Akladok - Страница 4
И несколько минут назад его осенило. Он вдруг вспомнил, что там впереди железнодорожные пути пересекает тропинка-лыжня. По этой тропинке-лыжне обитатели другой стороны поселка, где за заборами стоят старые-пристарые дома, окруженные соснами, садами и огородами, ходили через лес на горку, и, если по этой тропинке дойти до пересечения двух просек и затем пойти направо, можно дойти до самой дальней из них, на которой большие ребята наконец-то слепили из снега трамплин. А после горки по просеке к домам.
Это было классно, это было часа на два! К тому времени отчим уж точно отрубится.
Такая мысль не могла не радовать. Она вливала в Максима энтузиазм и уверенность в будущем. Вот он и запел. Слева уже начался лес, дальше тропинка опускалась вниз и шла вдоль путей. И в его голове даже родилась надежда, что на горке еще есть какие-нибудь ребята. А что, почему нет? Конечно, уже поздно, да и темно и лес кругом, но вдруг. Лохматый и Додик – уже дома, смотрят свои видики и едят что-нибудь. Наверное, оладьи с шоколадным кремом. Но все же, может быть, кому-нибудь пришла точно такая же идея, и он тоже дернул на горку? Вот было бы здорово!
Сзади послышался гудок. Максим ушел на боковую тропинку и стал следить, как проносятся мимо желтые окна московской электрички. Поднимая облака снежной пыли, навстречу замерзшему лесу. На север. Вот бы вдруг очутиться в ней и ехать, ехать, ехать… Елки-моталки, когда-нибудь он точно уедет! Чтобы было интересно, чтобы каждое утро – что-то новое. И так долго-долго. По ярким городам, Голливудам и Дисней-Лендам; по морям, океанам и старинным замкам. Но потом он вернется. Потому что тут тоже хочется быть. Где этот лес, горки, железная дорога, где Додик с Лохматым. Даже Москва, и та, наверное, хуже, – так они позавчера с Лехой решили, – хотя в ней, конечно, столько всего…
Но, ни фига себе…..!?
Максим так и не успел вспомнить, свою последнюю поездку в Москву. Он замер, и долго, как показалось, – ужасно долго стоял словно вкопанный. Настолько долго, что не сразу понял, что привлекло его внимание. А когда вдруг понял, вскрикнул и зажмурился. Ибо до него вдруг дошло, что он уже целое мгновение смотрит на черный, почему-то вызывающий тревогу, предмет, который удивительным образом отделился от одного из вагонов. И предмет этот – падает. И, о ужас! – этот предмет не что иное, как человек!
Ни фига себе! Максим раскрыл глаза. Поезда уже не было. Наверное, показалось. Наверняка показалось. А все-таки, вдруг это труп? И его выкинули. Он ведь никогда не видел трупов, разве что бабу Дуню. А тут – настоящий! И вон тот бугорок – очень похож. Ведь, это точно, он туда и упал.
Максим стал осторожно приближаться к бугорку и вскоре подошел достаточно близко, чтобы разглядеть нечто вроде спины в темном пальто. Аморфной выпуклой спины – точно как у трупа.
А ведь у него может быть кошелек! Точно, кошелек, как он раньше не подумал? Наверное, это пьяный. Оступился и выпал, а в кармане у него кошелек. И вдруг там доллары? И тогда их можно поменять… или даже не менять – все равно на них можно купить столько всего! Видик, компьютер. Вот только не следует нести его домой. Спрячет где-нибудь в подвале и будет смотреть. Иначе отчим – он тут же пропьет. Потом, когда надоест, может быть маме покажет, а то она там, в своем магазине все с сосисками да маслом. А он ей раз! На мол, мама, смотри! Только не бояться….
И, преодолевая охвативший его ужас, Максим начал пробираться через сугроб к тому месту, куда упал труп.
В это время за восемнадцать километров от того места остановился лесовоз. Бывший хирург, бывший воспитанник ординатуры, ныне лесник и начинающий живописец Сергей Сергеевич Мухин – согласно местному этикету, просто Серега – высыпался из лесовоза, с грохотом захлопнул дверцу и, разминая сонное, непослушное тело, тронулся прочь.
После неожиданно теплой для такой колымаги кабины и сна, который сморил его полчаса назад, его телу теперь было зябко и неуютно в этом мире. «Нужно хотя бы рукой помахать», – подумал он о водителе, но пока оборачивался, грузовик тронулся и начал разворачиваться по следам местного автобуса. Шоферу, который одновременно крутил руль и поправлял съехавшую на бок меховую шапку, было уже явно не до Сергея. Что ж, ему тоже наплевать. И Сергей, махнув рукой в пространство, побрел к магазину.
Всем наплевать друг на друга, вот и славно. Даже замечательно!
