Академия Шекли (сборник) - Страница 127

Конечно, ничто не сбежало; хотя четверосвинья могла, и очень скоро. Именно потому, что что-то скорее появилось – открывающее наши клетки.

– Благопристойность – это лучшее, что… – начал Риггерс. Но тут же подхватил под руку миссис Т-С и потащил её прочь так быстро, как мог. Я трусил сбоку, не спуская глаз с гиперруки позади нас; казалось, она уменьшается, хвала господу.

Мы, разумеется, добрались до выхода и выскочили в обычную часть зоопарка. Вольеры поскромнее, клетки, рестораны, киоски с попкорном, городской пейзаж с офисными зданиями, справа университетский холм. Стайки школьников-экскурсантов, а через минуту и мы сами уставились на нечто, всплывающее над городом.

Как описать его? Никак. Аналогий нет.

Думаю, в Четверомирье на самом деле вырос разум, но в совершенно ином классе существ, похожих скорее на шагающих волосатых спрутов, с беспрерывно ветвящимися щупальцами и сгустками чего-то, похожего на лягушачью икру. А ведь это снова была только ЧАСТЬ.

Даже важнее: четырёхмерный мир чёрт знает во сколько раз больше трёхмерного. Он свёрнут в громадную скрутку, и если бы её удалось как-то раскатать вдоль нашего мира, что невозможно, он занял бы куда более обширное пространство. Масштабы несопоставимы, просто несопоставимы.

Так что большие парни из Четверомирья заметно крупнее любого человеческого существа. Или носорога. Или кита.

У Риггерса, и я это понял, в зоопарке были не гипертигры и не гиперсвиньи. Отловленные существа были частями, или, точнее, четырёхмерными землеройками, сонями или милыми крошками колибри. Миниатюрами природы. Не опаснее клопов.

В сравнении с повелителями Четверомира мы, трилюди, ведём очень поверхностную жизнь. Четырёхмерному глазу мы кажемся плоскими, толщиной в бумажный лист. Более того, мы ещё просто крохотные. Нас было легко проглядеть. Пока мы не создали гиперполе, на которое Четверосущества могли по крайней мере наступить. Пока мы не совершили четырёхмерное вторжение, выпятившееся, как загнивший палец.

Вскоре мир начал рваться. Город заскрежетал, будто клейкая лента, которую срывают с пакета. Не хочу сказать, что всё изогнулось в воздухе, или здания перевернулись, или… Всё оставалось как обычно. И в то же время оно… рассталось с остальным Трёхмерьем, двинулось и поплыло куда-то…

Эти дни внутри города были никакими. За его пределами тоже. Совершенно никакими.

В бессолнечном, хотя и ясном небе парят гигантские штуки, вроде облаков лягушачьей икры, которые, кажется, наблюдают за нами.

Электричества нет, и нам нельзя играть в наши гиперигры, и обеспечение продовольствием скоро станет жестокой проблемой. Пока мы ещё кормим нормальных зверей, но скоро придётся начать их убивать и есть, всех, пусть даже среди них последние выжившие носороги. Это нарастит наши запасы еды на целые сутки. Все на большое зоо-барбекю! Гиппобургер. Филе филина. Кебаб из какаду. Кровь в вёдра, на кровяную колбаску.

Хотя проблем у нас не так много, четырёхмерная шпана играет в игры с нашим Трёхмирьем, вытягивая его так, что тридцатиметровая прогулка занимает целый час, водружая препятствия на нашем пути, бесследно вынимая целые куски пейзажа и множество людей, а затем возвращая их в другие места Трёхмирья; иногда в зеркальном отражении грузовик внезапно получал левый руль, а родинка с вашей правой щеки вдруг перекочёвывала на левую. Оставалось смотреть, что получается. Как это отразится на нас. Как легонько разворошат муравейник.

Хотя по моим собственным ощущениям я был целен и трёхмерен, как всё вокруг, я не мог отделаться и от чувства, что я плоский – и другие люди вокруг тоже плоские, и весь город плоский. Мне казалось, что я часть фотографии. Это живая фотография, движущаяся. Люди ходили кругом, взбирались по лестницам, входили в комнаты; всё в порядке. Но у фото есть края, за которые никто не выйдет. В глазах неизвестно какого четырёхмерного разума, изучавшего фотографию, я – просто плоская картинка.

