Аграрная история Древнего мира - Страница 6

Что же касается самого М. Вебера, то он не замедлил с использованием этих возможностей, расширяя рамки собственно социологической постановки вопроса за счет территорий, каковые до него считались доменом специфически философских (ибо чисто умозрительных) дисциплин. Прежде всего он продолжил, выведя ее на новый уровень, вялотекущую войну против «теории прогресса», которую и в XX веке разделяли далеко не одни только «твердокаменные» марксисты и эволюционисты. Его вклад в эту борьбу был связан, как свидетельствует веберовский «Город», прежде всего с дальнейшей разработкой сравнительно-исторического метода, доведенной до того пункта, где возникла потребность в дополнении его новым — идеально-типическим — методом, который автор этой книги предложил уже в программной статье «Объективность» социально-научного и социально-политического познания» (1904).

Свое понимание сравнительно-исторического метода М. Вебер акцентирует следующим образом. «…Кто видит исключительную задачу «истории», — пишет он в последней главе «Аграрной истории Древнего мира», явно отводя упреки, касающиеся его склонности к проведению исторических параллелей, которая отличает эту его работу точно так же, как и предшествовавший ей «Город», — не в том, чтобы сделать себя излишней, доказав, что «все уже было», и что все или почти все различия есть различия меры (что, конечно, справедливо), тот будет делать ударение на различиях (Verschiebungen), и будет пользоваться сходствами для того только, чтобы выяснить своеобразие каждого из обоих (сопоставляемых — Ю. Д.) кругов развития по отношению друг к другу» (2, 362).

Иначе говоря, главное в сравнительно-исторической процедуре автор видит не только и не столько в отождествлении сопоставляемых эпох («кругов развития»), а в их более отчетливом различении, и, следовательно, в выявлении различий, связанных с изначальной (в конечном счете онтологически фундированной) уникальностью каждой из них. Сознание этого последнего момента и образует онтологический подтекст веберовского понимания «идеального типа» как теоретической «стилизации» типизируемого объекта, осуществляемой с ясным и отчетливым сознанием того, что это вовсе не «отражение» (и тем менее «копия») исследуемой реальности, а всего лишь мысленная конструкция — «утопия», выстраиваемая для того, чтобы более выпукло представить какие-то отдельные «аспекты» данного объекта, поставленные в логически оправданную связь друг с другом.

Приводя пример такого — методологически отрефлектированного (в отличие от автоматически применяемого теми учеными, которые не отдают отчета о природе используемой ими методики исторического сопоставления) — сравнения «аналогичных» явлений, относящихся к различным культурно-историческим контекста, М. Вебер пишет, имея в виду его собственные сопоставления городов, типичных для античности, с одной стороны, и европейского Средневековья — с другой: «Где в средние века цехи приобретают господство над городом и для политических целей принуждают городскую знать, как и каждого, кто хочет пользоваться политическими правами, записываться в какой-нибудь цех, чтобы облагаться им (цехом) налогами и подлежать его контролю, там в древности стоит δῆμος (демос), деревня, которая — например, почти по всему кругу афинского владычества — для политических целей употребляет такое же принуждение. Где Древность распределяет abstuft обязанность иметь военное вооружение по классам владельцев земельной ренты, там средние века (распределяют ее — Ю. Д.) по цехам. Разница эта чрезвычайно бьет в глаза, и уже она одна показывает, что «средневековый», то есть являющийся специфическим для средних веков, город экономически и социально в решающих пунктах был совершенно иначе конструирован, чем античный (2, 362).

Настаивая в этом, как и в других подобных случаях, на весьма существенных содержательных различиях социокультурных явлений, принадлежащих к различным историческим эпохам, автор «Аграрной истории Древнего мира» — здесь же! — оставляет место для другого, на этот раз не удаляющего, а, напротив, сближающего сопоставления, специально подчеркивая в заключение к приведенному отрывку фразу, открывающую место для нового сближения, встающего на место только что отвергнутого. Оказывается, что «средневековый» город «конструирован» совсем иным образом, чем античный, «хотя бы в том смысле, что средние века задолго до возникновения форм капиталистической организации ближе стояли к нашему капиталистическому развитию, чем (античный — Ю. Д.) полис (там же). За этой, вовсе не случайной, оговоркой стоит новый поворот, который автор «Города» и «Аграрной истории…» придает сравнительно-исторической методологии, выводя ее на новый мировоззренческий уровень, где она приобретает характер отчетливо выраженной оппозиции далеко не только к просветительской «теории прогресса», с каковой она так долго «мирно сосуществовала».

И в самом деле. Сказать, что средние века стояли ближе к современному капиталистическому развитию, чем античный полис, даже в тот период, когда там вообще не возникли какие бы то ни было формы «капиталистической организации», — значит не только дистанцироваться от позиции Т. Моммзена и Э. Мейера, считавших, что капитализм, вполне аналогичный современному, существовал уже в Древней Греции, но и пойти гораздо дальше, поставив вопрос о двух культурно-исторических формах капитализма, отвечающих экономической сущности этого понятия, одна из которых — античная — стояла дальше от современного, а другая — средневековая — напротив, приближалась к нему, по крайней мере в некоторых отношениях, причем настолько, что давала возможность говорить о ней как о непосредственной предшественнице капитализма Нового времени.

Итак, мы вновь убеждаемся в том, что сравнительно-исторический метод в культурологии, а затем и в обществоведении (еще на рубеже XIX–XX веков, казалось, «мирно сосуществовавший» с новейшей, то есть марксистской разновидностью теории прогресса), тем не менее изначально таил в себе возможность стать альтернативой всякого прогрессизма, которой и воспользовался М. Вебер, с самого начала придававший своим сравнительно-историческим экскурсам в историю города — как азиатского, так и европейского, — историю сельского хозяйства, как и хозяйства вообще, смысл, явно исключавший возможность прогрессистского толкования человеческой эволюции. Способы сопоставления современных М. Веберу результатов общественной эволюции человечества с ее хронологически более ранними фазами, гораздо чаще давали ему основание сомневаться в возможностях общечеловеческого прогресса, чем убеждали его в обратном.

Набор необходимых признаков, характеризующих, согласно М. Веберу, «идеальный тип» западного города, определяется им в процессе сопоставления с типическим восточным, или «азиатским», городом, у которого отсутствует целый ряд вышеупомянутых признаков. Причем на первое место он выдвигает отсутствие в азиатских городах такого признака, как «корпоративность», в силу которой типичный город представал как «объединение полноправных граждан, имеющих своих представителей в городском управлении, борьба за автономию которого и ее последующее расширение была характерной чертой истории западноевропейского города как в античности (особенно, в прибрежных городах), так и в средние века (особенно на севере Европы).

В противоположность Западу, констатирует М. Вебер, на Востоке «общих объединений, представительства горожан как таковых… не существовало», там «такого понятия вообще не было». Прежде всего отсутствуют специфические свойства горожан как сословия» (1, 323). А там, где, как в Японии, наличествовало сословное деление, «понятия «совокупность горожан» не было, также как понятия «городская община» (1, 325). «Понятие городской общины и горожан как целого отсутствует» и в Китае (там же). Как в Китае, так и в Японии «самоуправлением обладали профессиональные союзы, но не города» (там же). Что касается Индии, то там, согласно М. Веберу, возможность возникновения «горожан как некоего целого» и «городской общины» исключалась расчлененностью индийского общества на «наследственные касты» и «ритуальным обособлением профессий» (там же).