Аграрная история Древнего мира - Страница 115

На почве средневековой торговой и промышленной организации, отчасти рядом с ней, отчасти в ее рамках, но всегда, несмотря ни на какую борьбу против цехов, пользуясь созданными ими путями и правовыми формами, современный капитализм создал себе условия для своего роста. Из господствовавшей в торговле со времен Хаммурапи до ХIII в. включительно комменды он создал коммандитное товарищество (зачатки его в древности — что характерно — только в обществах, организовывавшихся на почве государственного откупа). Существовавшая в древности только в грубых артелеобразных формах солидарность пайщиков приняла уже очень тонкие формы права в торговых и промышленных обществах позднего Средневековья: отдельного имущества, фирмы (Firma) и т. д. Теперь возникают правовые формы для прочного капиталистического торгового и промышленного предприятия, тогда как древность, во всяком случае в чисто частном обороте, оставалась при тех правовых нормах, которые сложились на почве спорадического (diskontinuierliche) случайного помещения капитала[525]. В средние века капитал, лишь только он захватывает область промышленного производства, тотчас же начинает производить синтез мелких ремесленных хозяйств. От организации сбыта и затем доставки сырья он безостановочно идет внутрь производственного процесса и постепенно сочетает соответствующие рационализирования техники, искусственные, все более и более отделяющиеся от семьи производственные единицы (Betriebseinheiten), все увеличивающиеся в размере и — говоря вообще — со все увеличивающимся благодаря разложению и соединению труда внутренним расчленением.

В древности мы ничего подобного не замечаем в области чисто частных производств[526]. Мы видели, что скопление дюжин, даже тысяч рабов в одном состоянии (Vermögen), доже там, где рабы принадлежат к одной и той же промышленной отрасли, не создавало «крупного производства» («Grossbetrieb») в экономическом смысле, так же, как теперь помещение состояния в акции разных пивных заводов не означает создания нового пивного завода[527]. Ибо о помещении имущества шла речь и там, как мы видели: экономика и техника производства этим совсем не была затронута; рабы остаются тем, чем они были: мелкими ремесленниками, которых эксплуатирует состоятельный человек как источник ренты или — это максимум приближения к капиталистическому «крупному производству» — импортер (Демосфен) как орудия для переработки своего сырья. Мы видели, как непрочны (labil) при малом значении «постоянного капитала» были такие скопления, как всецело судьба «производства» («Betrieb») зависит от судьбы имущества, и в заключение следует прибавить еще одно: когда мы в заключающемся в рабах имуществе Древности наталкиваемся на скопления совершенно разнородных ремесленников (Тимарх), то это в такой же малой мере случайность, как и то, когда мы в составе ценных бумаг современного имущества находим крайне разнородные, в своих шансах на проценты находящиеся в совсем противоположных условиях акции. Подобное же помещение имущества в по возможности разнородные бумаги есть, как всякий знает, требование осторожности; но совершенно то же применимо в древности к помещению имущества в рабов, поскольку речь не идет о рабочих для такой абсолютно устойчивой (stetige) промышленности, как добывание драгоценных металлов (Никий), или об эксплуатации купеческого имущества в собственном смысле (Демосфен). В иных случаях было прямо требованием осторожности покупать разнородных ремесленников, — страхование от потери, какое мы находим в области рент с найма домов в участии одного и того же человека во владении долями по возможности большего числа различных домов. А из этого следует: интересы «капитализма» в области промышленности в древности, так как это был рентный капитализм (Rentenkapitalismus), в известном смысле были прямо направлены против создания «крупных производств» («Grossbetrieb»), которые создают специально один какой-нибудь продукт. К тому же сбыт продуктов промышленности, по крайней мере сбыт внешний, слишком имел характер случайного сбыта, который зависел от бесчисленных политических перипетий и прежде всего от редко в конце средних веков в такой мере встречающихся подобного рода колебаний в цене хлеба (см. выше); место, которое у массы — ее потребности как раз и покрывает современный капитализм — оставляли расходы на абсолютно необходимое, ее покупательная способность по отношению к продуктам промышленности, было в древности так узко и непрочно (labil), что на этом непрочном базисе не могла существовать социально сильная цеховая промышленность, а еще меньше крупные «кустарные промыслы» (Hausindustrie) или «фабрики».

