Альберт Пастор дома - Страница 1

Левша входит, небрежно бросает чемоданчик, ногой захлопывает за собой дверь и говорит: «Привет, парень».

Я встаю, чтобы обменяться с ним рукопожатием, говорю: «Привет, Левша» – и замечаю у него под глазом фонарь (похоже вроде как примерно недельной давности), а на челюсти – розовеющую полоску молодой кожи, затянувшей недавнюю ссадину. Но я слишком вежлив, чтобы проявлять любопытство по этому поводу.

– Ну и как ты нашел свой старый добрый городишко? – спрашиваю я.

– Да просто заглянул за железнодорожную станцию – там и нашел его, – шутливо отвечает он. – Есть что-нибудь на заветной полочке?

На заветной полочке шотландское виски. Левша говорит, что это плохое виски. Ему просто не хочется, чтобы подумали, будто он может обмануться дрянным пойлом, сделанным в этой стране. И все же пьёт, но с таким видом, словно не хочет обидеть человека, который неважно в какой стране сделал это самое пойло.

– Скажу тебе, парень, здорово, что я съездил туда, – говорит он, расстегиваясь. – Большой город дерьмом не удивишь, тут оно как-то к месту, но когда возвращаешься туда, где родился, к ребятам, с которыми когда-то бегал по улицам, к своей семье, к... Знаешь, парень, у меня есть младший братишка, ему нет еще и восемнадцати. Тебе обязательно надо увидеть его. Такой же здоровенный, как я, только не той весовой категории, да на пару дюймов пониже, а как он умеет махать руками! Когда мы рано по утрам натягивали перчатки, ну просто чудо, а не парень! Даже когда я был в форме, мне приходилось поднапрячься, чтобы сдержать его. Тебе обязательно надо увидеть его, парень.

По-моему, сейчас самое время полюбопытствовать насчет отметин на лице Левши, и я говорю:

– С удовольствием. А почему бы тебе не заняться его воспитанием? Пацанам, которым удается вот так разукрасить тебе физиономию, следует

Левша дотрагивается до глаза, принявшего несколько иную форму по сравнению со здоровым глазом, и нельзя сказать, чтобы лучшую.

– Это не его работа, – произносит он. – Это... – Смеясь, он отнимает руку от глаза, достает из кармана пиджака футляр для ювелирных изделий и протягивает мне: – Взгляни-ка.

В футляре лежат часы, вроде как платиновые, часы – с цепочкой, тоже вроде как платиновая. Наверное, думаю, так оно и есть.

– Почитай, что на них, – говорит Левша.

На задней крышке часов написано: «Альберту Пастору (именно так Левша пишет свое имя, когда приходится это делать) с благодарностью от членов Ассоциации охраны бакалейщиков».

– Ассоциация охраны бакалейщиков... – повторяю я медленно. – Похоже вроде как на...

– Рэкет! – заканчивает он за меня и, брякнув кулаком по столу, смеется. – Можешь назвать меня завиралой, но там, в моем родном городе, этом маленьком городишке, где нет и четверти миллиона жителей... нет, ты пойми меня правильно, этот славный городишко – по существу такой же самый... в нем тоже завелись рэкетиры!

Я бы не стал называть Левшу завиралой, даже если бы он и был им. Хотя бы потому, что, перед тем как покинуть ринг и заняться со мной бизнесом, он едва не стал чемпионом мира по боксу в тяжелом весе. И стал бы, когда бы не правила боя на ринге и не характер, который позволял ему забывать об этих правилах. Поэтому я скромно спрашиваю:

– Неужели?

Левша подтверждает, что так, мол, и есть.

– Готов голову заложить прокурору округа, – говорит он. – Мой город – в том же дерьме, что и этот! Ну, не анекдот ли? С моего старика тоже трясут деньги, как с остальных. – Он тянется к бутылке шотландского, о котором не очень хорошего мнения.

– Твой старик торгует бакалейщиной? – спрашиваю я.

– Угу. Он, кстати, всегда хотел, чтобы я пошел по его стопам, – говорит Левша. – Вот почему он не видел никакого проку от моей боксерской карьеры. Зато сейчас, когда я оставил ринг, все в порядке. Он – мировой мужик. С возрастом я стал лучше понимать его, и мы отлично ладим. Я подарил ему седан, и видел бы ты, как он с ним носится. Словно это «дюзенберг».

– А это «дюзенберг»? – спрашиваю я.

– Да нет, конечно, но по тому, как папаша носится со своей машиной, ты в точно подумал, что у него «ролле», – говорит Левша. – Так вот, через пару дней после моего приезда из разговора с ним я узнаю, что какие-то дармоеды принялись сгонять в свою ассоциацию всех местных бакалейщиков – вступайте, дескать, в ассоциацию охраны, а не то... Желающих выбрать «а не то» оказалось не так уж много. Бакалейное дело само по себе, кажется, не слишком прибыльно, а уж выплата мзды вымогателям тем более не способствует его процветанию: Старику, понятно, одно беспокойство от этого.

Я ничего не говорю ему, но, уединившись, начинаю размышлять: а что, если мне пойти проведать тех ребят и поинтересоваться – они сами захотят внять голосу рассудка или же мне посодействовать? По-моему, неплохая идея. Как ты думаешь?

– По-моему, тоже, – соглашаюсь я.

– Вот и я был того же мнения, – продолжает Левша. – Я так и сделал, а они, видишь ли, не захотели внять голосу рассудка. Когда я вошел в контору ассоциации, их там было всего-навсего двое – примерно на это я и рассчитывал. Болтать-то они умеют, а вот правильно двигаться – нет. Вскоре заявился третий из их компании, но к тому времени я уже прилично разогрелся: всю мебель, до которой только сумел добраться, разнес на куски. В общем, я отлично со всем справился, и мой старик и еще кое-кто сбросились и купили мне эти шикарные часы – на часть тех взносов, которые им пришлось бы выплатить охранной ассоциации в следующем месяце, если б таковая продолжала существовать.

Он кладет часы с цепочкой обратно в футляр, а футляр осторожно укладывает обратно в карман.

– Ну а как там твои подопечные? – спрашивает он.

Я достаю из кармана конверт с деньгами и протягиваю Левше.

– Вот твой куш, – говорю я. – Здесь нет только доли Кэриса. Ты его знаешь – толстый такой коротышка с Третьей авеню.

– Знаю, – отвечает Левша. – А что с ним?

– Он говорит, что столько отвалил за охрану, что охранять у него уже нечего, – говорю я, – и что он не потерпит обдираловки.

– Вот как? – замечает Левша. – Значит, стоит мне убраться ненадолго из города, как эти сопляки начинают думать, что могут выпендриваться. – Он встает и застегивается. – Что ж, – говорит он, – пойду-ка я, пожалуй, проведаю коротышку да спрошу его: хочет он сам внять голосу рассудка или мне посодействовать?