Ахилл - Страница 10
Не думаю, что сильно скучал наш Ахилл, находясь среди царевен, прекрасных, как речные нимфы. Сужу об этом по тому, что по истечении девяти месяцев после появления на Скиросе рыжеволосой Пирры вдруг начали тамошние царевны рожать одна за другой. Рожали только девочек, причем двойнями и тройнями — уж так, видно, на этом острове было заведено.
Прошел еще месяц, другой, — люди Агамемнона к этому времени уже почти год сбивались с ног в поисках Ахилла, — и вдруг проносится слух, что странные вещи творятся там, в доме царя Ликомеда. Похоже на то, что какой-то любвеобильный бог снизошел с Олимпа на Скирос и осчастливил там своей любовью царских дочерей. Ты знаешь, у нас, у ахейцев, не принято сомневаться в подобных объяснениях.
Один лишь Одиссей, — с тех-то пор и пошла слава о его уме, — лишь он один сразу смекнул, в чем может быть истинная причина чуда, сотворившегося на Скиросе.
Но как в этом удостовериться? В лицо-то он Ахилла не знал. Ведь не станешь раздевать девушек, чтобы определить, что они там под одеждами прячут!
Придумал, однако, Одиссей, как ему тут поступить!..
...Спустя какое-то время приплыл на Скирос корабль финикийских торговцев. Являются они в царский дом, раскладывают товары, ткани, ленты, гребни для волос, кружева. Девушки набежали, толпятся около них, прицениваются. Только один купец незадачливым оказался: привез он на продажу оружие, будто не ведал вовсе, что на Скиросе едва ли он разбогатеет на таком товаре. Лишь одна девушка с рыжими волосами стояла возле него и с восхищением разглядывала щиты, дорогие доспехи, ощупывала, сколь остры клинки мечей...
Вдруг за воротами — какой-то шум, гам, боевые кличи, звон оружия, — уж не пираты ли высадились на берег Скироса? Девушки с визгом и воплями бросились врассыпную.
И только рыжеволосая Пирра поступила иначе — она схватила щит, меч и бесстрашно устремилась навстречу неприятелю.
Однако за воротами ее уже встречал Одиссей:
— Приветствую тебя, доблестный Ахилл, сын Пелея. Идем же на мой корабль, царь царей Агамемнон давно ожидает тебя.
Так небольшое время спустя оказался Ахилл во Фригии, чтобы сразиться там с исполином Бусилаем.
Почему же в тот поход его везли в закрытой повозке и почему все еще выряженного девушкой? О, это уж особая предосторожность Агамемнона, для которой, конечно, были у него причины!
Если бы с самого начала все в нашем войске знали, что в походе участвует славный Ахилл, то весть об этом тут же разнеслась бы по всем царствам. Непременно дошла бы она и до птелейского царя Фридона, — тогда бы он, может, и не решился давать клятву именем Зевса, что в случае поражения своего Бусилая отдаст себя и свой город на милость Агамемнона.
Имелась и другая, не менее важная причина. Умна была Фетида, и узнай она, что ее сына забрали со Скироса — могла бы изыскать какой-нибудь способ выкрасть и снова спрятать его. А про какую-то рыженькую девушку, которую везут в повозке, кто станет говорить? Мало ли девушек обычно возит за собой наш микенский царь!..
Ну а уже после того, как Ахилл одержал победу над Бусилаем и стал правителем Птелея, — дело сделано, и пускай себе Фетида обо всем узнаёт!
Но ведь не для одного только похода на не заслуживающий доброго слова Птелей нужен был Ахилл Агамемнону — куда более дерзкие замыслы на будущее уже вынашивал наш царь царей: простереть свою власть и на ионический берег. Тут не обойтись без большой, кровопролитной войны, какой еще не знал наш мир, — вот когда в особенности понадобится сила и отвага Ахилла!
Но как удержать при себе этого юношу, своенравного, как кентавр? Да еще при его матушке, помышляющей лишь об одном — как отбить у своего сына охоту воевать на стороне Агамемнона!
Однако и тут Агамемнон придумал кое-что. Был в Микенах один юноша прекрасной наружности, но сама богиня злого рока Асида, верно, с момента рождения приметила его, ибо рожден он был, как это стало ясно потом, на горе Трое и троянцам, на горе Фетиде и Ахиллу, на горе всему и всем, кроме разве Микен и микенского царя Агамемнона...
