мясу, лишь бы оно было хорошо подвешено и лишь бы ему не терпелось поскорее выйти из-под контроля и уйти в улёт. Тогда бы я, говорит мясо своим собственным голосом, который мы рады слышать, и мой господин, которого тоже станут допрашивать, стали бы едина плоть. Наконец-то.

Могилы из меня не получится, думает жандарм Курт Яниш. Это было бы самое худшее для меня. Втиснуться в тесный сосуд. Нет. Лучше в просторный!

Девушка против. Ей пока принадлежит её тело, в котором он коротает своё время, как певчая птичка, перепрыгивая с ветки на ветку, пока не собьют, но и сама она, и бита уже в чужих руках. Итак, пожалуйста, что же она снова здесь делает, на что же она напоролась своими острыми грудками, которые по мне так пусть она носит на здоровье и по которым ещё видно производство в ближайшем окружном госпитале, в косметической хирургии. Мужчина не может как следует взять Габи в руки для его почти сказочных, но точно нацеленных рукоприкладств, она всякий раз ускользает у него сквозь пальцы, что его бесит, но не очень. При желании раз плюнуть. Куда больше ему нравится стоять на берегу этаким спасителем жизни маленького ребёнка или автомобиля. В поток он прыгнул бы не раздумывая. Его член кивает, если на него надавить, но и сам по себе тоже. Девушка всегда смеялась, видя это. Она специально просила его об этом движении, к которому он принуждал неумолимую жизнь и тело, которое не слушает никаких просьб. Женщины — это грязь, а в грязи всё увязает. Трясина. Туда может угодить тележка, санки, и не успеешь вытащить, как затянет. Трясина его засосала. Лишь иногда, в непогоду, женщины могут что-то добровольно отдать, вырвавшись из своих убежищ в семьях, покинуть которые они готовы в любой момент. Когда-то и грязи надо расстелиться спокойно и снисходительно, я имею в виду сверху. Потом являются женщины — как наводнение, как разлив, всё перевернут, главным образом самих себя, такие уж они самовлюблённые, а потом теряются в своей собственной грязи, потому что партнёр неожиданно ушёл, без основания. Что, уже? Так рано? Да, перспективы смутные! Мы не видим выхода! Скорее гора сдвинется с места. Вот уже пошли вниз её камни. Надо подождать, когда явится она сама.

Я не знаю, что-то с малышкой не так, как всегда, думает жандарм, когда её взгляд, обычно взирающий на него с восторгом, вдруг погас. Так. Ещё дымка поверх зрачков. Готово. Теперь не видать мужчине покоя. Вот и старшую женщину, от которой он кое-чего для себя ожидал, он из-за девушки вышвырнул из её собственной гостиной. Она так надоела ему с её постоянными требованиями ещё и ещё, а сама-то! Даже свои пять чувств не соберёт, одного всегда не хватает. Пусть бы сама себя начищала, собственными руками, тогда бы увидела, каково это. Но когда она делает это у него на глазах, это её ещё больше распаляет, главным образом потому, что он на сей раз не отворачивается. Это один из многих вариантов стимуляции, а она хотела постепенно освоить их все. В жажде познания они перепробовала все эти варианты на себе. Теперь она даже отдаёт мужчине команды. о чём всегда мечтала. Она имеет право. Он у неё его заберёт. У него есть для этого метод. Ему уже заранее страшно. Он знает: как только он отопрёт свою лавочку, она тут же вбежит. Он и так еле-еле запускает свой мотор, а она его тут же глушит. Ей непременно надо занять первое место по ранжиру его благосклонности. Уж если она по слабости зрения не может прочитать свой срок годности, пусть хотя бы услышит его. Ей что, не слышны из — за двери стоны девочки, которой нет ещё и сладких шестнадцати? Но, может, это звук другого рода, а? Такой же свежий, как народная песня, такой же решительный, как государственный гимн, только текста не знаешь. Все тона, которыми располагают старшие женщины, мужчине знакомы давно. Он их считывает с их красных, потеющих, восхищённых, счастливых лиц, которые они цепляют на себя при виде его. И род звука, который они заводят под ним, ненастоящий, он думает, что тон даже намеренно фальшивый. Это такой странный скулёж, переходящий в рутинные стоны, как только он до неё дотронется. Он бы не поверил, если бы не слышал своими ушами. Поклонников у этой женщины не больше, чем у её дома. На самом деле неимущая владелица, которая мнит себя в стане неверных, но красивых. Сильна, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы её — стрелы огненные. Она сотрясает целые товарные составы, она и меня трясёт, но дело скорее в товарах. Забери свои куклы, отдавай мои тряпки, и немедленно. Ах нет. Извини, я не хотела быть такой грубой, пожалуйста, только не покидай меня. Я не хочу причинить тебе боль, а себе тем более. Ведь я ничуть не сомневаюсь в твоей любви и ни в чём тебя не подозреваю, даже если ты за этой самой дверью, посреди моего добра, на чём свет стоит трахаешь эту маленькую девочку. Я люблю и приношу жертвы, и я не отступлюсь, ибо вижу, ты бы никогда меня не обманул и не использовал. А теперь иди и уведи её отсюда! От греха подальше.