Академический обмен - Страница 8

Как куратору Буна на последнем курсе, Филиппу пришлось принять скромное, но изнуряющее участие в перипетиях его судьбы. На заседании экзаменационной комиссии, продлившемся десять часов, девять из которых были потрачены на обсуждение письменных работ Буна, ему была выставлена оценка «условно хорошо» — компромисс, со скрипом принятый теми, кто хотел провалить его, и теми, кто намеревался поставить ему высший балл. На выпускном вечере Филипп пожал Буну руку с радостной надеждой, что этим дело и кончится, но его чаяния оказались преждевременными. Не поступив в аспирантуру, Бун продолжал еще несколько месяцев слоняться по коридорам факультета, давая студентам понять, что он принят на работу научным сотрудником, и явно рассчитывая на то, что руководство устыдится и в конце концов пойдет на это. Когда сей номер не прошел, Бун наконец исчез из Раммиджа, но Филиппу не было суждено забыть о его существовании. Редкая неделя проходила без конфиденциального запроса о характере, способностях и пригодности мистера Чарлза Буна к тому или иному занятию на планете Земля. На первых порах преобладали преподавательские вакансии и места в аспирантуре как дома, так и за границей. Со временем заявления Буна о приеме на работу приняли случайный и сумасбродный характер, словно кто-то взялся играть в кости, мало заботясь о выпадающих числах. Порой Бун метил до абсурда высоко, порой — до гротеска низко. То он намеревался стать культурным атташе на дипломатической службе или главным координатором программ на телевидении республики Гана, то мастером цеха металлообработки или уборщиком в туалете. Если же Буна и принимали на то или иное место, долго он там не задерживался, поскольку поток запросов не иссякал. Поначалу Филипп прилежно писал ответы; потом до него дошло, что таким образом он обрекает себя на пожизненную переписку, и он стал выносить за скобки наименее лестные определения характера и способностей своего бывшего студента. В конце концов составился беззастенчивый панегирик на все случаи жизни, который Филипп постоянно держал под рукой среди кафедральных документов, — возможно, с его помощью Бун и получил место в университете штата Эйфория. И вот теперь грех лжесвидетельства настиг Филиппа, как это всегда случается с подобными грехами. Надо же было так влипнуть — встретиться по пути в штат Эйфория! Лишь бы никто не обнаружил, что он и есть поручитель Буна. И уж в любом случае нельзя допустить, чтобы Бун записался к нему на лекции.

Однако, невзирая на все эти опасения, Филипп не так уж и огорчен, что оказался в одном самолете с Чарлзом Буном. И даже ожидает возвращения последнего с некоторым нетерпением. Это, наверное, оттого, — объясняет он себе, — что полет его утомил и он рад хоть кого-то встретить, лишь бы скоротать это бесконечное путешествие; но, если честно, это оттого, что ему хочется произвести впечатление. Ведь блеск его авантюры требует отражателя, кого-нибудь, кто смог бы оценить его превращение из неприметного преподавателя университета Раммиджа в приглашенного профессора Филиппа Лоу, члена академической элиты, готового на крыльях самолета нести английскую культуру в отдаленные места земного шара — только покажи ему авиабилет. И с его прошлым американским опытом преимущество перед Буном будет явно на его стороне. Уж Бун-то наверняка начнет его расспрашивать и просить советов — например, как переходить улицу (посмотри налево, а потом направо). Он, конечно, слегка припугнет Буна суровостью американских требований к аспирантам. Да, ему есть о чем поведать Чарлзу Буну!

— Ну а теперь, — говорит Бун, непринужденно опускаясь в кресло рядом с Филиппом, — я сориентирую вас насчет ситуации в Эйфории.

Филипп бросает на него изумленный взгляд.

— Вы хотите сказать, вы там уже побывали?

Бун удивляется в ответ.

— Так я уж второй год там учусь. Это я домой на Рождество летал.

— Вот оно как, — говорит Филипп.

— А вы, наверное, уже не раз бывали в Англии, профессор Цапп, — говорит блондинка, которую зовут Мэри Мейкпис.

— Никогда не бывал.

— Да вы что? В каком вы должны быть нетерпении! Столько лет преподавать английскую литературу и наконец увидеть место, откуда все это пошло!

