Ахматова и Гумилев. С любимыми не расставайтесь - Страница 3

Анна Ивановна спрашивала у Коли разрешение и после этого, каждый следующий раз, когда он показывал ей свои новые стихи. И лишь после того, как мальчик отвечал, что ей можно делать с ними все, что угодно, аккуратно переписывала их в специально отведенную для этого тетрадку своим мелким красивым почерком.

Аню опять разбудил шум на улице. Было не так уж и рано, но в ее комнате стоял густой полумрак – утренний свет с трудом пробивался через заслонявшие окно плотные кусты. Но девочке и не нужно было ничего видеть, чтобы понять: мимо их дома снова шла похоронная процессия. Она слышала, как медленно и степенно процокали по мостовой копыта лошадей – в любом другом случае кони проехали бы быстрее, даже если бы кучер заставлял их идти шагом.

Девочка вскочила с кровати, мгновенно стряхнув в себя остатки сна. В комнате было сыро и промозгло, и она схватила одеяло, чтобы накинуть его себе на плечи. Завернувшись в него, как в плащ, Аня подошла к окну, проворно протерла холодное запотевшее стекло и принялась всматриваться в редкие просветы между ветками. Да, она не ошиблась! За кустами по проходившей возле их дома дороге медленно двигались одетые в черное фигуры. Цоканье копыт было уже едва слышно, повозка с гробом уехала далеко вперед, но идущих следом за ней людей было очень много. Они все шли и шли неторопливой торжественной походкой, и хотя Аня не видела их лиц, она опять с легкостью догадалась, что большинство из провожающих умершего в последний путь горожан были уже совсем старыми и каждый шаг давался им с огромным трудом.

Бросив на траурную процессию еще один быстрый взгляд, девочка метнулась к двери и выглянула в коридор. Дома было тихо, родители и братья с сестрами, по всей видимости, еще спали, и Аня торопливо прокралась на цыпочках мимо их комнат к входной двери. Стараясь не шуметь, она взяла висевшее на стене пальто, мысленно порадовавшись, что его до сих пор не убрали на лето в сундук, набросила его поверх ночной сорочки и, на ходу застегивая пуговицы, выскользнула из дома.

На улице было по-утреннему прохладно и зябко. Девочка снова поежилась, но возвращаться домой и не собиралась. Подняв повыше воротник пальто, она протиснулась сквозь окружающие ее дом кусты и осторожно выглянула на дорогу. Она успела вовремя! Мимо нее как раз проходили последние приглашенные на похороны люди. Прямые как палки седые мужчины в безупречных костюмах и сгорбленные женщины с лицами, скрытыми густыми вуалями, в старомодных черных платьях, пугающие своим мрачным, трагическим видом и в то же время невероятно притягательные…

Аня высунулась из кустов еще сильнее и замерла, глядя вслед удаляющейся процессии. Это зрелище было одним из ее самых любимых. Лошади, покрытые черными попонами, катафалк, выкрашенный черной краской, люди в черной одежде – все это завораживало девочку, но при этом не пугало, как других людей, и даже не портило ей настроение. Наоборот, наблюдая за похоронами, Аня чувствовала сумасшедший душевный подъем, который едва ли смогла бы объяснить. Да и не стала бы она ничего объяснять, даже если бы ее начали расспрашивать, зачем она смотрит на катафалки и что при этом ощущает. Ей просто нравилось это делать – провожать взглядом черные фигуры и чувствовать себя причастной к чему-то важному, чуть ли не самому главному в жизни.

Процессия тем временем уходила все дальше от дома Ани, и она, забыв обо всем на свете, сделала несколько шагов к дороге, чтобы подольше не терять катафалк и сопровождающих его стариков из виду. По улице шли другие прохожие, торопившиеся по каким-то своим делам. Некоторые из них с недоумением посматривали на одетую в пальто и домашнюю обувь девочку, но Аня не обращала на них внимания. Пусть смотрят, пусть удивляются и неодобрительно качают головами! Когда она была помладше, здешние жители видели ее еще в более странном наряде, бегающей по улицам босиком и в измятом платье, тоже таращились на нее во все глаза и даже показывали на нее пальцем, называя «дикой девчонкой». По сравнению с тем, как она выглядела тогда, сейчас Аня была одета почти прилично! И если люди снова будут думать о ней как о дикой, странной или вовсе умалишенной, Ане это совершенно все равно, несмотря на то что ей уже одиннадцать лет и она совсем взрослая девочка! Не до них сейчас, надо досмотреть, как похоронная процессия исчезает за поворотом.

