Алчба под вязами - Страница 6

Ибен (со злобным презрением). Ха!

Они снова смотрят друг на друга. Ибен чувствует смутное волнение, физическое влечение к ней и говорит вымученно и напыщенно.

Иди ты к черту!

Эбби (спокойно). Ежели тебе от ругани легче станет, ругайся, сколько влезет. Понимаю, что будешь зуб на меня точить – сперва, я к этому готовая. Я на тебя не обижаюсь. И я бы то же чуйствовала, ежели какая чужая на место моей матушки пришла.

Его передергивает. Она внимательно следит за ним.

Ты, видать, очень матушку свою любил, так ведь? А моя преставилась, когда я совсем маленькая была. Я и не помню ее. (Пауза.) Но ты долго злиться на меня не будешь, Ибен. Бывают и хуже моего, а мы с тобой друг на дружку похожие, это сразу видать. И мне тоже ох до чего круто пришлось: беды всякой море разливанное, а взамен только знай работай да работай. Я рано осиротела, и пришлось мне работать на чужих людей да в чужих домах. Там я и замуж вышла, а муж-то мой оказался забулдыгой да пьяницей, и оттого пришлось ему тоже работать на чужих, и я опять же в чужие дома пошла, а там ребеночек наш помер, и муж мой захворал да помер, а я рада была: ну, говорю, наконец-то я теперь свободная, только свободная-то я стала, чтобы опять работать в чужих домах на чужих людей, и совсем уж было я отчаялась, думаю, не придется мне когда-либо работать на себя да в собственном доме, а тут папаша твой и появись…

Кэбот возвращается из сарая. Он подходит к воротам и смотрит вслед ушедшим братьям. Еле слышится песня: «Ох, Калифорния, то-то благодать!» Он стоит, сжимая кулаки, перекошенный от ярости.

Ибен (сопротивляясь возникающей симпатии, резко). И купил тебя, как потаскуху!

Она оскорблена, вспыхивает: она сама была искренне растрогана рассказом о своих бедствиях. Он яростно добавляет:

А ценой тебе эта ферма была, мамани моей ферма, чтоб тебе пусто было! А таперя она моя!

Эбби (с холодным, уверенным смешком). Твоя? Ну, это мы еще посмотрим! (С силой.) Ну, а ежели мне дом нужен – что из того? Еще-то на кой мне за старика выходить?

Ибен (злорадно). Это я ему скажу!

Эбби (улыбаясь). А я ему скажу, что ты нарочно врал – он тебя и прогонит!

Ибен. Стерва!

Эбби (вызывающе). Это моя ферма – мой дом – моя кухня!..

Ибен (разъярен, готов на нее броситься). Заткнись, черт тебя дери!

Эбби (подходит к нему – ее лицо и тело полны странным, грубым влечением. Говорит медленно). А наверху – моя спальня… И моя постель!

Он пристально смотрит ей в глаза. Он ужасно смущен, его раздирают противоречивые чувства. Она мягко добавляет:

Я ведь не плохая, не злая, кроме как с недругами, но приходится мне драться за все, что я могу в жизни получить. (Кладет ему руку на плечо, говорит, обольщая.) Давай дружить, Ибен.

Ибен (тупо, как бы загипнотизированный). Ага. (Затем в бешенстве отбрасывает ее руку.) Нет, ведьма ты этакая! Видеть тебя не могу!

Выбегает.

Эбби (смотрит ему вслед с довольной улыбкой, затем раздельно говорит почти про себя.) А Ибен славный. (Гордо, смотря на стол.) А теперь надо перемыть мою посуду.

Ибен появляется снаружи, хлопая за собой дверью. Он огибает угол, останавливается, видя отца, и неотрывно, с ненавистью на него смотрит.

Кэбот (простирает руки к небу в ярости, которую более не в силах сдерживать). Господи Всемогущий, порази нерадивых сынов моих горшим проклятием Твоим!

Ибен (бешено перебивает). Да ну тебя с твоим Богом! Все-то ты проклинаешь да изводишь!

Кэбот (не обращает на него внимания и говорит, как бы заклиная). Боже престарелых! Боже одиноких!

Ибен (издевательски). Ко греху понуждающий пасомых Твоих!

Кэбот поворачивается. Они с Ибеном злобно смотрят друг на друга.