Имя этому юноше было Патрокл...
Пожалуй, даже соблазнивший Елену троянский Парис не превосходил его красотою. И был этот Патрокл щедро одарен богами — отлично правил колесницей, метко стрелял из лука, был отважен; кроме того, знал все лучшие песни, умел превосходно играть на кифаре; при всем при том нравом был мягок и не горделив. Превосходный, в общем, юноша, второго такого мне видеть не приходилось.
Этого самого Патрокла и направил Агамемнон в помощь Ахиллу в Птелей.
...Вот здесь, дорогой Профоенор, я должен несколько отступить от своего повествования.
Почему мы, ахейцы, в бою в последние века столь превосходим все другие народы? Конечно, наши воины лучше подготовлены к схваткам, а наши полководцы сызмальства обучаются военной науке — стратегии; но, уверен, есть и еще одна, ничуть не менее важная причина наших славных побед, что мы всегда одерживали над всеми — над коварными финикийцами, над дикими эфиопами, над спесивыми египтянами, над грозными ассирийцами, — над всеми народами обозримого мира.
А дело тут в дружбе, да, да, в нашей дружбе, мой милый Профоенор!
Ведь у других народов — как? Люди воюют либо по принуждению своих царей, либо по собственной воле, то есть, в таком случае, — ради грабежа. Потому и воины у них не очень-то надежные.
А как у нас бывало в те времена?
Ахейский мальчик становился воином уже в двенадцать лет. И вовсе не по принуждению и не из корысти, а потому что тебя потом и ахейцем не будут считать, если ты не нюхал военной жизни. В мое время таким и жениться было запрещено.
И служили по пятнадцать лет. И при этом жили не в городах, а в военных лагерях.
Сейчас ничего этого уже нет — потому и страшно мне становится, Профоенор, когда думаю о дорийской угрозе, надвигающейся с Севера...
...Да, так вот! Представь себе — попадал двенадцатилетний мальчик на военную службу. Пока еще не настоящим воином, а эфебом, учеником. Отрывался от семьи, ни матери, ни отца, ни деда рядом, — кто мог наставить его, кто мог защитить?
Но и взрослые воины, гоплиты, в свой черед испытывали потребность, которая появляется у любого уверенного, сильного человека — потребность кого-то близкого наставлять, защищать.
Потому и получалось так, что каждый эфеб тотчас попадал под опеку одного из гоплитов, и на долгие годы они становились самыми близкими людьми...
До тебя, возможно, доходили слухи, что порой между ними возникала и порочная плотская связь... Нет, нет, не верь, Профоенор, не верь! Подобные слухи может распускать лишь тот, кто не знает вовсе тогдашней военной жизни!.. Ну, может, и случалось такое изредка, а каралось, поверь, весьма строго. Никак это не было правилом — о, нет, о, нет! Эта была чистая мужская дружба, заменявшая им домашнюю жизнь, с которой они расстались с детства на многие годы.
Кстати, это способствовало и тому, что всегда был прекрасен и внешний облик наших воинов. Мы, ахейцы, как никто другой в мире, ценим красоту. Оттого всякий гоплит желал, чтобы хорошо выглядел его подопечный эфеб. Ну и сам, конечно, старался, чтобы его эфебу не было стыдно за своего старшего друга.
Вот почему наши воины, в отличие от воинов из остальных земель, всегда бывали выбриты, красиво причесаны, каждый день совершали омовения, умащивались маслами, и, уж поверь, никогда от них за версту не воняло козлом, а изо рта у них не разило чесноком, как от каких-нибудь хеттских воинов, от храбрых ассирийцев или от презренных эфиопов.
Нет, наши воины, и эфебы, и гоплиты, всегда желали радовать друг друга своим благоуханием и своею красотой. И — снова повторю — ровно ничего срамного, плотского в этом нет. Радуемся ведь мы в храмах красоте статуй наших богов, хотя вовсе и не помышляем о постыдном плотском соитии с ними
Как же эта дружба способствовало победам нашего войска? Да вот как! В бою наши гоплиты сражались не столько за своих царей, не столько даже за самих себя, сколько каждый — за своего эфеба, укрывшегося за его щитом. Каждый наш гоплит знал: побеги он с поля боя — это будет для его эфеба, которого некому защитить, верная смерть. Потому не было никого более мужественного в бою, чем наши ахейские гоплиты!