Акула. Отстрел воров - Страница 56

— Я сейчас! — Юра выскочил следом.

С прошлого месяца, когда Акулов побывал здесь первый раз, обстановка изменилась в лучшую сторону. Появился кухонный уголок, из недорогих, но симпатичный. Бытовая техника: микроволновая печь, тостер, кофеварка и электрический чайник. Вместо дешёвой магнитолы на холодильнике громоздился музыкальный центр последнего поколения. Сам холодильник остался прежний — древний, пузатый, с чмокающей ручкой рычажного типа.

Юрий вернулся. Закрыл дверь, сел, виновато улыбнулся. Он вообще, как казалось Андрею, перебарщивал в стремлении казаться хорошим парнем. Интересно, он со всеми так держится? Или на манеры влияет то обстоятельство, что Андрею известно о его прошлом?

— По чуть-чуть? — Лапсердак поднял фляжку.

— Позже, — Андрей прикрыл свою рюмку ладонью. — Надо поговорить.

Юра, став серьёзным, кивнул и поставил бутылку. Получилось неловко: задел тарелку, сбросил с неё на стол кусок мяса. Суетливо прибрал. Откинулся на спинку жёсткого дивана и посмотрел на Андрея.

— Я готов.

— Расскажи ещё раз про завод…

Лицо Юрия прорезали морщины. Он вздохнул, скрестил на груди руки и начал говорить то, что Андрей уже слышал от него месяц назад. Только теперь более кратко и чётко.

Лапсердак был родом из Петербурга. Учился на журналиста, занимался спортом. С родителями поссорился, так что с третьего курса Универа пришлось обеспечивать себя самому. В начале девяностых годов попал в одну из крупнейших, по тем временам, организованных группировок. Было трудно, но интересно. Сменил две квартиры и пять машин, но через восемь месяцев лафа закончилась — посадили лидера группировки и почти всю бригаду, в которой состоял Юра. Его подозревали в стукачестве, но как-то удалось объясниться, снять подозрения. Однако работы не стало. Начались трудные времена. Безденежье, да ещё и РУОП стал доставать. Ставили классическую вилку: или дашь показания, или сядешь вместе со всеми. Ни того, ни другого Лапсердаку не хотелось. Кое-как выкрутился. Отдышался, начал снова налаживать жизнь. Возникли какие-то перспективы, но в начале девяносто четвёртого года один серьёзный человек, с которым приходилось общаться по прежней работе, предупредил: готовься к аресту. Всплыли старые подвиги, прокурор выписал ордер, скоро должны были позвонить в дверь. Серьёзный человек продемонстрировал копии ментовских документов, и Лапсердак убедился, что ему, действительно, пора сушить сухари. Впрочем, оказалось, что есть один выход.

Так Юрий оказался в этом городе и познакомился с Ростиславом Гмырей. Поначалу они не сошлись, до драк иной раз доходило, но потом стали друзьями.

Как и Лапсердак, Ростислав был приезжим. «Вынужденным переселенцем», — любил пошутить он. Родился в Ленобласти, одним из первых, когда ещё ходили в «варенках», не стриглись наголо и ездили на «жигулях», занялся рэкетом, получил шесть лет за разбой, отбывал срок в местной колонии, в девяносто третьем освободился. Домой не поехал, остался здесь.

Воспользовался связями, сложившимися на зоне, и присосался к местному Заводу тяжёлого машиностроения.

Юру прислали Ростиславу в подмогу. Схема воровства уже была налажена и действовала бесперебойно. Цепочка включала в себя руководство завода, кого-то из чиновников министерства и нескольких бандитов из Питера, в том числе того человека, который предупредил Юру о грядущем аресте. Мелочёвкой не занимались, гнали в Прибалтику стратегический запас металла, имевшийся на предприятии. Делалось это почти что легально, чрезмерных усилий не требовало, барышей хватало на всех.

На всех, кроме Ростика. Он посчитал, что ему перепадает до обидного мало и решил в одиночку нагреть компаньонов. Не получилось — груз все-таки пришёл по назначению, а Ростислава убили. Произошло это в «день дураков», первого апреля девяносто пятого года…

Лапсердак опасался, что убьют и его. Обошлось, даже не попытались. Просто отодвинули от кормушки. Небольшие сбережения были, и Юра стал подыскивать себе новое поле деятельности. С криминалом решил завязать.

