Акула - Страница 3
Оперативник отнесся к Сидорову снисходительно. В качестве отступного принял баллон самогонки, заяву списал в архив без последствий для Кости, так что все бы было забыто, но тут случилось в «Советском» убийство, и не угарно-пьяная бытовуха, какие нет-нет, да и сотрясали иногда колхозную землю, а нечто в здешних краях невиданное. Такое, отчего и в неизвестных кавказцев, и в пьяных чертей начнешь верить. Под покровом ночи были зверски зарезаны 59-летняя женщина и ее 35-летняя дочка;перед смертью обеих изнасиловали. То ли маньяк залетный объявился, то ли кто из местных механизаторов «беленькой» перебрал.
Сперва про Сидорова вспомнили просто так, разбирая ворох другой, по большей части «левой», информации, а потом прокурорский следак провел опознание по фотографиям и один из свидетелей Сидорова признал. Якобы болтался он в ночь убийства вокруг «Советского» в непотребно пьяном виде.
Свидетель был – так себе, но показания пришлось проверять, и тут Сидоров совершил фатальную ошибку. Прослышав, что им интересуются, подговорил приятеля, чтобы тот обеспечил ему алиби. Не то, чтобы в этом была необходимость, всерьез за Костю никто еще не взялся, имелись и другие фигуранты по делу, но кто-то шибко грамотный опять подсказал, что надо «обставиться» заранее, пока не пахнет жареным, и Костя постарался. Вызванный на допрос, он в подтверждение своей невиновности сослался на друга: дескать, тот может подтвердить, что в интересующее следствие время они культурно выпивали и никуда из хаты не ходили. Даже за добавкой…
Четыре дня спустя тот же опер из местного отделения раскрутил лжесвидетеля. За Костю взялись железной рукой. Он пытался объясниться, но ему никто не верил. Областной прокурор, лично контролировавший розыск злыдня, велел арестовать…
В тюрьме пожарнику не повезло. Надломленный морально. Костя совершил ряд ошибок. В бээсных камерах порядки попроще, почеловечнее, так что роковых последствий Костины ляпы не вызвали, но местное руководство, желая «раскрутить» его на убийство, подумало и определило Сидорова в «пресс-хату».
Об этой камере среди ментов ходило много слухов. Там сидели десять человек, арестованных за самые тяжкие преступления – убийства, изнасилования, разбои. Почти у всех – по несколько преступных эпизодов и связи с оргпреступностыо, но нет ни одного, взятого за «превышение власти», «принуждение к даче показаний» или другие, «нормальные» ментовские статьи. В камере стояли два телевизора, холодильник и микроволновка, а среди порнографических журналов лежали чистые бланки «Явок с повинной»…
К исходу вторых суток Костя сделал признание, В нем было столько нестыковок, что пришлось неоднократно переписывать заново.
Сидоров переписал – раз, другой, третий… Читая его эпос, капитан из оперчасти СИЗО засомневался: в роли маньяка Сидоров смотрелся крайне неубедительно, и утром следующего дня его перевели в нормальную камеру.
Акулов первым поднял хай:
– Эй, корпусной! На нем живого места нет, синяки одни! Зови сюда доктора, а то завтра скажете, что это мы его обработали…
Скандал мог разгореться нешуточный: в «прессухе» явно перестарались, так что списать Сидоровы гематомы и выбитые зубы на банальное падение со шконки не представлялось возможным. Андрей и второй камерный лидер – арестованный за мордобой опер транспортной милиции, постарались извлечь из ситуации максимум пользы: и паренька защитить, и для своей камеры добиться некоторых послаблений. Дошло до переговоров с оперчастью и «режимником». Сошлись на компромиссе. Джентльменский договор имел несколько позиций, видимыми для посторонних из которых были три. Сидоров отказывался от всяких претензий, тюремная администрация оставляла его в покое, а милицейская «пресс-хата» прекращала свое бесславное существование.