Кэбот (резко). Ах, стало быть, это ты! (Грозит ему пальцем.) Кощун безмозглый! (Быстро.) А чевой ты не работаешь?

Ибен. А ты? Они ушли. А я в одиночку не могу.

Кэбот (презрительно). Где уж тебе! Я десятка таких, как ты, стою, даром что старик! А ты недоделанным так и останешься! (И вскользь.) Нну, пошли в коровник.

Ибен и Кэбот уходят. Последний раз издалека доносятся звуки песни «Калифорния». Эбби моет посуду.

У дома, как в части первой. Жаркий воскресный день два месяца спустя. Эбби, в лучшем своем наряде, сидит на крыльце в кресле-качалке. Разморенная жарой, она вяло качается и тупо водит перед собой скучающими, полузакрытыми глазами.

Ибен высовывает голову из окна спальни. Он настороженно оглядывается, пытаясь увидеть или расслышать, есть ли кто ни крыльце, но, хотя он всячески старается не шуметь, Эбби почуяла его движения. Она перестает качаться, лицо ее делается оживленным, исполненным вожделением, она сосредоточенно ждет. Ибен как будто ощущает ее присутствие; отгоняя мысли о ней, он делает злое лицо и плюет с преувеличенным презрением – а затем скрывается в комнате. Эбби ждет, затаив дыхание, и со страстным нетерпением прислушивается ко всем звукам внутри дома. Ибен выходит наружу. Их взгляды встречаются. Он отводит глаза, смущенно отворачивается и с негодованием захлопывает дверь. При этом жесте Эбби дразняще смеется: ей забавно, однако в то же время она задета и раздражена. Злобно оскалясь, он широкими шагами сходит с крыльца на дорожку и, проходя мимо Эбби, подчеркнуто ее игнорирует. На нем праздничный костюм, он при полном параде, умытое с мылом лицо лоснится. Эбби в качалке подается вперед, глаза ее стали жесткими и сердитыми, и когда он проходит мимо нее, она издает ехидный, глумливый смешок.

Ибен (свирепо к ней поворачивается, он задет). Ты чевой-то кудахчешь?

Эбби (торжествующе). Над тобой.

Ибен. А что во мне такого?

Эбби. Уж больно ты гладкий – совсем как премированный бык.

Ибен (презрительно). Сама-то не ахти какая красуля.

Они смотрят друг другу в глаза, не отрываясь, он – сам того не желая, она – с жаркой властностью. Их физическое влечение делается осязаемым началом, трепещущим в горячем воздухе.

Эбби (мягко). Ты не хочешь это сказать, Ибен. Может, полагаешь, будто хочешь, но это не так. Да ты и не можешь. Это супротив естества, Ибен. А ты с естеством твоим сражаешься с того самого дня, как я сюда приехала – все хочешь уговорить себя, что я, по-твоему, некрасивая. (Издает тихий, влажный смешок, не отводя взора от его глаз. Пауза; ее тело чувственно извивается, говорит она еле слышно, полная истомы.) А до чего же солнце припекает. Ну, так вот и чуешь, как оно в землю вжигается… Естество… От него все из земли и растет… делается все больше да больше… и внутри у тебя горит, и самой охота расти, пока чем-нибудь иным не сделаешься… пока ты с ним одним не сделаешься… и оно – твое… но и ты – его… и оно тебя делает больше да больше… на манер дерева… на манер вот этих вязов…

Она снова смеется – мягко, не отводя взора от его глаз. Вопреки себе, он делает шаг в ее сторону.

Естество тебя одолеет, Ибен. Уж лучше тебе это признать – раз и навсегда.

Ибен (смятенно, пытаясь стряхнуть с себя ее чары). Услыхал бы тебя папаня… (Возмущенно), Да ты из его, черта старого, такого идиёта сделала!..

Эбби (смеется), Нну – а нешто не легче тебе стало после того, как он умягчился?

Ибен (с вызовом). Нет. Я с ним борюсь – и с тобой борюсь – ради маманиных правов на ейный дом! (И это разрушило ее чары. Он смотрит на нее со злобой,) И я тебя раскусил. Ты меня и на самую малость не околпачишь. Ты все тут нацелилась пожрать, присвоить. Нну, так увидишь – велик я для тебя кус, не прожуешь! (С презрительной ухмылкой отворачивается от нее.)