Через год тучи сгустились. В Петербурге погиб «серьёзный человек», здесь застрелили того единственного из руководителей завода, с кем Лапсердак имел дело. Прокуратура начала проверку хозяйственной деятельности «Тяжмаша», появились разоблачительные статьи в прессе.

Лапсердак уехал за границу. Оказалось, что устроиться там не так сложно, как ему представлялось. Особо не шиковал, но и не бедствовал. Сохранились по большей части положительные воспоминания. В девяносто восьмом вернулся обратно. Многое изменилось, о старом как будто бы никто не вспоминал, но по привычке Лапсердак многого опасался. Занялся бизнесом. Не лез высоко, не рисковал, предпочитая маленький, но гарантированный доход дивидендам от сомнительной афёры. Действовал через доверенных лиц, чтобы не светить свою запоминающуюся фамилию. Все ещё думал, что его ищут…

Оказалось, пять лет назад серьёзный мужчина его обманул. Никакого ордера прокурор не выписывал, старые подвиги никто не ворошил. Юру просто пуганули, чтобы он стал послушнее и отправился за тридевять земель помогать человеку, которого прежде не видел и с которым непросто было ужиться. Может, и ещё какие-то резоны имелись — теперь об этом можно было только гадать. Историю с разворовыванием завода также замяли…

— И чем ты сейчас занимаешься?

— Торговлей цветными металлами.

— Опять?

— Теперь все легально. С пятого декабря я — заместитель генерального директора «Феррум инк.».

— Это как? «Феррум инкогнито»? «Ворованное железо», что ли?

— «Инк.» означает «Инкорпорейтед».

— Круто.

— Да, — Лапсердак криво усмехнулся, — это компаньону такая придурь в голову пришла. Любит все иностранное.

— С «Тяжмашем» ты как-нибудь связан?

— Обхожу стороной, — Юра постучал по деревянной столешнице. — Без них партнёров хватает. Как вспомню, что раньше было, — так сразу настроение портится.

— А кого знаешь с завода?

— Сейчас уже никого. Я же тебе говорил, все контакты с администрацией Ростик поддерживал. Единственный, кого я знал — это Якушев Петя. Его застрелили.

— А Калмычный не знаком?

— Иван Иванович? Слышал! Слышал, но никогда видеть не приходилось. Он тогда директором был. Сейчас, по-моему, тоже. Король без королевства…

— Осуждаешь? — Акулов посмотрел иронично. — Не без твоей помощи так получилось.

— Тогда было время такое. Если бы не мы — нашлись бы другие. Тем более, что я с этого миллионером не стал. Калмычный, мне кажется, тоже. Ростика вообще грохнули… Все деньги в Москву и в Питер ушли! Тем, кто вообще ничем не рисковал, сидел в своих кабинетах…

— Василий Громов. Что-нибудь говорит?

Юрий отрицательно покачал головой:

— Тоже из заводских? Не слышал ни разу.

— У Ростислава был брат?

Юрий задумался. Чувствовалось, ему хочется выпить, чтобы освежить память. Рука так и тянулась к бутылке.

Акулов не торопил. Сидел молча. Краем глаза наблюдал за собеседником. Фиксировал все перемены выражения лица. Снова обозначились морщины. Разгладились. Напряглись и расслабились желваки. Поползли к переносице брови… У Лапсердака была своеобразная мимика. То ли с рождения, то ли за годы бандитской жизни научился, но внушать доверие Юра умел. Что бы ни говорил — всегда казался до предельного искренним и дружелюбным. С такими способностями хорошо быть мошенником. Кто угодно денежки отдаст. А если и посадят, то дадут маленький срок — самый суровый судья поверит в байку о трудном детстве и неблагоприятном стечении обстоятельств. Да и политик бы из него получился…

— Есть брат, — сообщил Юра, отчего-то понизив голос до шёпота, — Ростик один раз про него проговорился, по-пьяни. Кажется, его где-то в Казахстане посадили за «мокрое».

Лапсердак, мысленно подсчитывая годы, начал отгибать пальцы, прежде сжатые в кулак. Андрей читал где-то, это является европейской привычкой.

Закончил расчёты и тихо сказал:

— Он должен был осенью освободиться…