Акванавты - Страница 24

— Не надо усложнять, — сказал Дюмон. — Не надо никого оправдывать. Страх — это пропасть. Над пропастью можно либо пройти, либо сорваться. Я тоже честно пытался пройти, но сорвался… Трудно держать равновесие там, где на каждый квадратный миллиметр твоих ощущений давят тысячи тонн холодной воды, а на каждый твой нерв приходится добрая сотня присосков чудовищных спрутов. И вовсе уж нельзя, невозможно держать равновесие, если в твой череп, словно змея, вползает цепочка немыслимых и нелогичных фактов, ключ к разгадке которых утерян. Потом — другая цепочка, бутылка виски, задраенный люк мезоскафа…

— Цепочка предательств, — подытожил я. — Да, наверное, все так и было… Но в одном ты прав: наша обстановка как-то уж очень располагает к панике. И мне труднее, чем вам. Чем Пашичу, Боллу, тебе. Потому что вам всем наплевать на странное слово — «Аттол», даже прочитанное наоборот. А мне… У меня…

Я плотнее прижался к стеклу. Кому нужна моя жалоба?

— Дюмон, — сказал я. — Для того, чтобы выяснить, где мезоскаф, мне нужно просто пойти и увидеть ангар своими глазами. Но я не пойду проверять. Потому что твердо уверен: мезоскаф там, на месте. Болл не мог, не имел права быть трусом.

Пол под ногами дрогнул. Бункер наполнился гулом; работали компрессорные установки. Я вздохнул с облегчением.

— Мезоскаф не всплывал, Дюмон. Болл возвращается в бункер.

Гул нарастал. Силуэты порхающих рыб с длинными плавниками исчезли. Я смотрел на опустевшее дно, пытаясь уразуметь, как и зачем проспиртованный Болл отважился выйти в воду. Еще меньше я понимал, как ему удалось оттуда вернуться… Конечно, я принял какие-то меры, но одной профилактической инъекции, право же, недостаточно. Ладно, главное — жив. Минут через восемь он будет здесь и все объяснится.

Я поднял крышку люка и неторопливо зашагал по салону. От люка до пульта — шагов ровно шесть. На обратном пути я должен был сделать не меньше. Но сделал два… Над краем горловины люка я увидел черную лапу.

Это не лапа, это — рука. Между пальцами влажные перепонки. Пальцы судорожно ухватились за барьер, и на мгновение показался черный шар головы. Ворсистый с теслитовыми пузырьками глаз. Лязгнул металл, ствол квантабера вспыхнул удлиненным отблеском грани.

Я плохо соображал в эти секунды. Просто стоял и смотрел. Черные пальцы, царапнув барьер, соскользнули, закатился шар головы, гулко и страшно грохнули ступеньки трапа. Гремело все тише и тише, и, наконец, — мягкий, но слышный, с мокрым отшлепом удар. Все… Нет, не все, зазвенела струна, донесся ломкий треск, потом — замирающее шипение. Смолкло. Теперь кажется, все…

Два прыжка — и я у горловины люка. Нырнул. Завертелся штопором вокруг опорного стержня, спрыгнул на пол. Склонился над распростертым телом товарища.

Он лежал лицом вниз, уткнувшись в приклад дымящего паром квантабера. Огромный, черный, неподвижный. Кончик спинного плавника жалко обвис, правый ласт полуоторван. Странное морское существо, случайно извлеченное на палубу глубоководным тралом… Воздух пропитан запахом горелой краски: на дверце одного из сейфов — темный кратер от лучевого удара… Он стрелял, ему плохо. Ему очень плохо, раз он стрелял.

Рывком переворачиваю Болла на бок. Ч-черт, руку ожег о квантабер! Взваливаю тяжело обвисшее тело себе на плечо. Неудачно, головой вперед, и теперь мне мешает видеть плавник. Ладно, двигай быстрее!

Передвигаюсь почти вслепую. Зачем-то включился контакт плавника, и я получаю в лицо серию хлестких ударов. Не могу удержать трепещущий плавник одной рукой и, зверея, впиваюсь в упругую мякоть зубами. Губы и нос, разумеется, в кровь, на языке — соль и горечь с неожиданно крепким запахом моря.

После трудного спуска в батинтасовый зал выхожу, наконец, на «прямую». Бегом к барьеру круглого резервуара. Только бы не поскользнуться! Только бы не… Так я и знал!

Спотыкаюсь в полуметре от цели. Однако удачно. Переваливаю барьер и с шумным всплеском погружаюсь в мутные зеленоватые волны. Последняя затрещина от плавника.

