Алчба под вязами - Страница 2

Питер. Грех.

Ибен. Чевой-то?

Симеон. Ты молился, чтобы он помер.

Ибен. Нну – а вы-то не молитесь?

Пауза.

Питер. Он нам отец.

Ибен (свирепо). А мне – не отец!

Симеон (сухо). Другому ты бы сказать этакое про свою мамашу не позволил! Ха! (Издает один отрывистый саркастический смешок.)

Питер (ухмыляется).

Ибен (очень бледен). Я не про то… Я не его… Я на его не похожий… Он – не я…

Питер (сухо). Доживи-ка до его годов!

Ибен (напряженно). Я в маманю – кажной каплей крови.

Пауза. Они смотрят на него с равнодушным любопытством.

Питер (вспоминая). Она ко мне с Симом добрая была. Добрую мачеху редко встретишь.

Симеон. Она ко всем добрая была.

Ибен (крайне растроганный, встает и неуклюже кланяется каждому. Говорит, запинаясь). Большое вам спасибо. Я ейный. Ейный наследник. (Садится смущенный.)

Питер (после паузы, тоном приговора). Она даже к нему добрая была.

Ибен (свирепо). А он за это ее убил.

Симеон (после паузы). Никто никого не убивает. Не кто-то убивает, а что-то. Вот в чем соль.

Ибен. А не заставлял он маманю работать до смерти?

Питер. Он и сам работал до смерти. Он и Сима, и меня, и тебя заставил работать до смерти, только никто из нас не помер – пока.

Симеон. Что-то его гонит… и нас…

Ибен. Ну, а я так его не прощу! (Презрительно.) Что-то! А что именно?

Симеон. Не знаю.

Ибен (язвительно). Может, то самое, что вас в Калифорнию гонит?

Они изумленно смотрят на него.

Да слышал я, что вы говорили! (После паузы.) Только приисков вам не видать!

Питер (утвердительно). Может, и увидим!

Ибен. А денег откудова добудете?

Питер. Пёхом допрем. Далеко она, Калифорния, но коли сосчитать все шаги, что мы тут, на ферме, сделали, так до луны дойтить можно!

Ибен. Индейцы в прериях скальпы с вас посымают.

Симеон (с мрачным юмором). А может, мы сами их платить заставим – волосок за волосок!

Ибен (тоном, не допускающим возражений). Да не в том дело. Никогда вы не отправитесь, потому как тут будете свою долю наследства ждать да думать, что он скоро помрет.

Ибен (после паузы). У нас есть права.

Питер. Две трети – наши.

Ибен (вскакивает). Нету у вас никаких правов! Не вашей матерью она была! Это ейная ферма! Нешто он не у нее ферму отобрал? Она померла. Ферма – моя.

Симеон (язвительно). Ты это папане скажи, когда он возвернется! Ставлю доллар об заклад, что он смеяться будет – первый раз в жизни! (И смеется сам: издает единственный невеселый смешок.) Ха!

Питер (ему тоже смешно, он вторит брату). Ха!

Симеон (после паузы). Ты что-то против нас держишь, Ибен. Я вот уж много лет примечаю. По глазам видать.

Питер. Ага.

Ибен. Ага. Что-то держу. (Неожиданно взрывается.) А чевой-то вы ни разу не заступились за маманю, покудова он в гроб ее вгонял, не отплатили ей за доброту?

Долгая пауза. Они смотрят на него в изумлении.

Симеон. Нну… Надо было скотину поить.

Питер. Дрова рубить.

Симеон. Пахать.

Питер. Косить.

Симеон. Навоз возить.

Питер. Полоть.

Симеон. Ветки подрезать.

Питер. Коров доить.

Ибен (резко перебивает их). И стены ложить – камень за камнем. А там и сердце у вас каменным заделалось!

Симеон (легко). Недосуг нам было встревать.

Питер (Ибену). Когда твоя мамаша померла, тебе пятнадцать стукнуло. Ты-то почему ничего не сделал?

Ибен (грубо). А работа? (После паузы, медленно.) Задумался я только после того, как она померла. Я заместо ее работал – стряпал, – тогда-то и понял, что она вынесла, сам выношу, а она и нынче приходит помочь: картошку варить, грудинку жарить, лепешки печь – ее всю сведет, а она приходит, вся скорченная, огонь раздувает да золу выносит, а сама плачет, и глаза у ей красные от дыма да золы, совсем, как у живой. До сих пор она приходит – стоит вечерами вон там у плиты – ненаученная она спать да отдыхать. Не привыкши она к свободе, даже в могиле.

