Африка: Сборник - Страница 9
Мне думается, друзья мои, что если делаешь что-то для человека, который тебе нравится, то стремишься делать хорошо. А мне очень нравился почтенный сэр Персивал. Это был человек весьма преклонных лет, но еще красивый, с хорошей осанкой, честный и очень добрый. В нем сочетались черты господина с чертами отца. Мне так хотелось доставить ему удовольствие! Я, как мог, старался раскачивать панкху тихо и плавно. И почтенный сэр Персивал был доволен, его седая голова медленно склонялась на грудь, он засыпал и, должно быть, видел себя во сне молодым, полным сил и в ореоле славы.
Да будет вам известно, друзья мои, что прежде чем погрузиться в сон, сэр Персивал подолгу рассматривал одну фотографию. Но не из тех, что во множестве висели в гостиных и на которых были запечатлены королевские особы Англии в величественных позах и в одеждах по случаю коронования или бракосочетания, да еще и подписанные августейшей рукой для леди Синтии, их родственницы, и сэра Персивала, ее супруга. Нет. Старик доставал из своего бумажника маленькое фото на глянцевой бумаге и, держа на ладони, пристально вглядывался в него. Потом он клал фотографию в карман. Я находился поодаль, ведь мне надо было раскачивать панкху, и не мог рассмотреть, что изображено на фотографии.
Как-то раз, когда сэр Персивал уже почти заснул, все еще держа фотографию перед собой, в гостиную неожиданно вошла леди Синтия — я даже не знаю зачем. Ее появление так меня удивило — она ведь никогда прежде не заходила сюда, — что я выпустил из рук веревку, и панкха остановилась. Однако сэр Персивал не обратил на это внимания. Он, казалось, не меньше моего удивился и даже испугался. Его старческое, но такое еще красивое лицо стало похоже на лицо провинившегося слуги. Он попытался было сунуть фотографию в карман, но полусонные движения его рук оказались недостаточно проворными.
«Что это?» — спросила его леди Синтия.
Он не ответил. Она подошла к нему и протянула руку. Сэр Персивал отдал ей фотографию.
«Мы же решили все уничтожить», — суровым голосом, тише обычного сказала леди Синтия.
«Эту я не мог… — едва слышно проговорил сэр Персивал. — Я нашел ее случайно… Наш сын… Наш единственный сын… И потом, здесь он еще совсем молодой, задолго до всех этих ужасных событий…»
Но леди Синтия продолжала все тем же суровым тоном:
«Не было ничего задолго… И никакого сына тоже никогда не было».
Она вышла из гостиной, и я — словно какой-то дух толкнул меня — последовал за ней.
Леди Синтия направилась в комнату, где стоял большой полукруглый буфет, весь заставленный бутылками. Подойдя к нему, она наполнила до краев и залпом осушила сначала один стакан виски и следом другой.
Черные глаза ее лихорадочно блестели, лицо покрылось мертвенной бледностью и как-то вытянулось. Она положила маленькую фотографию между двумя бутылками, уставилась на нее злобным взглядом и принялась с ней разговаривать. По-настоящему разговаривать, цедя слова сквозь зубы, словно перед ней был человек, которого она больше всех ненавидела. «Тебя выгнали из самого старого, самого привилегированного королевского полка из-за твоих безумств, ошибок, из-за твоего упрямства. Но я простила… Я уплатила твои долги… Я хотела подыскать для тебя подходящую партию. Но ты прицепился к этой ничтожной девке и женился на ней. Ты осмелился ввести ее в мою семью! Потом она сбежала от тебя. И тогда ты подкинул нам Дэзи. С тех пор для всех нас ты умер. Умер! Умер!»
С этими словами леди Синтия разорвала фотографию сына на мелкие кусочки. А я убежал: очень уж страшно мне было смотреть на ее лицо.
Тут Зельма-бедуинка закричала, будто ночная сова, и вслед за ней другие женщины стали вскрикивать и причитать:
— Разорвать фотографию сына!
— Безумная!
— Проклятая!
— Над этим домом тяготеет несчастье!
— Не переноси его на нас, бродячий горбун!
И слепой рыбак Абдалла в свою очередь воскликнул:
— Аллах милостив, что лишил меня света и мне не довелось видеть то, что видел ты!
И добрый старец Хусейн, продающий сурьму, дружески сказал Баширу:
— Надеюсь, после всего случившегося ты удрал оттуда насовсем, ведь ничего хорошего уже не могло там с тобой произойти.
