Акванавты - Страница 20
Теперь проще простого объяснить круглую тень в акварине. С вырезом посередине. Вероятно, я видел одно из щупалец кракена, свернутое в кольцо. Да, размеры вполне соответствуют. О, бездна! Неужели я обо всем догадался? Слишком легко и просто, чтобы это могло быть правдой…
«В конце концов любая загадка объясняется просто». Очевидно, вы правы, мистер Болл. Я никогда не верил в простоту объяснений, грешен… Даже сейчас сомневаюсь.
Но тем не менее гипотеза, которая все хорошо объясняет, автоматически возводится в ранг стопроцентной теории. Теория всемогуща, как бог, — универсальный ключ к множеству секретных замков. Старина Саваоф тоже чем-то вроде теории, — универсальным ключом, — в оные времена завидно просто объяснялась даже вселенная. Мне предстоит объяснить куда более прозаические вещи. Например: почему не стреляла Манта?
Само собой разумеется, Пашич должен был как-то защитить от машины кальмара, с которым ему удалось подружиться. Дрессировкой здесь не поможешь, вопрос мог быть решен только техническим способом. «Органы чувств» машины хорошо мне знакомы. Во-первых, магнитный экстраполятор… Не в счет: кальмару пришлось бы таскать на себе электромагнит. Так же мало пригодны химический анализатор воды и устройство координации. Другое дело ультразвуковой приемник. Если «снабдить» кальмара миниатюрным передатчиком ультравысоких звуковых частот… В принципе это возможно, хотя и не просто. Погоди-ка, забыл радиометр… Ах, вот оно что!
Никуда не денешься, мистер Болл и мистер Соболев работают и думают все-таки сообща. Первым нащупал истину Болл — благодаря ему я узнал, что из атомного бункера кто-то извлек небольшое количество радиоактивного изотопа тория. И теперь я, кажется, догадался зачем… Мне следовало раньше посоветовать Боллу проанализировать с помощью Мурены программу активной обороны всех без исключения Мант, поискать изменения в этой программе. Я уверен, изменения были. Тогда, на карнизе центрального бункера, я стал свидетелем незавершенной атаки: локатор машины сразу «почувствовал» спрута, Манта пошла на сближение… и вдруг осечка, стрелять почему-то нельзя. Тогда я подумал, что Манта не трогает тех, кто уклоняется от поединка. И не подумал, что Манта — машина, в программе действий которой нет ничего от наших человеческих эмоций.
Стрелять было нельзя, потому что стрелять в помеченного радиацией спрута запрещала программа.
Когда я был схвачен кальмаром, стрелять тоже было нельзя. Значит, кальмар тот же самый — других Манта безжалостно уничтожала. Завтра надо взять радиометр и проверить эту догадку. Сегодня я просто не в состоянии заставить себя выйти в воду — я страшно устал. И не только физически.
…Мы с Мантой плыли в сторону маяка. Кальмар не желал отставать. Провожал нас до самой площадки. Он с чрезвычайной легкостью двигался в воде хвостом вперед. Словно ракета в безвоздушном пространстве. Или метла знаменитой бабы-яги. Я специально несколько раз менял направление, чтоб увидеть, как спрут поворачивает. Он выполнял повороты очень эффектно, отклоняя пучок щупалец в нужную сторону. Иногда он подплывал к нам подозрительно близко. Я готов был в любую секунду стрелять. Но кальмар не давал к этому повода. Во мне все более крепла уверенность: спрут знаком с человеком…
Если Пашич действительно мертв, мне неизбежно придется признать за кальмаром способность к художеству. Человекообразную обезьяну нетрудно заставить работать на каком-нибудь агрегате с несложным ручным управлением, но я никогда не читал и не слышал, чтобы низший примат был способен освоить хотя бы примитивную технику рисунка (не говоря уже о письме!). Правда, самые деятельные из них с удовольствием берутся малевать, но дальше абстрактных полос и пятен «творческие» возможности дерзающих не простираются. Быть может морские приматы, наоборот, феноменально талантливы? Как бы там ни было, загадочная надпись, внезапно возникшая на ржавом понтоне, заставляет думать, что натуралистам, вероятно, придется пересмотреть многие свои концепции относительно скрытых возможностей головного мозга гигантских цефалоподов.