Помимо этого, для себя лично Акулов договорился о нескольких телефонных звонках и кое-каких других, не менее полезных, вещах, но об этом знали только он, транспортный опер и капитан оперчасти…
Любопытно, что хотя «прессуху» и расформировали – Акулов знал это точно, – ни один из ее прежних обитателей в бээсные камеры не пришел Куда они делись? Капитан, ухмыляясь, на вопросы не отвечал. А жаль – многие из сидельцев мечтали встретиться со своими мучителями в новых условиях…
У самого Андрея тюремная жизнь складывалась спокойно. Управление собственной безопасности главка, которое и определило его в СИЗО, им больше не интересовалось. Равно как и следователь – в течение нескольких месяцев, пока тянулось расследование, они встречались пять раз для допросовв и столько же, пока Андрей знакомился с делом. Поначалу Акулов хотел поиздеваться над прокурорским, засыпать его ходатайствами и протестами, благо изучил, пока валялся на нарах, гору юридической литературы. Потом решил не тратить свое же время, быстро расписался, где надо, завершив «двести первую» (Ознакомление обвиняемого с материалами уголовного дела в порядке статьи 201 Уголовно-процессуального кодекса.) в течение часа – и полтора года ждал суда.
Процесс начался в феврале. На первое заседание не пришли потерпевшие, потом судья заболела, а выздоровев – уехала отдыхать. Только в конце июля дело сдвинулось с мертвой точки, хотя парочка наркоманов, в притеснении которых обвинялся бывший начальник розыска 13-го отдела милиции Акулов, так и не объявились. Оперативник из УСБ, которому судья давала, задания, равнодушно пожимал плечами: «Из адреса выписались, где находятся – неизвестно». Правда, жал плечами он для зрителей, сидевших в зале, и для обвиняемого в клетке; лицом же, обращенным к судье, «гестаповец» [1] сигнализировал: «Ваша светлость! У Акулова длинные руки, и он разобрался с „терпилами“, не покидая камеры…»
Дело было слеплено на соплях. Якобы он вымогал деньги у мелких сбытчиков героина, пару раз они ему платили, а потом отказались. Осерчав, Андрей вышиб дверь в наркоманскую хату и отколошматил хозяина, а хозяйку хотел отыметь в извращенной форме, но не довел свое намерение до конца по причине малолетнего ребенка, заплакавшего в соседней комнате.
Доказывалась вся эта лажа только путаными показаниями супругов Новицких да тройки их приятелей, таких же пробитых наркотов, готовых подтвердить, что угодно. Слова Акулова и других оперов 13-го отдела на следствии всерьез не принимались – сговорились, выгораживают друг друга из корпоративной солидарности и ложно понятого чувства товарищества. Дело трещало и сыпалось, но "важняк" из городской прокуратуры при активной поддержке «гестапо» исхитрился его «сшить» и утвердил обвинительное заключение, так что, по зрелому размышлению, Акулов утвердился в мысли, которую поначалу гнал от себя. Он попал под замес неслучайно, не потому, что УСБ надо план выполнять по выявлению оборотней, – был сделан заказ. Акулова заказали его же коллеги.
Впрочем, таких, как они, он никогда прежде коллегами не называл. Слишком благородный термин для продажных ублюдков. Всегда хватало других слов, матерных.
…Когда выпили треть второй бутылки, разговорились. Как и положено на милицейской пьянке, – о работе. Точнее, о бывшей работе. Акулов тоже что-то рассказал, хотя большого интереса к разгоревшейся дискуссии не испытывал. С тех пор, как транспортный опер, получив свои три года, отправился в Нижний Тагил, друзей у Андрея не осталось. Разве что Сидоров, которому он взялся покровительствовать, – но их отношения назвать дружбой можно было лишь с сильной натяжкой.
– Все, – следователь вытряс последние капли водки, поставил бутылку под шконку и огорченно заглянул в свою кружку – ему досталось меньше , всех. – Конец подкрался незаметно. Давайте, мужики, за свободу. Чтоб всем нам скорее ее увидеть…
В первую очередь, следак подразумевал себя. На воле у него остались влиятельные друзья, так что, несмотря на тяжесть обвинений и весомость доказательств, День милиции он рассчитывал отметить дома.