После этих по необходимости — для того, чтобы существующие без сомнения различия выступили вперед — несколько резко формулированных разъяснений нельзя уже, конечно, оспаривать того, что промышленные производства древности кое-где могли обозначать известное приближение к рациональному «крупному производству» («Grossbdtrieb»); это была бы благодарная тема для особого исследования. Но характерным для древности является как раз противоположное развитие, которое не приближается к современному промышленному капитализму, а отдаляется от него. Весьма характерным является по существу и тот факт, что стремление капитала к получению дохода (Verwertungsstreben) в древности наталкивалось на рабский труд, который тормозил это развитие. Что в средние века это было иначе, зависело, помимо чисто исторических причин, главным образом от перемещения географической сцены капиталистического развития. Климатом обусловленное, совершенно иное развитие потребностей[528], вызванная климатом связанность с домом северных людей в течение длительных периодов в году в противоположность склонности проводить время вне дома, «άγοράζειν» [«ходить на рынок»], свойственной античному человеку (которой соответствует жизнь в кафе нынешних испанцев и итальянцев), различия «темперамента», объясняемые — без всяких «расовых» гипотез[529] — уже прямо из для каждой новой генерации заново данных климатических условий жизни, прежде всего многочисленные центры оборота внутри страны с их исключающим всякие скачки постоянным расширением потребления и производства, — все это новые условия, в которые влились технические традиции древности, и с ними должно было считаться вновь пробуждавшееся стремление капитала к прибыли.

Не только применение рабского труда вследствие более высоких расходов на его содержание было само по себе убыточно на севере, но описанная выше военная структура Средневековья исключает возможность для местопребывания промышленности, для городов, войн для добывания рабов на манер полисов Древности; военные же распри (die Fehden) рыцарства континентальных стран давали в качестве военного приза перемену сеньора оброчных крестьян, расширение собственного земельного и территориального верховенства за счет другого, но не увод людей, как это было в морских хищнических войнах античной береговой культуры. Рабство с ростом культуры внутренних стран (des Binnenlandes), по крайней мере относительно, шло на убыль, тогда как развитие «свободного» труда извлекало выгоды из всех перечисленных выше моментов (более близкое обоснование этого завело бы нас слишком далеко).

Наконец, в то время, как в военных столкновениях полисов Древности до конца Римской республики каждая война в принципе означала насильственное уничтожение всех владельческих отношений, гигантские конфискации и новые поселения, и полис в этом отношении, таким образом, закостенел на времени германского переселения народов, — средние века, несмотря на всю свою страсть к раздорам (Fehdelust), а тем более начинавшееся Новое время все же были эпохой замиренной» общины народов («befriedete» Völkergemenischaft), если ее мерить античным, пожалуй, и эллинистическим масштабом[530]. Конечно, современный капитализм в средние века и в Новое время — как уже было упомянуто выше — самый большой свой доход извлекал из «военных потребностей» («Kriegersbedarf»). Но то, что было новым, именно капиталистическая организация производства продуктов промышленности, покоилась на том «замирении», которое при всех политических перипетиях все же обеспечивало непрерывность экономического развития, и в котором, наряду с большими ленными государствами, прежде всего участвовала общая для всех церковь. В древности, напротив, уже основание полиса являлось мотивированным военно-политическими причинами актом, и его дальнейшее развитие также зависело от военных обстоятельств, и поэтому капитализм жил täm, в конечном счете, только политическими условиями (vom Politischen), он был, так сказать, не прямо экономическим: политический подъем и упадок полиса с его варьирующимися шансами на государственные от купы, на захват людей и (особенно в Риме) земли был его элементом. Когда в эпоху эллинизма и в эпоху Римской империи вселенная была замирена, тогда и на почве античного города, который стал теперь в большей мере носителем исключительно экономических интересов, сильно развились до тех пор лишь в зачатках существовавшие профессиональные союзы торговцев и ремесленников. Их, использованных позднеантичным государством для своих целей, можно проследить до первых зачатков средневековых цехов. Но для античного капитализма пробил смертный час: мир и монархическое государство, переход от береговой культуры к культуре внутренних стран (Binnenkultur) задавили его, где только он существовал, вместо того, чтобы, как можно было бы думать a priori, лишь способствовать его расцвету. Но этот переход к миру и к культуре внутренних стран окончательно осуществила римская императорская эпоха.