Если мы плоские, как же мы входим в здания? Как наши головастиковые шпионы шпионят за нами внутри комнат? Думаю, наши «внутри» и «снаружи» не имеют ни малейшего значения для хозяев Четверомирья. Для них всё это – плоскость. Так сказать, аналогично. Всегда аналогично.

происходит

без малейшего предупреждения:

внезапный тошнотворный рывок,

кажется, он длится в этот раз дольше

и заканчивается

в секции бурых медведей. Опа, я внутри неё. Трава, кусты, деревяшки для забавы, грязный пол, высокая стена, скошенная так, чтобы никто из бурых не смог взобраться наверх и вылезти.

Может, они решили, что одетые люди – это тоже что-то вроде медведей, особенно когда медведи встают на задние лапы, ну вот как сейчас, принюхиваясь и вглядываясь в меня.

На задние лапы, прежде чем пасть на все четыре и кинуться на меня.

Что будет, если бросить паука в муравейник или муравья в паутину? А вот посмотрим.

Хорошо, что я вооружённый охранник. Плохо для медведей. Никакого выбора, точно. Вот скоро мы их перестреляем.

Пистолет к бою, спустить предохранитель.

Щёлк.

Щёлк.

Щёлк.

Щёлк.

Боже мой. Что-то вынуло патроны прямо из обоймы. Четырёхмерное существо может попасть в запертую комнату, в захлопнутый ящик без всякого труда. Или даже в заряженный пистолет и опустошить его. Немного сказочно, только они могут воспользоваться и крохотными четырёхмерными инструментами. Или вырастить крохотные веточки-щупальца. Микропальцы. Никаких проблем.

Щёлк.

«Помогите!..»

Над нами висят сгустки лягушечьей икры и смотрят.

Бессчётным утром старенькое Солнце бодро вскарабкалось на небосвод, чтобы утвердиться там ненадолго среди грозных рваных сизых Туч, и Листья вокруг дружелюбно зашелестели. Проснувшись, Доктор Никопенсиус решил осуществить наконец мечту, которая терзала всё мое Существо последний Кусок Времени. Я отправился в путешествие.

О том, что он (я) отправляется в путешествие, мудрый Никопенсиус знал с того Момента, как очнулся бессчётным утром под Кустом дикой Малины, тщательно обобранным накануне. Доктору давно уже не попадался столь щедрый и обильный малиновый Куст. Накануне, покончив с последней Ягодой, он (Доктор) свернулся калачиком тут же (под Кустом) и проспал немалый Кусок Времени. Пробудился бессчётным утром, взглянул на запредельный небосвод, который просматривался меж крон Деревьев неизвестной мне породы, и узрел золотое Светило, что двигалось неспешно по невидимым Рельсам небесной Надземки от станции рассвета до станции заката.

Доктор пришёл в самое поэтическое расположение Духа и вспомнил сон, который приснился мне, пока я спал под Кустом, на который наткнулся накануне, когда уже не ждал милостей от Матери-Природы.

Во сне мечтательный Никопенсиус впервые за огромный Кусок Времени увидел Город. В нём (Городе) он (Никопенсиус) жил вместе с ещё пятьюстами восьмьюдесятью шестью тысячами тридцатью пятью (по состоянию на День, когда Вещи пришли в Себя. Эту невообразимо длинную и утомительную в плане написания цифру памятливый Никопенсиус успел прочесть утром (того Дня) в последнем выпуске Газеты «Орегонец» до того, как эта Газета упорхнула прочь) Горожанами, пока Вещи не пришли в Себя и из Города не пришлось уйти восвояси.

Итак, собравшись с Духом, я отправился в путь по Тропинке, которая однажды была просёлочной Дорогой и выводила к другой Дороге, широкой и асфальтовой, которая, в свою очередь, вела в Город, в котором некогда жил внимательный Никопенсиус, чей острый взор не уставал пронзать окрестности в поисках чего-нибудь съестного, как то: Ягоды, неядовитые Грибы или полезный для моего пищеварительного тракта Синий Мох. Тропинка петляла меж Деревьями всевозможных пород, которые (Деревья) угрюмо качали узловатыми Ветвями, норовя похлопать меня (Доктора) по плечу. На Ветвях сидели молчаливые Птички с тонкими ножками.