Ахилл - Страница 3

Скрепили клятву, после чего Фридон взмахнул рукой, и сразу вслед за тем из-за ворот появляется...

Много неприятных мгновений бывало в моей долгой жизни, дорогой Профоенор, но тот миг, когда из ворот города вышел этот самый Бусилай, был, признаюсь тебе, все-таки одним из самых неприятных. Да, надо было на этого Бусилая посмотреть! Страх да и только! Вышел — и зарычал, как зверь, рыком, подобно льву, вызывая на бой.

Микенские гоплиты, ты знаешь, не робкого десятка, но тут сникли все, не спешит никто принимать вызов исполина: все же пасть в большом сражении — это одно, а чтобы тебя вот такое чудовище просто раздавило, как навозного жука, — такой участи ни один воин не заслужил.

А фригийцы свистят, хохочут со стен:

— Что, герои микенцы, со страху обделались?! Это вам не с девками это самое!..

— Зато царь, царь у них больно храбрый! Эй, Бусилай, отделай-ка ихнего царя!

— Давай, отделай его тем копьем, что у тебя всегда при себе, промеж ног!

Ну, в общем, ты знаешь этих фригийцев с их мужланскими шутками!

А Бусилай знай себе по-звериному рычит (вполне возможно, он и речи-то был не обучен), — рычит и наступает на нас. Один! И, скажу тебе, у многих наших, наверно, было поползновение податься назад. Уже одно то, что никто все-таки не отступил — даже одно это нелегко нам далось. Лишь Агамемнон, — он как раз стоял неподалеку от меня, — знай себе посмеивается. Потом, обращаясь ко мне, говорит:

— Надо проучить этого наглеца. Ну-ка, Клеон, сбегай вон к той повозке и позови сюда Пирру.

— Пирру? — удивился я, недоумевая, как это дeвица может проучить такого звероподобного великана.

— Да нет, — опять усмехнулся Агамемнон, — ослышался ты, не Пирру, а Пирра. Пирр его зовут, юношу из той повозки, уж он-то проучит этого скота. Только давай-ка побыстрее, а то, глядишь, кто-нибудь из моих гоплитов ввяжется в драку — и тогда прощай для нас Птелей.

Любым из богов я готов был поклясться, что нет в этой повозке никакого юноши, но не перечить же царю — бросился к ней со всех ног. Подбегая к ней, сам уже не знал, кого звать — Пирру или Пирра.

Впрочем, звать никого и не понадобилось. Когда подбежал, полог был уже отдернут, и в следующий миг, на ходу застегивая ремешок шлема, на землю спрыгнул юноша в доспехах, с коротким и очень остро отточенным мечом в руке. Удивительно крепкий юноша, с отличными мускулами, хоть и был несколько худощав. Волос под шлемом не разглядеть, но вот лицо... Лицо было той самой девушки, которую я однажды мельком увидел в этой повозке! Боги! Это была она! Или тогда, в первый раз, это был он! Как ни скажи — все получается одинаково глупо.

Не решаясь обратиться по имени, я сказал:

— Агамемнон ждет, — и указал в ту сторону, откуда доносился рык Бусилая.

Он... (ну да, он, он, конечно, — теперь уже я не сомневался, что это все-таки юноша...) ...он, ни слова не говоря, кивнул; как пушинку, прихватил с повозки тяжелый, с двойной оковкой щит и твердым шагом направился туда, где наш царь прятался за спинами приунывших гоплитов. Только ремешок шлема ему все никак не удавалось застегнуть, верно, застежка так некстати сломалась.

Я последовал за ним. И, — уж не знаю, в чем тут дело, в его уверенной поступи, в его бесстрастном лице или в том, как легко он вскинул свой тяжеленный щит на плечо, — я вдруг почувствовал, что такая сила исходит от него, какой даже в великане Бусилае не ощущалось только что.

Когда мы приблизились к Агамемнону, в лице его появилась уверенность, такая же, как в лице юноши. Он вышел из-за строя своих воинов и, перекрикивая звериное рычание исполина, возгласил в сторону облепленных городскими зеваками земляных стен:

— С вашим воином Бусилаем будет биться наш воин по имени Пирр!

Бусилай ответил на это особенно громким и грозным рыком — видимо, вправду, не умел изъясняться на людском языке. Так уж бывает: если плоти слишком много, то не остается места для разума.