Жидкость мгновенно вскипает, накручивая пенистые водовороты. Задыхаюсь от едкого запаха, чувствую, как на мне расползается одежда. Стараюсь держать Болла рядом — он скользкий. Все скользкое, все расползается мягкими комками слизи. Как я намерен отсюда вытаскивать Болла? Конечно, за пояс, как же еще. Руки в петли подъемника, глубже, под самые под мышки. Так, теперь за пояс и прямо в горячее облако душа. Это счастье, что пояс не растворим.

Большое, мертвенно-синее тело — страшно смотреть. Распято в «колесе обозрений», руки и ноги в пружинах, — тело убитого гладиатора. В каком это фильме? Не помню. Только и запомнилось: подвешенный вниз головой труп гладиатора — такое всегда впечатляет.

Скрипят и щелкают пружины, Болла трясет. Трясет беспощадно. Но я уже не смотрю — в лихорадочной спешке готовлю кислородный зонд. Нужна немедленная вентиляция легких, иначе — асфиксия, смерть…

Нажимаю педаль. Сверкающий обод «колеса» опрокидывается под раковину пневмостата. Стоп, что-то нужно еще… Ах, да! Срываю ласты с неподвижных ног. Пояс срезаю ножом. Тем же ножом расжимаю плотно сжатые челюсти. Зонд!.. Мягкий, очень мягкий, плохо идет. Легче в движениях, легче! Как говорил наш одесский инструктор — «не применяйте грубую силу!» Когда учили, был манекен. «Это чтоб меньше эмоций, — ухмылялся инструктор. — Чем меньше эмоций, тем больше гарантий, что руки сами сделают все быстро и правильно. Если, конечно, придется». Вот и пришлось… Насчет «эмоций» — это вранье, но руки, действительно, действуют сами, легко и проворно, так, как учили. Готово, можно включать!..

Первый принудительный вздох. Шипит кислород. Голая грудь под прозрачными стенками раковины вздымается и опадает. Размеренно, как при естественном дыхании. На приборной шкале в такт маятникообразным движениям качалки меняют друг друга какие-то надписи. Что за слова — отсюда не видно. Должно быть, названия каждого такта: давление, атмосфера и вакуум. Давление — атмосфера — вакуум… А мне кажется: смерть — равновесие — жизнь, смерть — равновесие — жизнь… Где остановится чаша весов?.. Нарастает тревога. Спокойней, с асфиксией можно бороться. Если это только асфиксия…

Включен ингалятор. В кислородный канал поступает аэрозоль сильно действующего лекарственного вещества. Его назначение — стимулировать работу сердечной мышцы. Смерть — равновесие — жизнь… Теперь самое трудное — ждать.

Проходит минута. Жду. Синеватые веки, щелки чуть приоткрытых глаз. В щелках — фарфоровый блеск неподвижных белков. Смерть — равновесие — жизнь, смерть — равновесие…

Я делал все, как нас учили — зонд, кислород, пневмостат, ингалятор… Наверное, плохо учили. Вторая минута уже на исходе, и я не знаю, что еще сделать. Мне нужно куда-то бежать, что-то искать, принести, на что-то решиться!.. Куда? Что? И на что? Мысли путаются, ноги слабеют, я не в силах тронуться с места. Впервые в жизни пожалел, что я не животное. Хотелось сесть на задние лапы и взвыть, по-волчьи, жалобно и протяжно…

Стоп! Кажется, выть не придется!..

Я пропустил момент, когда Болл изменился. Минуту назад он был какой-то весь темный и деревянный, напоминал мертвеца. Сейчас он походит на спящего, расслабился, порозовел. Веки сомкнулись, белков не видно. Все правильно, все так и надо! Теперь я знаю, что делать.

Дрожащими руками удаляю зонд. Сейчас вполне достаточно обыкновенной маски. Откуда-то со стороны доносится громкий всплеск. Странно, что это там?.. Я уже кажется, слышал какие-то всплески, но поглядеть не удосужился. Ладно, все другое потом… Выключаю приборы. Дыхание самостоятельное, пульс близок к норме. Укрепляю маску, осторожно перекладываю Болла на пол. Дрожь в руках Почему-то трудно унять. Ничего, это пройдет, просто я перенервничал.

Я сполоснул лицо холодной водой. Саднили губы и нос. Кроме того, я испытывал странное неудобство, словно чего-то мне не хватало. Не сразу понял чего, и несколько секунд усиленно соображал. Наконец, догадался: одежды. Я был гол, как Адам, если не считать лохмотьев, которые остались от ботинок.