Akladok - Страница 1

© Александр Попов, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Здравствуйте. Вы меня узнаете?

Это произошло уже давно – почти три часа назад. Тогда Любовь Бродбаум, кандидат психологических наук, ныне совладелец небольшой американской продюсерской компании, проходила таможню в аэропорту Шереметьево и пробовала осознать, что она вернулась.

Это было не самым эксцентричным желанием в ее жизни. Прочувствовать, что еще сегодня она вела большой американский автомобиль по subway, subway шел среди холмов с желтой как солома зимней американской травой, а ее мысли текли обычным деловым американским путем: где поставить машину; какие инструкции она не успела дать Луису; верно ли она планирует построить переговоры с Мосфильмом; какие подарки своим, теперь уже немногочисленным московским друзьям нужно будет докупить в duty free. И вот – она здесь. В городе, где всегда грязный асфальт, где таксисты напоминают жуликов или мафиози, где кругом жуткая зимняя слякоть, необходимость нескольуо раз в день чистить обувь и… совсем, совсем другие мысли.

Огни Москвы.

Эти огни всякий раз вызывали сложный букет чувств. Примерно такой, какой может вызвать когда-то близкий человек, который так и не научился жить, опустился, пьет и теперь живет в мире, здорово отличным от твоего. А ты помнишь его таким, каким он был тогда, когда был близким. Юным, мужественным, блестящим и подающим надежды. И вот, когда самолет пронес ее тело над зимними елями, над водохранилищем, недалеко от которого построил дом ее первый муж, над новыми котеджами и старыми засыпанными снегом складами; когда она, наконец, шла по грязно-зеленому полу аэропорта, и ей что-то никак не давало по-настоящему осознать, что она действительно здесь: что самолет таки пересек Атлантику и большую часть Европы, что вокруг уже одетые снегом и инеем подмосковные леса, что впереди мокрый, грязный и сверкающий брызгами этой грязи город, в котором она оставила часть своей жизни, – кто-то осторожно тронул ее локоть, и нежный жеский голос сказал:

– Здавствуйте, – и спросил, – Вы меня узнаете?

И она вздрогнула, словно это был почтальон с телеграммой и скрбным лицом.

Но это был не почтальон. Перед Любой стояла вторая (или четвертая – зависит от того, как считать) жена ее первого мужа Настя и улыбалась. Почему это так ее поразило?

У Насти очень хорошая улыбка: лучистая, в меру решительная, в меру робкая, в меру деликатная. И еще немного такая, как у Алекса, – как по студенческой привычке звали ее бывшего мужа друзья – только без той доли хитрости, которая неизменно была в его глазах, что бы тот ни делал. Теперь даже интересно, у нее эта улыбка, от него или своя? Но тогда на Любу вдруг повеяло неким ужасом. Словно она вдруг вспомнила, что не выключила утюг или забыла об очень важной встрече.

Почему?

Настя летела из Парижа, где работала последние несколько месяцев. Семен, друг и однокурсник Алекса, познакомил их в один из ее приездов в Москву, и они довольно много общались. Приятная милая девушка, к которой у Любы остались самые добрые чувства. Теперь Настины отношения с Алексом разладились, у нее какой-то контракт с французами, и вот она прилетела на рождественские, по европейским традициям, каникулы и… оказалась первым человеком, которого Люба, тут встретила.

– Вы меня узнаете?

Нет, что-то не так. Гражданин Соединенных штатов Америки Люба Бродбаум уже давно не поддавалась смутным и непонятным предчувствиям. Родившаяся в небольшом сибирском городе, она привыкла, что все человеческие действия можно объяснить. И даже живя в Москве, даже изучая запрещенного в те годы Фрейда и Юнга, даже будучи три года замужем за таким необъяснимым человеком, как Алекс, она, всегда находила понятную причину своих побуждений, или, по крайней мере, была уверена, что может ее найти. Если захочет. Но вот прошло уже три часа, а она сидит на старом диване, пахнущем пылью еще советских времен, наблюдает, как за окном квартиры, которую ей заранее сняли друзья, сгущаются ранние декабрьские сумерки, и никак не может понять, причину своего беспокойства. Беспокойства, которое, как и тогда, в аэропорту, безо всяких объяснеий собирается перерасти в страх.