Симеон. Она ведь не жалилась.

Ибен. Чересчур устала. Чересчур привыкла к тому, что устала. Вот что он сделал. (Страстно и мстительно.) А я встряну – рано или поздно. Все ему выложу, что тогда не посмел! Во всю глотку заору. Я уж позабочусь, чтобы маманя хоть в могиле отдохнула да поспала!

Снова садится и погружается в задумчивое молчание. Братья смотрят на него со странным, безучастным любопытством.

Питер (после паузы). Сим, а куда, по-твоему, его нелегкая понесла?

Симеон. Кто же его знает. Вырядился он, едет на таратайке, кобыла вычищена, аж лоснится вся, а он знай языком щелкает да кнутом машет. Я хорошо помню. Я только пахать кончал, была весна, май, закат, золото на Западе, а он-то к золоту и поехал. Я как заору: «Ты куда, папаня?», а он у каменной стены чуток замешкался. Глаза евоные гадючьи на закате сверкают, ровно бы он цельный кувшин вылакал. Ухмыльнулся по-ослиному да и говорит: «Смотри, покудова я не возвернусь, не сбегай!»

Питер. Неужто же он знал, что мы в Калифорнию собираемся?

Симеон. Может, и знал. Я стою себе, молчу, а у него вид чудной, вроде бы захворал он. И говорит он: «Цельный день я слухал, как петухи кукарекают да куры квохчут, будь они неладны. Слухал я, как скотина мычит да брыкается, ну и невмоготу мне стало. Сейчас, – говорит, – весна, и погано мне стало, вроде бы я – старая голая орешина, какая только, – говорит, – в печь и годится». И видать, в глазах у меня надежда какая-то мелькнула, потому как он мне говорит, да как еще злобно: «Только не задуряй себе башку и не думай, будто я мертвяк. Я клятву дал до ста лет прожить – и проживу, хотя бы вам, жадюгам этаким, назло! А таперя поеду услыхать, что мне Бог по весне прикажет – так старопрежние пророки делали. А ты ступай паши», – говорит. И поехал, а сам горланит псалом. Я думал, пьяный он, а то бы не пустил его.

Ибен (презрительно). Ты бы не пустил! Да ты его боишься. Он сильнее – внутрях – чем вы оба вместе!

Питер (ехидно). А ты кто – Самсон?

Ибен. А я все сильнее делаюсь. Чую, как сила во мне растет – все растет и растет – меня прямо-таки распирает!

Встает, надевает куртку и шляпу. Братья следят за ним и понемногу начинают ухмыляться. Ибен смущен и старается не смотреть им в глаза.

Ибен. Пойду чуток пройдусь по дороге.

Питер. В деревню?

Симеон. К Минни?

Ибен (вызывающе). Ага!

Питер (издевательски). К Блуднице вавилонской!

Симеон. Знаем, от чего тебя распирает!

Ибен. Нну… она красивая!

Питер. Двадцать лет красивая!

Симеон. Свежая краска и сорокалетнюю молоденькой телушкой сделает.

Ибен. Да нет ей сорока!

Питер. Стало быть, скоро будет.

Ибен (в отчаянии). А что ты знаешь?

Питер. Все… Сим ее знал… А потом – я…

Симеон. И папаня тебе тоже кое-что может рассказать! Он первый был!

Ибен. То есть как? Он…

Симеон (ухмыляется). Ага! Мы во всем его наследники!

Ибен. Этого еще не хватало! Везде он! Я прямо-таки лопну! (Бешено.) Я ей морду разобью! (Бешено распахивает дверь в задней стене.)

Симеон (подмигивает Питеру и говорит нараспев). Может, и разобьешь… Только ночка-то нынче теплая, красивая – покудова ты дойдешь до нее, так, может, тебе скорее целоваться захочется!

Питер. Так оно и есть!

Оба ржут. Ибен вылетает наружу и хлопает дверью, затем слышно, как хлопает входная дверь. Он появляется из-за угла, становится у ворот и смотрит в небо.

Симеон (смотря ему вслед). Весь в папаню!

Питер. Две капли воды!

Симеон. Пущай собаку собака и сожрет!

Питер. Ага. (После паузы, с вожделением.) А может, через год мы будем в Калифорнии.