Примерно такая же ситуация сложилась в недавнем прошлом, когда после тысячелетнего знакомства человека с дельфином вдруг выяснилось, что мы имеем дело с существом, способным сознательно имитировать голоса людей. Ученые были шокированы. «Кто ты, дельфос?» — вопрошали они и с непривычным для ученого мира смятением чувств величали дельфина «коллегой по совместным исследованиям». Загадка «морского сфинкса» взволновала умы. Армия исследователей тайн семейства дельфиновых стремительно пополнялась талантливыми и — что греха таить — бездарными экспериментаторами. Дельфин прошел по конвейеру человеческих рук. Они были разными, эти руки. Добрые, ласковые руки друзей; любопытные, умные руки ученых; грязные, жадные руки дельцов и преступные руки военных… Ну, и что ты теперь о нас думаешь, дельфос? Вероятно, что-нибудь не очень скверное. Мы ведь в конечном итоге сумели хорошенько дать по рукам представителям зла.
Что будешь думать о нас ты, гигант-архитевтис?.. Еще неизвестно. Мне стыдно оттого, что еще неизвестно. Люди пришли в океан под защитой стреляющих Мант и квантаберов. И надолго. Может быть, насовсем. Что сулят океанским глубинам пришельцы — мир или?.. Вот это «или» пугает. Проклятое «или» — отзвук трагедий всех континентов. Кроме Антарктиды, пожалуй. Пингвинов не тронули, им повезло — большое спасибо нам, человекам. Меньше везло бизонам, сайгакам, бескрылым птицам моа. Повезет ли гигантским кальмарам — неясно. Люди, будьте к ним милосердны!..
Побежденный усталостью, я, наконец, задремал.
Мне казалось, я совершенно не спал. Просто минутное забытье. Однако, очнувшись, я почувствовал какое-то странное облегчение. Взглянул на часы и не поверил глазам. Мое «забытье» длилось четыре часа! С хвостиком. Значит, все-таки, спал…
Мышцы все еще усталого тела протестуют против любого движения. Мозг обладает меньшей инерцией. Ему бывает достаточно доли секунды, чтобы слуховой и зрительный центры вновь обрели состояние высшей готовности.
Широко открытые глаза не уловили никаких изменений в окружающей обстановке. Кроме нового положения стрелок часов. Но уши отметили едва уловимое дополнение к той тишине, которая стала привычной в каюте, почти осязаемой. Что-то далекое, приятно знакомое и совершенно чуждое сиюминутному отрезку реальности… Память услужливо подсказала: это Глиэр.
Тишина — загадочная субстанция. Иногда она проделывает с человеком странные вещи. То кажется непомерно растянутой, необъятной, то спрессованной, сжатой до размеров бункерного пространства. Тишина способна обманывать. Вот и сейчас она притворилась концертом Глиэра для голоса с оркестром… Я жадно вслушиваюсь в переливы мелодии, хотя понимаю, что это обман, слуховая иллюзия.
Сама по себе иллюзия для меня значения не имела: в сурдокамерах, я знал это, вполне здоровым людям не раз доводилось «видеть» несуществующие предметы, «слышать» воображаемую музыку — специфические реакции человека на условия с ограниченным количеством внешних раздражителей. Один космонавт, например, во время испытания тишиной, совершенно отчетливо «видел» гремучую змею, но, к счастью, понимал, что это нереально. Моя иллюзия, вероятно, вызвана едва уловимым на слух пением вентиляционной установки в соседней каюте: я с необыкновенной отчетливостью улавливал каждую музыкальную фразу. Сон наяву. Хорошо, что мне «приснился» Глиэр…
Люблю Глиэра. Он — один из немногих, кто умел создавать драгоценные сплавы чувства и музыки. И Чайковского тоже люблю, но по-другому. Чайковский слишком велик и необъятен, как необъятна Россия. Лиричен, да, но в широком смысле этого слова. Глиэр более «узок». В том понимании, которое определяет желание побыть одному. Или, сказать откровенно, вдвоем…
Это было давно… Впрочем, нет, совсем недавно — всего лишь два года назад. Тем, что мне довелось участвовать в работе Международного конгресса океанологов в Ленинграде, я был обязан успехам нашей комплексной Тихоокеанской экспедиции. Новые методы гидрофизических исследований… Доклад поручили сделать мне.