Наш странный юноша вышел и все той же твердой поступью, несколько неторопливо, — было видно, что эта неторопливость происходит от уверенности, а вовсе не от страха, — двинулся вдоль наших рядов в сторону великана. Тут же зеваки заулюлюкали с крепостных стен:

— Сейчас тебя поджарят, рыжий петушок микенский!

— Да какой петушок?! Цыпленок!

— Цыпленок против льва!

— Размажь его, Бусилай!

— Втопчи его в землю!

— Разотри, как гусеницу!

Наши микенские гоплиты стояли понурые — верно, как и фригийцы, не сомневались в скорой гибели отважного юноши. Никто из них не осознал того, что успел осознать я, — той огромной силы, которая в нем заключена. Хотя, если сравнивать его с исполином Бусилаем, он, несмотря на свой немалый рост и свои превосходные мускулы, казался неким почти что эфирным созданием.

Впрочем, кроме меня, еще и Агамемнон явно осознавал то же самое, ибо оставался совершенно спокоен.

Юноша был шагах в ста от Бусилая, когда шлем, так и не пристегнутый, стал сползать ему на лицо. Он снял его и отшвырнул в сторону. Длинные, как у девушки, рыжие волосы, высвободившись, разметались по плечам. Что тут началось на стенах Птелея!

— Да это ж девка!

— Ну микенцы! Мужики обделались — теперь за них девки воюют!

— Эй, рыженькая, ну и иди, иди, не робей! Иди к нашему Бусилаю, он девок любит!

— Эй, Бусилай, покажи ей, что там у тебя есть!

"Бусилай, ну-ка, ты ее — то! Бусилай, ну-ка, ты ее — это! Ну-ка, ты ее — эдак! Ну-ка, ты ее — так!" Ты, в общем, представляешь себе, что в подобных случаях могут орать фригийцы.

Вот когда они мигом притихли — это когда Бусилай, осклабившись, метнул в нашего юношу копье. Расстояние между ними было шагов семьдесят, а Бусилай лишь едва-едва размахнулся, но тяжеленное копье было пущено с такой чудовищной силой, что насквозь пробило щит и застряло в нем, войдя по середину древка. Небось, все, и зеваки, сидевшие на стенах, и наши притихшие гоплиты, смекнули — это какой же силищи должен быть удар, чтобы пробить щит с двойной бронзовой оковкой!

Да ты сам представь себе! Мало нашлось бы воинов, кого не свалило бы наземь таким ударом!

А наш юноша — он даже не приостановился. Он лишь отбросил бесполезный теперь щит с застрявшем в нем намертво копьем, и с одним коротким мечом в руке, ничуть не замедляя (впрочем, и не ускоряя) шага, продолжал надвигаться на великана.

И, видят боги, никому он уже не казался таким эфирным созданием, каким мог показаться всего мгновение назад!

Да, притихли, притихли фригийские зеваки! Зато по нашим рядам впервые прошелся одобрительный гул.

Бусилай, — хотя, судя по всему, он отнюдь не мозгами был силен, — тоже явно сообразил, что бой может оказаться не таким уж легким, как это ему только что представлялось. Опять издал воинственный рык (забегая вперед, скажу тебе — то был последний в его жизни рык), набычился, прикрылся щитом, обнажил меч, встал наизготовку.

Понемногу юноша начал ускорять шаг, а когда между ними было расстояние в какую-нибудь четверть стадии, разбежался, и, очутившись перед самым носом у Бусилая, вдруг воспорхнул ввысь!

Да, да, воспорхнул! Как на крыльях!..

То, что он возлетел, видели мы, со стороны. А для Бусилая он просто на миг исчез, как для быка исчезает перелетающий через него шершень. Гигант лишь ворочал своей бычьей шеей, и недоставало ума взглянуть вверх.

А шершень наш, рыжеволосенький наш герой, на какую-то долю мгновения завис над Бусилаем, — никто даже не успел заметить, что в этот миг произошло, — затем перелетел через него, перевернулся в воздухе, твердо встал на ноги у него за спиной и, не оборачиваясь в сторону исполина, воздел руки к небу, как делают обычно, торжествуя победу. И меча у него в руках уже не было.

Ну а Бусилай постоял, постоял, что-то своими неповоротливыми мозгами соображая, и наконец, все же сообразив, видимо, что имя происшедшему — смерть, рухнул, как срубленный дуб, наземь. Только тут все увидели, что из выемки над ключицей у него торчит рукоятка меча. Значит, успел, пролетая, все-таки вонзить в него свое смертоносное жало наш рыжий шершенек.