Акула пера в СССР - Страница 56

– Большаков должен убраться из Дубровицы к чертовой матери. И его упыри – тоже. Можете вообще их Привалову сдать, свалить всё на них, мне плевать. Это понятно?

Он кивнул хмуро.

– Кассету я уничтожать не буду, это точно. А если я сейчас выйду из здания и меня, например, собьет машина, то в тайнике лежит запись с кладбища, где голос Василия опознает даже младенец. А разговаривают они там на такие темы, что блевать тянет, поверьте… – Конечно, я блефовал! Хреново там всё было слышно, только ветер шипел в микрофоне. Но откуда ему знать об этом? – В общем, Привалову на стол ее положат буквально вечером. И на Малиновского отнесут копию.

– Ладно, ладно! Чего хочешь?

– Дома будете в яркие цвета красить, – подмигнул я, – Панельные многоэтажки, которые сейчас в центре строят. Никакой серости: оранжевый, розовый, желтый, салатовый… Тепленькие цвета, все фасады.

– Что ты несешь, Белозор?

– Что слышали. Девятиэтажки, а потом и хрущевки, и дом культуры, и школы… Чтобы я всего этого бетонно-кирпичного убожества в глаза не видел. Всё – в теплые, приятные глазу цвета, в течение одного-двух лет. Вон, в художественную школу обратитесь, вам посоветуют…

– Но финансирование…

– Да насрать мне, товарищ Сазанец, верите? А если нужна будет моральная поддержка, я вам всё это красиво распишу и обосную. Хотите печатными, хотите – прописью, на трех листах. Будет чем отбрехиваться от обкома и на горсовет давить. Не стесняйтесь, обращайтесь… – Я встал со стула, сунул в карман диктофон и пошел к двери.

– Ну, ты и чудила, Белозор. Ну, ты и чудила! – повторял он, сверля своим бычьим взглядом мне спину.

– И вам всего хорошего, было приятно пообщаться!

Честно – мне хотелось засвистеть что-нибудь фривольное, так прекрасно было на душе. Но свистеть в райкоме? Фу, моветон!

Ну, вот оно и случилось. Я стоял у Таси за спиной и смотрел, как она укладывает в багажник «Волги» чемоданы с вещами. В правой руке я держал пышный букет красных роз, левая сжимала в кармане коробочку с колечком из ювелирного магазина «Алмаз». Толку теперь от этого колечка-то? А вот розы всё равно подарю, пусть и завянут они в дороге.

– Гера! Напугал… Ну вот, – она вздохнула и вдруг прижалась ко мне. – А я думала трусливо сбежать и оставить записку. Теперь придется смущаться, говорить прерывающимся голосом и плакать. Эх… А розы какие – красота! Это мне?

– Нет, Пантелевне! – грустно улыбнулся я, – Конечно, тебе. Если не хочешь – можешь ничего не говорить. Оно ведь понятно. Твоя жизнь – там, моя – здесь. Я слишком сильно тебя уважаю, чтобы думать, что ради какого-то провинциального мужика ты бросишь мечту всей своей жизни…

– Ты – не какой-то мужик, Гера, – она смотрела на меня снизу вверх своими зелеными глазищами, и я чувствовал, что тону в них, тону – и не выплыть мне из этой глубины, и как жить теперь без нее – непонятно.

– Я очень не хочу, чтобы ты думал, будто всё, что у нас было, для меня – мимолетное увлечение, интрижка. Вижу ведь, как ты ко мне относишься, как смотришь на меня, как общаешься с детьми… Не бывает таких интрижек, как ты, Белозор. Но ты ведь не поедешь в Мурманск, да? А у меня в «Полярочке» дядя замглавреда… Ну, это я так, к слову. Всё равно не поедешь. Примак – так у вас говорят? Тебе твой дубровицкий провинциальный гонор не позволит пользоваться моей помощью, да? И правильно. Не такого Белозора я полюбила.

– А ты? – спросил я, а сам думал о ее последних словах. – Сама-то ты ведь тоже в Дубровице не останешься инструктором в тире работать, даже предложи я тебе золотые горы. У тебя тоже – гонор, только заполярный, да? И девочки из команды, и биатлон…

– Биатлон, да. Олимпиада! Если не на эту, то на следующую зимнюю мы обязательно попадем! А какой биатлон в Дубровице, Гера? Да ведь не только в этом дело… Я вижу – тебе ведь не только то, что ты в бане тогда увидел, понравилось, не потому ты… Ох, Гера… Мечта, да? Пожертвуй я мечтой – станешь ты меня любить?

Я скрипнул зубами. Что тут можно было сказать? Что смог бы? Но вопрос ведь не в том… Это мы, мужчины, любим женщину. Женщины любят себя рядом с нами. Сможет ли она любить себя рядом со мной, если откажется от дела всей своей жизни?

– Тася-а-а… Ты главное вот что… Ты мосты не сжигай, хорошо? Всё-таки страна одна, Мурманск – не Антарктида. Дубровица – не Куба. Очень большой дурью будет взять и порвать все связи из-за гонора, а? – мне дорогого стоило выдавить это из себя. – То есть я не прошу тебя давать какие-то обещания, просто знай – ты всегда можешь на меня рассчитывать. Если нужно будет место, чтобы спрятаться, или мужчина, чтобы приехать и дать кому-то в зубы, или помочь с ремонтом в квартире – вот он я, ладно?

– Ладно, Гера! – она улыбнулась, смахнула слезу и сказала: – Пойду, цветы пока в вазу поставлю. Девчонки проснутся – и мы поедем.

Она скрылась за калиткой, а я пошел домой – скинуть сумку.

Мне очень хотелось изо всех сил запустить коробочкой с кольцом в сторону огорода, но я сдержался и просто швырнул ее на кровать. Лучше в комиссионку сдам. Дел еще много, деньги пригодятся. Вот такая меркантильная сволочь этот товарищ Белозор…

На столе лежал конверт, на котором наискосок круглым женским почерком было написано «ДЛЯ ГЕРЫ ОТ ТАСИ». Наверное, та самая записка? Но почему она уже… За окном вдруг раздался шум автомобильного мотора. Вот же черт!

Я рванул на улицу и увидел, как Пантелевна, стоя в калитке, крестит «Волгу», которая, подняв облако пыли, уезжает прочь по дороге. В заднем стекле я разглядел две девчоночьи мордашки: Васька махала рукой – мне и Пантелевне, Аська рассылала воздушные поцелуи.

Эх-х-х-х, Тася-Тася…

Минутная слабость сменилась злостью. Биатлон, значит? Олимпиада-1984 в Сараево? Что там нужно для биатлона? Дворец зимних видов спорта и лыжероллерная трасса?! Да как два пальца об асфальт!

Будет вам Дворец зимних видов спорта, а Нью-Васюки таки станут центром Вселенной!

Белозор я или не Белозор, в конце-то концов? Попаданец я или нет?