— Как раз этого я и опасаюсь, — отвечает Цапп.

— Если у меня будет время, я съезжу навестить могилу прабабушки. Она где-то в церковном дворе в деревушке в графстве Дарем. В этом есть какая-то идиллия…

— Хочешь похоронить там своего неродившегося ребенка?

Мэри отворачивается к окну. У Цаппа в голове крутится слово «извини», но он не дает ему слететь с губ.

— А ты ведь не хочешь реально смотреть на вещи, правда? Ты делаешь вид, что это вроде визита к дантисту. Зуб удалить.

— Мне еще ни разу не удаляли зуба, — говорит Мэри, и Цапп ей верит. Она продолжает смотреть в окно, хотя там нет ничего, кроме облаков, раскручивающихся за горизонт, словно огромный рулон стекловаты.

— Ну извини, — говорит он, удивляясь самому себе.

Мэри отворачивается от окна.

— Какая муха вас укусила, профессор Цапп? Вам не хочется в Англию?

— Ты догадалась.

— Но почему? А в какое место вы летите?

— В какую-то дыру под названием Раммидж. И можешь не делать вид, что ты о нем слышала.

— А зачем вы туда летите?

— Долго рассказывать.

История эта была действительно довольно долгая, и вопрос, заданный Мэри, вызвал много толков на факультете, когда было объявлено, что в нынешнем академическом обмене между Раммиджем и Эйфорией участвует Моррис Цапп. С какой бы стати Моррис Цапп, всегда гордившийся тем, что он стал знатоком английской литературы не благодаря, а вопреки тому, что нога его никогда не ступала на английскую землю, с чего бы вдруг он решил податься в Европу? И вот что еще более непонятно: как мог этот человек, которому раз плюнуть получить стипендию Гуггенхайма и с приятностью провести год в библиотеках Оксфорда, Лондона или на Лазурном берегу, приговорил себя на полгода к каторжным работам в Раммидже? И вообще, что такое Раммидж? Где это? Те, кто знал, недоуменно пожимали плечами. Те, кто не знал, шли искать его в энциклопедиях и атласах и потом озадаченно делились полученными знаниями с коллегами. Если Цапп собирался таким образом продвинуть свою карьеру, то никто не мог взять в толк, где тут связь. Наиболее приемлемым было объяснение, что Моррису осточертели студенческие выступления, забастовки, протесты, бескомпромиссные требования, и он готов был податься куда угодно, хоть в Раммидж, лишь бы обрести мир и спокойствие. Однако никто не осмелился проверить эту гипотезу, спросив самого Цаппа, поскольку его стойкость перед студенческими угрозами была такой же притчей во языцех, как и его сарказм. Потом вдруг прошел слух, что Моррис Цапп едет в Европу один, и все стало ясно: у Цаппов разлад в семье. И слухи утихли — в конце концов, что тут необычного. Просто еще один развод.

На деле же все было гораздо сложнее. Дезире, вторая жена Морриса, хотела развестись, а Моррис — нет. И больше всего он не хотел расставаться не с Дезире, а с детьми, Элизабет и Дарси, единственной усладой во всех отношениях не склонного к сантиментам человека. Разумеется, детей оставят с матерью — ни один судья, даже самый справедливый, не станет делить близнецов, и его общение с ними ограничится прогулками в парке или походом в кино раз в месяц. Через все это он уже прошел с дочерью от первого брака, и в результате сейчас у нее к нему не больше уважения, чем к страховому агенту (в таком облике она, очевидно, сохранила его в своей детской памяти — периодически возникающего на пороге с застенчивой и вкрадчивой улыбкой и с карманами, набитыми дивидендами в конфетных обертках). На сей раз все это обойдется ему в триста долларов за визит, поскольку Дезире намеревалась перебраться в Нью-Йорк, а у Морриса, хотя он там родился и вырос, не было ни малейшего желания туда возвращаться. И вообще, он не стал бы переживать, если бы никогда больше не увидел этого города: его последний визит туда показал, что до момента, когда кучи мусора на улицах дорастут до крыш, а люди начнут задыхаться от выхлопных газов, остались считанные дни.