Ах, Маня - Страница 6

…А теперь Ленчик ржал на Манином дворе, здоровый, довольный, уверенный в себе мужик. Он и анекдот про кожаную юбку воспринял, и на когда-то волновавшую его женщину Зинаиду смотрел, и Мане показывал что-то вроде детской козы рогатой (забодаю! забодаю!), и Лидии подмигивал: мол, смотри, племянница, какой я весь веселый и счастливый. Лидия вспомнила. Был у них в институте шутник-придурок. Он любил выскакивать неожиданно из-за угла и, зловеще хватая за руки, спрашивать: «Хочешь, рубль дам?» Сейчас все в Манином дворе напоминало такую же идиотскую шутку.

– Умывальник налит. Идите мыть руки, – сказала Маня.

– А куда поставить самовар? – спросил Сергей. Он вдруг забеспокоился, что все отвлеклись от его ценного подарка, внесенного на вытянутых руках. Надо было вернуть всех к состоянию восхищения.

– Ах, какой самовар! – откликнулась Маня. – Я поставлю его на комод.

Гость шел косяком. Подъезжали машины. Приходили люди с чемоданами: они приехали автобусом. И все говорили одно и то же:

– Манечка! Мы нашли тебя по флагу.

Сергей отвел Лидию в сторону и спросил: «Кто им будет оплачивать командировочные?»

Лидия возмутилась всегдашним его рублевым подходом, а потом подумала: а на самом деле – кто? Родилось любопытство, острое, жгучее, будоражащее. Вот придут ее шестьдесят лет. Она сядет и напишет сто приглашений. Ну – не сто. Пятьдесят… Двадцать пять. Найдется ли десять человек, которые приедут к ней за так, на свои, ориентируясь только на флаг? Зинаида дала ей фартук и поставила к столу крошить яички. Их было сварено целое ведро. Лидия понятия не имела, сколько может поместиться в ведре яичек. Сто? Двести? Сама Зинаида разливала по тарелкам холодец. Сергею же надлежало уже наполненные тарелки осторожно спускать в погреб. Ленчик подкладывал под ножки столов камни, дощечки, чтоб все стояли ровно и устойчиво. Свои были при деле. А чужие ходили за Маней, что-то рассказывали, что-то спрашивали, плакали, смеялись. Маня же выглядела тридцатилетней, и это было совершенно невероятно. Она последние годы носила стрижку, а теперь, оказывается, это была самая модная прическа – сэссон. Короткие, чуть завивающиеся на концах волосы лежали как-то уж очень молодо и вполне соответствовали сияющим Маниным глазам. Вдруг обнаружилось, что никогда не знавшая косметики Маня тем не менее не приобрела за жизнь глубоких морщин. Конечно, они были. Вокруг глаз и в уголках губ. Но это были веселые, смешливые морщинки, признак скорей характера, чем возраста. А вот «собачьей старости» – двух продольных глубоких мрачных морщин, что оттягивают уголки рта и сбегают черными впадинами по подбородку, – вовсе не было. Всякая глядящая в зеркало женщина знает: нет ничего изобличительней этой самой «собачьей старости». И одета Маня была как всегда. Но традиционная домашняя ситцевая кофта с пышными рукавами сегодня, сейчас выглядела очень современно, даже стильно, как и дешевенькая, «под жемчуг», ниточка на шее. Это надо было ухитриться в шестьдесят лет прийти в полное соответствие со временем.

– Какая она сегодня молодая, – сказала Лидия Зинаиде. – Разве ей шестьдесят?

Зинаида вздохнула.

– Мне это как раз не нравится, – ответила она. – Нет, нет, не потому, что не нравится видеть ее молодой, а потому…

– Что завтра все это кончится? – подсказала Лидия.

Зинаида покачала головой:

– Нет, не то… Я не могу словами объяснить что… У меня настроение печальное. Не слушайте меня, Лидочка…

Но Лидия заволновалась. На самом деле противоестественно выглядеть молодой на шестидесятилетии. Такой молодой. Полезли в голову дурацкие сравнения с догорающей свечой, с последним вспыхом полена в костре, с буйным предсмертным расцветом осени. Захватанные тысячью рук образы теперь будто смеялись над Лидией, не сумевшей объяснить неожиданную теткину молодость. Она ведь в молодости не была молодой. Вот ведь в чем дело.

– Вы знаете, Лидочка, – тихо сказала Зинаида. – Мане на ее пенсию трудно будет прожить.