И Башир ответил:
— Именно об этом я и думал, отец мой, и с нетерпением ждал ночи, чтобы отпереть ворота отмычкой.
— Но ты этого не сделал. Я чувствую, что твоему рассказу еще далеко до конца, — заметил уличный писец Мухаммед.
— Верно, — согласился Башир и продолжил свой рассказ:
— Сумерки еще не спустились на землю, когда появился араб портной (помните, друзья мои?), которому леди Синтия велела снять с меня мерки. Он принес великолепный наряд, сшитый из зеленого блестящего шелка. Леди Синтия приказала надеть его и осталась весьма довольна тем, что одежда на удивление шла мне. «Завтра все должно быть особенно красивым, завтра у нас большой день», — только и сказала она, и лицо ее приняло таинственное выражение. Когда она ушла, я спросил у портного и у слуг, с которыми мог объясняться, что должно завтра произойти. Но никто ничего не смог мне ответить. И тогда я остался. Очень уж мне захотелось все узнать.
— И мы хотим! Мы тоже хотим! — закричали слушатели.
Но вместо того чтобы унять нетерпеливую толпу, Башир вдруг задал вопрос:
— Помните ли вы, друзья мои, неделю удивительных празднеств, которая называлась Большой неделей Танжера? К нам тогда съехалась уйма народу.
— Да как же ты можешь спрашивать об этом, Башир?
— Как можно забыть те прекрасные дни?
В репликах слушателей чувствовалось упоение.
— Танцы на площадях!
— Военные марши!
— Фейерверки!
— Парусные гонки!
— А на стадионе, где обычно проходят игры и спортивные состязания, — парад великолепно украшенных автомашин.
При этих словах Башир поднял руку и вновь спросил:
— Ив той веренице, припоминаете, друзья мои, открытый автомобиль, самый длинный из всех, за рулем которого сидела важная пожилая дама, а рядом — маленькая девочка с длинными золотистыми волосами?
На что красавец Ибрагим, продавец цветов, первым ответил:
— Помню, помню. Вокруг нее было столько роз и ирисов! Я за месяц не продаю и половины того количества.
Не успел он договорить, как раздались другие голоса:
— А сзади находилось множество зверюшек и птиц.
— Собаки какой-то редкой породы.
— Большие и маленькие обезьянки.
— Две газели.
— Гигантские попугаи.
Тогда Башир спросил в третий раз:
— И среди зверей вы, я думаю, заметили кое-кого, в одежде зеленого цвета и с горбом сзади и спереди?
Надолго воцарилось молчание. Первым его нарушил бездельник Абд ар-Рахман.
— Клянусь своей бородой, — воскликнул он, — и священной бородой пророка, так, значит, это был ты?!
Башир слегка наклонил голову, но этого оказалось достаточно, чтобы вызвать возбужденный говор толпы.
— Ты? Среди роз и ирисов?
— Ты? В окружении редких животных?
— Ты? Прекрасно одетый?
— Ты? В машине этой всесильной женщины?
— Ты? В самом красивом автомобиле?
Башир опустил глаза и со скромным видом произнес:
— В самом деле, ни одна автомашина не была встречена такими рукоплесканиями, как наша, и мы действительно получили главный приз.
Тут послышался раздраженный голос Сейида, уличного чтеца:
— Но к чему, скажи на милость, к чему так долго держать язык за зубами? И как получилось, что известие о твоем неожиданном появлении на параде не облетело в тот же день весь город?
— Именно об этом мне и остается вам рассказать, — ответил Башир и продолжил свое повествование:
— Все время, пока украшенные автомобили один за другим катили по дорожке, на стадионе, ни на миг не смолкая, играли военные музыканты, специально ради этого приглашенные из крепости Гибралтар. Я хорошо их помню; надеюсь, друзья мои, что и вы их не забыли. Помните, какие у них были инструменты? Совсем не похожие на те флейты, дудки, медные трубы и барабаны, какие обычно мы видим у солдат иностранных войск. В руках у музыкантов были огромные волынки из козлиной кожи, словно гигантские бурдюки, и исполняли они на них протяжные, заунывные мелодии, так напоминающие наши собственные песни. И еще эти музыканты, служившие, уверяю вас, в самых прославленных полках английского короля, были одеты в юбки шафранового цвета, да такие короткие, что самые бесстыдные наши девицы постеснялись бы их надеть. А на плечи у них были наброшены шкуры леопардов.