Афродита у власти. Царствование Елизаветы Петровны (с илл.) - Страница 16

Все годы царствования Анны Иоанновны за Елизаветой постоянно наблюдали тайные агенты. Когда в 1731 году цесаревна поселилась в Петербурге, Миних получил секретный указ императрицы днем и ночью смотреть за Елизаветой, «понеже она по ночам ездит и народ к ней кричит». В том же году был арестован и сослан в Сибирь Алексей Шубин – фаворит цесаревны, к которому она, в отличие от предыдущих любовников, сильно привязалась. Разлуку с ним Елизавета переносила тяжело. Из дела Тайной канцелярии 1731 года видно, что императрица Анна, ссылая без всякой видимой причины Шубина и его приятелей, преследовала цель разорвать все связи дочери Петра Великого с гвардейцами, которые не раз проявляли к ней, как писал один из шпионов, «свою горячность». Эта жестокость императрицы нанесла глубокую рану сердцу Елизаветы. В одной из песен, которую цесаревна сочинила в это время, есть трогательное обращение к быстрым струям ручья, на берегу которого сидит нимфа-певица, чтобы они смыли с ее сердца тоску.

Судьба Шубина сложилась несчастливо. Он провел в Сибири десять лет и был освобожден только в 1742 году. Указ о его освобождении императрица подписала сразу же после манифеста о восшествии на престол, но посланный в Сибирь офицер долго не мог по сибирским тюрьмам найти Шубина – имя его не упоминалось в списках узников, а сам Шубин, узнав о том, что его всюду ищут, молчал. Он, как и другие узники, боялся еще худшей судьбы: история князей Долгоруких, которых императрица Анна извлекла из многолетней сибирской ссылки, приказала пытать, а потом отправила на эшафот, была всем памятна и поучительна. Только случайно посланный офицер нашел Шубина и вручил ему милостивый указ Елизаветы. Шубин вернулся в Петербург, был ласково принят при дворе, но сердце его возлюбленной уже было занято другим.

Да и самой Елизавете мало нравилась жизнь аннинского двора. Он блистал роскошью, но живой и веселой цесаревне там было скучно. Танцев и маскарадов при дворе было мало, карточная игра, забавы с шутами заполняли время императрицы и ее окружения. Неудивительно, что Елизавета стремилась укрыться в своем дворце в центре столицы или на летней даче в кругу близких ей людей.

Между тем Анне Иоанновне было недостаточно знать, с кем спит, куда и зачем ездит сестрица. Она пыталась проведать, о чем, вернувшись в свой дворец, говорит и думает цесаревна, чем она дышит. Не без оснований Кирилл Флоринский в своей проповеди 18 декабря 1742 года в Успенском соборе Московского Кремля говорил, что можно было видеть императрицу Елизавету в предшествующие царствования «от всезлобных людей в монастырь понуждаемую, приставленными неусыпными шпионами надзираемую что пьет, что делает, куда ездит, с кем беседует».

В 1735 году неожиданно арестовали регента придворной капеллы цесаревны Елизаветы Ивана Петрова и вместе с бумагами увезли в Петропавловскую крепость, где находилась Тайная канцелярия. Собственно, Петрова и взяли из-за бумаг, которые оказались текстами пьес, ставившихся при дворе цесаревны. Начальник Тайной канцелярии генерал Андрей Иванович Ушаков допросил регента о тайных спектаклях при дворе Елизаветы. Петров показал, что спектакли играются придворными певчими, «також и придворными девицами для забавы государыни цесаревны, а посторонних, кроме придворных, на тех комедиях не бывало». Начальник Тайной канцелярии вскоре выпустил Петрова на волю, строго предупредив того, чтобы он об аресте «никому не разглашал, також и государыни цесаревне об этом ни о чем отнюдь не сказывал».