Лидия вдруг возмутилась: ей будто на что-то намекают. Будто она сама уже давно не решила, что будет посылать Мане каждый месяц двадцать рублей.

– От вас она все равно ничего не возьмет. – Зинаида меленько строгала чеснок в тарелку. – Будет говорить, что у нее все есть. Но вы знайте, Лида, что это она по своему обычаю вам врет.

– Что значит по обычаю? Маня – честнейший человек, которого я когда-либо знала.

– И честные, бывает, врут, Лидочка.

– Они врут еще больше, – вмешался Сергей. Он пришел за очередными тарелками, чтоб снести их вниз. – Ты, Лидка, жизни не знаешь. Ей-богу! Это такая хитрая штука, но я это давно заметил…

– Договорились, – сказала Лидия. – Давайте все поставим на голову.

– Хочешь, я тебе на примерах? – Сергей поставил уже взятые тарелки. – Вот я, предположим, честный. И я свою честность страшно в себе люблю. Я просто ношусь с ней как с писаной торбой. Заметь: сейчас писаные торбы в моде. А меня, честного, кругом поджимает бесчестье разных нехороших людей. Тот ворует, тот берет взятки, тот недовешивает. Вокруг меня, честного, жизнь, можно сказать, бьет ключом. Знаешь анекдот про человека в дерьме? Ему руку протягивают, а он не вылезает: я, говорит, здесь живу. Так вот этот человек очень честный. Он тут живет.

– Неси холодец в погреб, – устало сказала Лидия. – В практической деятельности ты сильней, чем в теории.

Но тут появилась сама хохочущая Маня, а за ней строго, на негнущихся ногах шел «генерал» Егоров. Лидия и Сергей его еще не знали, и Ленчик тоже не знал. И они все вытянулись почтительно перед брюками с кантом, готовые к любой неожиданности: а вдруг «генерал» – родственник? Забытый или воскресший?

Егоров же был сердит. Во-первых, с флагом не было никакой ясности. Там, куда он звонил, четкого ответа ему не дали. Во-вторых, две машины, приехавшие к Мане, приткнулись к чужим соседним заборам. Никто, правда, не был в претензии, но надо знать, сколько их может быть вообще? Чтобы завтра не получилось, чтоб ничто не препятствовало движению, чтоб вообще был порядок.

– А ты вызови милицию, – предложила Маня. – Поставь регулировщика с жезлом.

Егорову стало обидно. Ведь он же не из корысти, не из какой-то обиды – приглашение на Манин праздник у него тоже было. Он по службе, долгу и совести хочет, чтоб все было хорошо и правильно. И тут он вдруг получил прекрасный аргумент в пользу требования порядка. По двору, сжав в кулаке горлышко поллитровки, шла женщина. И шла она неверно, петляя, и глаза у нее были напряженные, немигающие и агрессивные.

– Батюшки! Дуся! – закричала Маня и бросилась ей навстречу.

Дуся остановилась, пошатываясь, а потом, прямо глядя Егорову в глаза, сказала:

– Я пришла специально сегодня, чтоб не видеть никаких рож. Думала, мы с тобой выпьем вдвоем – и делу конец. А у тебя полно всяких…

Она махнула бутылкой и пошла прочь, а Маня обхватила ее и силой увела в дом.

– Это сегодня, – мрачно сказал Егоров, – а что будет завтра?

– Вы не волнуйтесь, – ответил Ленчик. – Уследим.

Видимо, Егорову понравилось само слово. Оно заключало приятный для него смысл: не все, мол, будет в порядке, это ясно, и беспорядок, конечно же, будет, но за ним «уследят». Это хорошо, это мобилизующе.

– Я тоже буду здесь, – сказал он доверительно Ленчику. – И тоже рассчитываю… уследить.

– Пусть пенсионеры надерутся до положения риз, – засмеялся Сергей. – Пенсии их за это ведь не лишат? Не лишат. Это ведь не премия!

– К сожалению, не лишат. – Егоров снова стал мрачен.

Несовершенство закона о пенсиях вернуло его в дурное настроение.

– Это я надерусь, – засмеялась Зинаида. – У меня пенсии нет, я птица вольная.

– Значит, хорошо живешь за мужем, моя дорогая. Точно?

Ленчик смотрел на Зинаиду с таким страстным интересом, что Лидия вдруг, в секунду сообразила: он ведь совершенно не в курсе Зинаидиной жизни. Он сейчас умирает от любопытства, кто у нее – этот хорошо обеспечивающий муж, он уже позавидовал ему и даже с удовольствием примерил себя на его место.