Сорок минут назад она позвонила Алексу в офис.

– Александр Викентьевич уехал и сегодня его уже, наверное, не будет, – вежливо сообщила ей секретарша. У секретарши был нежный и добрый голос, в меру волнующийся и в меру твердый. Почти как Настина улыбка. Наверно сейчас Алекс неравнодушен именно к таким вот проявлениям женственности. И, скорее всего, имеет успех. Это понятно: их нежность и решительность, сексуальность и робость, разочарование в сверстниках, на уме у которых только пьянки и секс; желание дружбы, надежности, и чего-то, чего они сами не понимают. И вот все это встречается с таким понимающим и сильным, классным другом и интересным человеком… Хорошим человеком.

Мобильный телефон хорошего человека тоже не отвечал. Как знать, была пятница и его владелец, может быть, уже находился в обществе какой-нибудь другой дамы, или решил на время порвать с цивилизацией и уйти в леса, туда к водохранилищу в небольшой дом-избушку, построенный по проекту какого-то довоенного архитектора. Она как-то видела этого человека: старый сморщенный дед, которого Алекс трепетно называл своим другом. Они пили портвейн, и в глазах деда таилась грустная мудрая улыбка. Люба никогда не видела этот дом, но можно было предположить, что там, где он стоит, сейчас хорошо.

Замусоленные страницы записной книжки, которой было уже лет пятнадцать, в свете торшера казались еще более желтыми. Имена, фамилии и прозвища, написанные на русском языке ее старым почерком, сплетались в забытый образ ее самой, суетящейсяв внутри странного московского мира, с его неоформленностью, открытостью и наивностью.

Странно, теперь и тут капитализм, того мира нет, а этот образ лишь воспоминание, одна из частей ее жизни. И только ее приезды сюда оживляют то, что от него теперь осталось. Оставляя чувство неполноты, как если бы она, немного не доехав, повернула обратно.

В этот раз все должно было быть не так: никто не знал, когда она прилетит, кроме двух человек, с которыми у нее были чисто деловые отношения. Это был очень хороший план. Она примет ванну, отоспиться, сядет пить утренний кофе, глядя на низкое серое небо и вдыхая запахи старой московской квартиры; слушая хлопанье двери лифта и топот соседей сверху. Ей хотелось немного просто побыть в этом городе одной: пройтись по улицам, понастальгировать, зайти в какое-нибудь новое кафе, купить что-нибудь в магазине и немного усталой вернуться обратно. И тупо сидеть на диване, или сделать комплекс упражнений тай-цзы. И уже только под вечер позвонить кому-нибудь, кого она больше всего захочет после всего этого видеть и слышать. Так что же так теребит ее изнутри? Почему она плюет на эти свои планы с высокого дерева и снова берется за мутные, как ее воспоминания, клавиши телефона?

– Здравствуйте, можно к телефону Семена?

– Нет. Нету его, ушел кудай-то, – неприветливый старушечий голос неприятно резал слух.

– Не могли бы вы…, – на другом конце провода повесили трубку. Видимо, он так и застрял в той вонючей коммуналке на Чистых прудах.

Очень жаль. Имя и фамилия владельца той комнаты на замусоленной странице телефонной книги рождали в памяти множество вечеров, поездок, концертов, репетиций и, как тогда было принято говорить, сэйшенов. Но цифры старых телефонных номеров напротив этой фамилии были зачеркнуты, и поверх них написан один новый. Студентами Семен и Алекс организовали группу, которая была даже популярна. На волне этой популярности Семен стал сниматься в кино, был довольно успешным продюссером, но как-то неожиданно прогорел, начал пить. Хороший добрый парень Семен – надежный, неуклюже грубый и веселый. Люба давно не вспоминала о его существовании. Значит, его дела так и не поправились. Жаль. Будь все немного по-другому, им было бы, о чем поговорить. В конце концов, он начинал делать неплохие вещи.