Ах, Мишель, Мишель!.. - Страница 9

— Миллера? Кажется, это что-то ужасно неприличное?

— В свое время Мопассан тоже казался верхом неприличия. И даже вальс когда-то не танцевали в приличном обществе. Сейчас другой век. Это уже классика.

— Может быть. Знаешь, Полин, я никак не могу прийти в себя от выходки Селестена. Да и своей тоже. Я ведь чуть его не ударил! Я! Собственного ребенка!

Ну что тут скажешь? В моей голове скопилось слишком много мыслей, чтобы произнести вслух какую-нибудь из них.

— А он принес тарелку с кусками дыни и опять просил у меня прощения… Я тоже каялся! Так не может продолжаться!

— Имеешь в виду, не должно повториться? — поправила я.

— Конечно! Это ненормально!

— Почему, Мишель? В других семьях ссоры, крики и даже мордобой — это норма.

— Но не у нас! Не в нашей семье!

— Мишель. — Я прижалась к нему. — Ты знаешь, мне тоже очень дорога и наша семья, и ее репутация. Но все обстоит гораздо сложнее.

— Ты о чем? — Он напряженно отстранился от меня.

Я пристально смотрела в его глаза. Муж выдерживал взгляд. Ох, только бы не сорвалось: «о твоей любовнице!».

— Утром я была у врача. Он настаивает на том, чтобы я срочно ложилась в клинику. Иначе у Жюльет мало шансов.

— О, Полин! — Мишель обнял меня обеими руками и прижался головой к моей груди. — Что я должен сделать? Как помочь тебе?

От его жаркого дыхания и прикосновений у меня по телу побежала та самая, «предвещающая», истома. Кажется, он задал какие-то бестолковые вопросы?.. Нет, вопросы потом… Я уже не могла ничего с собой поделать, а просто повернула к себе его лицо — такое дорогое, любимое, самое желанное в мире! И мы поцеловались так, как если бы это был наш самый первый и самый долгожданный поцелуй в жизни.

— Нет, пожалуйста, Полин! Нет! — зашептал Мишель, опускаясь передо мною на колени, обнимая и целуя мои босые ноги. — Только так! Я все сделаю губами! Мы должны щадить Жюльет! Да, я очень хочу тебя!.. У нас все получится! Моя родная, моя самая любимая в мире женщина…

Его руки, губы, прикосновения лица и волос где-то внутри моих бедер… Огромная теплая волна все ближе, ближе… Пальцы и губы гладят и ласково щекочут живот, и волна постепенно расходится, так и не взметнувшись пенным гребнем до предела, но мне так хорошо, так покойно, и ничего нет — никаких гадких Мадлен, никаких страхов, никакого отчаяния…

Коленями я чувствую, как дрожат плечи Мишеля, что у него мокрое лицо и волосы тоже почему-то мокрые. Я нагибаюсь и протягиваю руку: его волосы надо лбом действительно влажные и скрутились в завитки. Я глажу горячий лоб, чувствую брови, веки, глаза под ними, щеки — все влажное.

— Ты плачешь, Мишель?

— О, как же я люблю тебя! Иди сюда! — Он поднялся с пола и лег со мной рядом. — Полин, моя единственная…

И долго-долго и очень нежно целовал мои губы, едва касаясь их своим ртом, как будто лишь осторожно дышал на них.

Потом бережно взял меня на руки и понес в спальню. Но я чувствовала, как он весь пышет жаром и дрожит по-прежнему.

— Что с тобой, милый?

— Все хорошо, Полин. — Он уложил меня в постель, укрыл одеялом и, отступив на шаг, стал любоваться, как художник любуется картиной. Но по бледному лицу блуждали багровые пятна.

— Да, мой родной, это было восхитительно, — прошептала я, испытывая к мужу невероятную нежность. — Но у тебя, случайно, не поднялось давление?

— Что ты сказала? — Он наклонился ко мне, обдав жаром. — Не слышу?

— С тобой все в порядке? Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, хорошо! Спи! Я сейчас.

И скрылся в ванной.

Но уснуть я не смогла. Я лежала и прислушивалась к звукам воды. По-моему, прошла целая вечность. За окном сделалось совсем светло. Вылезать из постели не хотелось совершенно, но я все-таки пересилила себя и прошла в ванную.

Мишель стоял под душем. Улыбнулся и помахал мне рукой. На запястье были часы. Человек с часами под душем выглядит несколько забавно.

— Как ты? — спросила я.

— Все хорошо. Только не вздумай забраться ко мне.

Я потрогала воду. Ледяная, как и можно было предположить.