И она смотрела. Смотрела на все более нечеткие, уменьшающиеся черные силуэты и не видела ни других прохожих, ни зеленеющих по обеим сторонам улицы кустов и деревьев, ни бегущих по бледно-голубому небу пышных облаков. Все это было слишком обычным по сравнению с катафалком и идущими за ним скорбными фигурами, по сравнению со смертью. Ане порой казалось, что все остальное вообще не имеет никакого значения…

Она продолжала некоторое время стоять у дороги, глядя вдаль, даже после того, как последний из провожавших гроб прохожих завернул за угол и пропал из виду. Но внезапно подул сильный ветер, и девочка почувствовала, что совсем озябла. Надо было возвращаться домой, пока она не замерзла окончательно и не начала опять кашлять и пока дома не обнаружили ее отсутствия. Аня отступила обратно в кусты и, заслоняя ладонью глаза, чтобы их не задели раздвигаемые ею ветки, стала пробираться обратно к дверям своего дома.

Перед глазами у нее по-прежнему стояла медленно движущаяся по улице вереница стариков в черном. Всем им было уже очень много лет, за семьдесят или за восемьдесят, а тому, кого они хоронили, наверное, еще больше. Эти люди жили в закончившемся всего полгода назад девятнадцатом веке и собственными глазами видели события той эпохи. Видели, как приезжали в Царское Село Александр III, Александр II, Николай I… Как прибыли в только что открывшийся лицей первые ученики – Пушкин и Кюхельбекер, Пущин и Дельвиг… Как приехал туда Державин, чтобы впервые услышать стихи смуглого и кудрявого лицеиста по кличке Обезьяна… Все эти люди, правители, о которых Ане рассказывали на уроках в гимназии, и поэты, которых она читала и перечитывала с тех пор, как ее научили азбуке, были для тех стариков живыми современниками. Может быть, они встречали их на улице, а может быть, даже были с ними знакомы – эта мысль не давала Ане покоя с самого раннего детства, с того дня, как она впервые увидела в окно ковыляющую мимо их дома старушку с клюкой. Это было зимой, кусты, заслоняющие окна их дома, стояли совсем голые, а снега к тому времени намело еще не слишком много – тот редкий случай, когда из окон хорошо видна и улица, и дома напротив, и прохожие. Пользуясь такой редкой возможностью поглазеть в окно, Аня сидела на подоконнике и вдруг увидела старушку – сгорбленную, прихрамывающую, каждый шаг требовал от нее огромных усилий, и двигалась она очень медленно. Девочка смотрела на нее во все глаза и не могла оторваться. Хотя уже много раз видела стариков, никогда раньше они не вызывали у нее такой смеси любопытства, почтения и некоторого страха…

«Эта бабушка видела Пушкина!» – неожиданно пришло Ане в голову. Она не знала, кто эта старушка и сколько ей лет, но почему-то вдруг почувствовала уверенность в том, что когда-то давно, в детстве или юности, старая женщина была знакома с лицеистом по имени Александр Пушкин, который еще только должен был стать великим поэтом. Она просто знала, что все было именно так, и если бы кто-нибудь попытался ее в этом разубедить, девочка не стала бы его слушать. Впрочем, переубеждать Аню и объяснять ей, что далеко не каждый старый житель Царского Села мог быть знаком с учившимся в нем великим поэтом, было некому. Она никогда ни с кем не стала бы говорить о своих догадках. Зато с тех пор всегда думала подобным образом обо всех встреченных ею пожилых людях. Особенно если попавшиеся ей на глаза старики и старухи были одеты в черное и шли за гробом своего умершего друга или родственника. Девочка обязательно провожала их глазами и даже после того, как похоронное шествие скрывалось из виду, долго представляла себе, как они приходят на кладбище и опускают гроб в вырытую могилу. Ей казалось, что вместе с покойником из этого мира уходит девятнадцатый век со всеми своими блистательными великими людьми, уходит навсегда и безвозвратно. При этом грустно от таких мыслей девочке не было. Наоборот, мысль об умирающем столетии привлекала ее своей мрачностью…