На следующий год Елизавета была крайне встревожена неожиданным для нее императорским указом об освобождении из-под стражи управляющего ее имениями, посаженного цесаревной за воровство. Столь бесцеремонное вмешательство власти в ее домашние дела так напугало Елизавету, что, опасаясь доноса со стороны проворовавшегося управляющего, цесаревна поспешила подать императрице униженную челобитную, в которой старалась пояснить причину ареста своего холопа. При этом она писала: «И оное мне все сносно, токмо сие чувствительно, что я невинно обнесена перед персоною Вашего императорского величества, в чем не токмо делом, но ни самою мыслию никогда не была противна воле и указам Вашего императорского величества, ниже предь хощу быть». И в конце, в традициях того времени, подписалась: «Вашего императорского величества послушная раба Елизавет». Положение цесаревны таким и являлось на самом деле: как и все подданные, Елизавета была в полной власти самодержицы, и Анна Иоанновна могла поступить с кузиной, как с обыкновенной дворянской девицей. «Принцесса Елизавета, – писал французский дипломат в 1737 году, – веселого расположения и доступнее в обращении (чем Анна Леопольдовна. – Е.А.); живет в городе и является при дворе только во время съездов; ей вовсе не дают средств поддерживать свое звание и происхождение».

Возвращаясь к неприятной истории с регентом Петровым, отметим, что выпустили его только после того, как Анна Иоанновна отправила бумаги Петрова на экспертизу архиепископу Феофану Прокоповичу, большому знатоку театра и любителю политического сыска. Феофану было поручено выяснить, нет ли в текстах комедий, ставившихся при дворе цесаревны, состава государственного преступления – оскорбления чести Ея императорского величества, например? В те времена это было весьма распространенное политическое обвинение, и с его помощью можно было «зацепить» цесаревну и ее окружение. Однако осторожный Феофан, хитрый и дальновидный, не усмотрел криминала в бумагах из дворца дочери Петра Великого. Только после этого Петрова выпустили на свободу.

Интерес императрицы к спектаклям во дворце цесаревны не был связан с театральными увлечениями самой Анны Иоанновны. Она знала, что спектакли эти проходят за закрытыми дверями и посторонних на них не бывает. И как раз эта таинственность казалась императрице подозрительной. Известно, что при самодержавии все тайное, кроме «тайного советника» и «Тайного совета», считалось преступным или, по крайней мере, подозрительным. А в 30-е годы XVIII века Елизавета Петровна действительно создала тесный, закрытый мирок, куда соглядатаям и шпионам Анны Иоанновны проникнуть оказалось трудно – недаром и возникло дело Петрова. Вокруг цесаревны оказывались только близкие, преданные ей люди, которые разделяли с ней ту полуопалу, в которой она жила. Они были верны своей госпоже и твердо знали, что при «большом дворе» императрицы им карьеры уже не сделать. Почти все они были молоды: в 1730 году, когда самой цесаревне исполнился 21 год, ее ближайшей подруге Мавре Шепелевой было 22 года, будущему канцлеру России Михаилу Воронцову – 19, братьям Александру и Петру Шуваловым – около 20. Фаворит цесаревны Алексей Разумовский был на год старше своей возлюбленной. Все они, энергичные и веселые, не были отягощены древними родословиями, орденами, чинами, семьями, болезнями. Из переписки цесаревны с ее окружением видно, как был тесен и дружелюбен ее кружок, в котором общее незавидное положение в свете и молодость уравнивали всех.

«Государь мой Михайла Ларивонович! – пишет Воронцову цесаревна. – …просил меня Алексей Григорьевич (Разумовский. – Е.А.), дабы я вам отписала, чтоб вы на него не прогневалися, что он не пишет к вам для того, что столько болен был, что не без опасения – превеликой жар. Однако, слава Богу, что этот жар перервали… и приказал свой должной поклон отдать и желает вас скорее видеть! Прошу мой поклон отдать батюшке и матушке, и сестрицам вашим… Остаюсь всегда одинакова к вам, как была, так и пребуду, верной ваш друг Михайлова».

Подпись эта неофициальная, так некогда великий отец цесаревны подписывался в посланиях своим близким друзьям – Петр Михайлов. Дочь явно подражала отцу. В узком кругу молодых людей – первых сподвижников Елизаветы – начали завязываться и семейные связи. Михаил Воронцов женился на молодой тетке цесаревны Анне Скавронской, а Петр Шувалов – на любимице Елизаветы Мавре Шепелевой. Потом пошли дети, и, как ее отец, Елизавета охотно соглашалась быть крестной: «Пожалуй, матушка государыня цесаревна, не оставь нашей просьбы рабской, но милостию своею кумою быть не отрекись», – писали супруги Шуваловы в 1738 году. Елизавета в просьбе не отказала, что видно из другого письма Мавры будущей императрице, которое было на «ты», начиналось словами: «Кумушка, матушка!», а кончалось так: «Остаюсь кума ваша Мавра Шувалова». И непременный привет: «Поклон отдаю Алексею Григорьевичу».