— Мишель, это глупо. Ты простудишься. — И попыталась открыть кран горячей воды.

— Уйди, Полин. — Он перехватил мою руку, и мы оба вздрогнули. — Пожалуйста. Мы оба слишком темпераментные люди.

— Ты считаешь это предосудительным на семнадцатом году брака и двадцатом году знакомства? — Другой рукой я провела по его животу.

— Прекрати, пожалуйста, — хохотнул он.

— Все, больше не буду. Давай вылезай. Нам нужно поговорить.

— Мы уже говорим.

— Мишель, я ложусь в клинику. — Он стоял под ледяным душем и все равно лукаво смотрел на меня. — Возможно надолго. Я договорилась с Эдит. — Потянувшись к горячему крану, муж повернул его. — Она поживет здесь и присмотрит за хозяйством.

— Полин, ты в своем уме?

— Послушай, а если мне придется провести там полгода? Как вы тут управитесь вдвоем? Два мужика!

— Мы не мужики, — деланно обиделся Мишель. Над ванной поднималось уже облако пара. — Мы — мужчины.

— Извините, мэтр. Тогда я вызову из Тура свою маму. Я сойду с ума, переживая, как вы тут будете одни.

— Мы не одни. Два раза в неделю приходит убираться мадам Сифиз. Можно попросить ее приходить чаще.

— А еда? Ты ведь даже плохо представляешь себе, где и какие покупать продукты.

— Мы с Селестеном будем питаться в кафе. Кроме того, у нас отличный итальянский ресторан за углом! А твоя Эдит совершенно не умеет готовить!

— Хорошо, ну а стирка? А постельное белье? А рубашки? Если за тобой не проследить, то ты неделю будешь ходить в одной и той же, не говоря уже о Селестене. А носки? Трусы?

— Кстати, Полин, о трусах. Принеси мне белье, через… — Мишель вытащил руку из облака пара и уставился на циферблат. — Через час десять мне уже пора быть в конторе!

Когда тебе за сорок, пусть совсем немного, бессонная ночь на фоне бурных переживаний и прерванного полового акта явно не добавляет бодрости и оптимизма мыслям, словам и поступкам.

С самого утра Мишель чувствовал себя дискомфортно: раздражительность, взбудораженность и сонливое безразличие одновременно. Он едва не захрапел на утренней встрече с адвокатами противной стороны. И обрадовался как ребенок, когда вдруг отменилось судебное заседание, назначенное на три дня. Он даже отпросился у патрона под каким-то банальным предлогом, чтобы поехать домой и спать, спать, спать…

Но тут позвонила дама с площади Виктора Гюго: дама де ля пляс-Виктор-Гюго или сокращенно — дама де ля пляс. Мишель старался даже мысленно не называть любовниц по именам с тех пор, как невзначай произнес имя самой первой в постели с Полин.

Он поехал на свидание. Хотя вполне мог бы этого и не делать. Во-первых, сегодня пятница — не их день, — обычно они встречаются по средам, если никто не занят, но в эту среду они были дружно заняты оба. А во-вторых, на следующей неделе, когда Полин ляжет в клинику, встречаться стало бы проще, но, Мишель усмехнулся, одновременно и сложнее. Надо же, как ловко жена убедила его в необходимости поселить Эдит у них в доме! Куда только девается его адвокатское красноречие, когда она начинает говорить и он видит, как двигаются ее губы — полные и совсем по-девичьи яркие. И как она чуть-чуть облизывает их, когда начинает волноваться. И эта тонкая голубоватая живая жилка на шее… Сколько раз он целовал ее, чувствуя биение пульса. И эта ее сокровенная родинка на лобке, трогательно спрятанная под нежными колечками волос. А какой чудесный, ласковый аромат у ее тела!

Мишель почувствовал, как по всему организму начал разливаться жар, а на лбу опять выступили капельки пота. Нет, нет, больше никаких игр с Полин! И вышвырнуть из дома все ее идиотские тренажеры! Должна же она родить ему дочь, в конце-то концов!

Конечно, сын — это очень хорошо, очень здорово. Он — наследник, продолжение фамилии. Но сын — это ты сам, только опять мальчишка, которому заново на протяжении десятков лет придется бороться за свое место под солнцем. А дочь… Дочь — совсем другое дело. Дочь — это твоя и только твоя собственная женщина. Маленькая сказочная принцесса, которая любит тебя не потому что ты, скажем, в ее вкусе или сумел как-то расположить к себе. А просто любит. Сразу, как только родится. Потому что она — твоя, твоя плоть и кровь, часть тебя. Но женщина!