Магазин еще светился, и от этого стало теплее. В магазине много вкусных продуктов, он сейчас купит их целый пакет и побредет на лыжах к себе. Или не побредет. Кто сегодня работает, Анжелинка? Тогда может быть и не побредет. Хотя нет, все равно побредет. Почему-то очень хочется домой. И тупо сидеть и слушать радио. А этот, – подумал он про водителя, – этот будет еще минут сорок трястись в своей колымаге до автобазы. Потом только минут через сорок попадет в свой квадратный дом. Квадратную квартиру с квадратной мебелью, где он будет сидеть за квадратным столом, смотреть квадратный телевизор. И пить водку.
Что-то со мной не то, – пронеслось где-то на периферии сознания. Словно в каком-то облаке или скафандре: мир неярок и беден, движения скованы. Тьфу, гадость какая. Сергей поморщился. Тело, живущее какой-то своей целеустремленной жизнью, подняло руку, толкнуло дверь магазина и вошло в свет.
– О-х-оо! – из-за дверного проема за прилавком появилась Анжелина. Мягкая, белая и в белом халате. – Ты уж совсем поздно. Я-то лыжи-то твои уж во двор выставила. Ну, там, за ящиками, – обратилась она к нему. Или к его телу?
– А-а-а…, – махнул рукой Сергей и огляделся. – Что это вы вдруг столько всего? – ветхие витрины были завалены красивыми импортными упаковками и бутылками. – У тебя ж тут это и за год не раскупят. Испортится же.
– Много ты знаешь! Там, у водохранилища Домик рыбака какой-то банк арендовал. Все французское шампанское уже скупили. Понял?
– Может и я чего куплю…
– Только быстрее, – поторопила Анжелина, и, посмотрев на свои часы, воскликнула, – Ого! Девятый уже. Ничего себе, цветочки!
Сергей изучал ценники. Детский Анжелинкин подчерк, аккуратные цифры с круглыми нулями. Она была отличницей, это – точно. Аккуратной, исполнительной, с хорошей кожей и пухлыми щеками. И каждое утро ездила на школьном автобусе до станции. Где в длинном желтом здании лицемерные учительницы ставили ее в пример. Эх, Анжелинка.
Кто из этих банкиров может предположить, что та отличница жива до сих пор? Что девушка за цветастым прилавком, в которой вас, господа богатые отдыхающие из далекой турбазы, интересуют только цифры, которая она произнесет, и, нежное тело, которое не может не привлечь внимание любого ценителя женщин – эта девушка не убила в себе, ту, с пухлыми щеками из школьного автобуса. И до сих пор аккуратно собирает, классифицирует и расставляет по своим книжным полкам детские сказки. С въедливостью ученого. Словно хочет вычитать в них что-то вроде выхода из всего этого. А он, Сергей, никак не может найти для нее новую историю.
Любая жизнь – трагедия, не только его. Пусть он мучается. Терзается, что из призрачного рабства города попал в жесткое рабство деревни. И мечется. Но ему проще. Он может все бросить и уйти, хотя это легче сказать, чем сделать. А она?
– Анжелинка…
– Эй, ну ты чего? Ты, дурак…. Ты что, а войдут?
– Анжелинка….
Сергею до крайности мешал прилавок. Перелезать через него было неудобно: кассовый аппарат, деньги, какой-то поддон из-под рыбы. А прилавок – широкий, а Анжелинку так не хочется отпускать!
– Ты, …. Ты, идиот, Сережка, прекрати!
Усилием воли Сергей разжал руки, вернулся к двери, закрыл ее на засов и потушил свет.
– Сережка, ну ты что, идиот, а увидят?
– Анжелинка…
– Дурак, не надо…
– Анжелинка.
– Идиот, ну ты что, здесь… здесь же холодно.
– Нет. Ты все врешь, ты такая теплая…
– Дурак…
– Анжелинка…
Потом они сидели за маленьким столом в подсобке и молчали. Сергей вдруг удивился, какие у Анжелинки плавные движения. Словно у нее как бы два тела: одно ее, Анжелинкино, настоящее и другое – почти невидимое, вслед за которым это настоящее тело движется, улыбается, молчит. И сначала поднимается не эта ее гладкая и нежная рука, а та, другая. Поднимается, невидимая, тянется к полке, берется за ручку и уже потом, словно привязанная к ней, движется рука настоящая. И вот она, эта рука, словно то ничего не весит, тянет за собой все Анжелинкино тело, открывает дверцу, берет с полки то, что нужно. Затем движение останавливается, на миг замирает, и настоящее тело начинает тянуть Анжелинку назад, за стол. Она возвращается на прежнее место, сначала настоящая, потом и вся целиком, и вот снова сидит перед ним и улыбается. Потому что в руке у нее початая бутылка «Абсолюта».