Афоризмы, мысли и высказывания выдающихся россиян. Полное собрание остроумия и жизненной мудрости - Страница 11

В мещанине личность прячется или не выступает, потому что она не главное: главное – товар, дело, вещь, главное – собственность.

В мире нет ничего разрушительнее, невыносимее, как бездействие.

Все религии основывали нравственность на покорности, то есть на добровольном рабстве.

Всего меньше эгоизма у раба.

Где не погибло слово, там и дело еще не погибло.

Главный характер нашего языка состоит в чрезвычайной легкости, с которой всё выражается в нем – отвлеченные мысли, внутренние лирические чувствования, «жизни мышья беготня», крик негодования, искрящаяся шалость и потрясающая страсть.

Грандиозные вещи делаются грандиозными средствами. Одна природа делает великое даром.

Даже простой материальный труд нельзя делать с любовью, зная, что он делается напрасно.

Достоинство жизни человеческой – в борьбе.

Есть эгоизм узкий, животный, грязный, так, как есть любовь грязная, животная, узкая.

Женщину безвозвратнее точит и губит всепожирающий Молох любви… Она больше сосредоточена в одном половом отношении, больше заключена в любовь. Она больше сведена с ума и меньше нас доведена до него.

Жизнь даром не проходит для людей, у которых пробудилось хоть какая-нибудь сильная мысль.

Жизнь, которая не оставляет прочных следов, стирается при всяком шаге вперед.

Жизнь – мое естественное право: я распоряжаюсь хозяином в ней, вдвигаю свое «я» во все окружающее, борюсь с ним, раскрывая свою душу всему, всасывая его, весь мир, переплавляю его, как в горниле, сознаю связь с человечеством, с бесконечностью.

Истинная дружба крайне редка в этом мире, в особенности между равными; а между тем она более всего прославлялась. Если такая высокая дружба существует, то только между высшим и низшим, потому что благосостояние одного зависит от другого.

Кажется, будто жизнь людей обыкновенных однообразна, – это только кажется: ничего на свете нет оригинальнее и разнообразнее биографий неизвестных людей.

Как только человек становится на свои ноги, он начинает кричать, чтоб не слыхать речей, раздающихся внутри; ему грустно – он бежит рассеяться; ему нечего делать – он выдумывает занятие; от ненависти к одиночеству – он дружится со всеми, всё читает, интересуется чужими делами, наконец женится на скорую руку. Семейный мир и семейная война не дадут много места мысли; семейному человеку как-то неприлично много думать; он не должен быть настолько празден. Кому и эта жизнь не удалась, тот напивается допьяна всем на свете – вином, нумизматикой, картами, скачками, женщинами, скупостью, благодеяниями, налагает на себя чудовищные труды, и они ему всё-таки легче кажутся, нежели какая-то угрожающая истина, дремлющая внутри его. В этой боязни исследовать, чтоб не увидать вздор исследуемого, в этом искусственном недосуге, в этих поддельных несчастиях, усложняя каждый шаг вымышленными путами, мы проходим по жизни спросонья и умираем в чаду нелепости и пустяков, не пришедши путем в себя.

Красота ослепляет, а слепого легко обокрасть.

Любовь – высокое слово, гармония созидания требует ее, без нее нет жизни и быть не может.

Любовь и дружба – взаимное эхо: они дают столько, сколько берут.

Люди боятся умственной неволи, но они вдвое больше боятся отсутствия авторитета. Внешний авторитет несравненно удобнее: человек сделал скверный поступок – его пожурили, наказали, и он квит, будто и не делал своего поступка.

Люди забывают то, чего не стоит помнить или чего они не понимают.

Мещанство – демократизация аристократии и аристократизация демократии.

Мучительная любовь не есть истинная.

Мы тратим, пропускаем сквозь пальцы лучшие минуты, как будто их и невесть сколько в запасе. Мы обыкновенно думаем о завтрашнем дне, о будущем годе, в то время как надобно обеими руками уцепиться в чашу, налитую без края, которую протягивает сама жизнь, не прошенная, с обычной щедростью своей – и пить, и пить, пока чаша не перешла в другие руки. Природа долго потчевать и предлагать не любит.

Надобно иметь силу характера говорить и делать одно и то же.

Насколько более действенной и величественной стала бы любимая поэтами тема звездного неба, если бы они хорошо знали астрономию!

Наследство имеет в себе сторону глубоко безнравственную: оно искажает законную печаль о потере близкого лица введением во владение его вещами.

Наука – открытый стол для всех и каждого, лишь бы был голод, лишь бы потребность манны небесной развилась.

Наука – сила, она раскрывает отношения вещей, их законы и взаимодействия.

Наука требует всего человека, без задних мыслей, с готовностью всё отдать и в награду получить тяжелый крест трезвого знания.

Наша жизнь – постоянное бегство от себя, точно угрызения совести преследуют, пугают нас.

Наша сила – в силе мысли, в силе правды, в силе слова.

Не истины науки трудны, а расчистка человеческого сознания от всего наследственного хлама, всего осевшего ила, от принимания неестественного за естественное, непонятного за понятное.

Некоторые эпитафии существуют скорее для удовлетворения гордости живущих, чем для восхваления добродетелей умерших.

Несчастья приносят ужасную пользу: они поднимают душу, возвышают нас в собственных глазах.

Нет злейшего страдания, как ничего не делать.

Нет народа, вошедшего в историю, который можно было бы считать стадом животных, как нет народа, заслуживающего именоваться сонмом избранных.

Ничего не делается само собой, без усилий и воли, без жертв и труда. Воля людская, воля одного твердого человека – страшно велика.

Новое надобно созидать в поте лица, а старое само продолжает существовать и твердо держится на костылях привычки. Новое надобно исследовать; оно требует внутренней работы, пожертвований; старое принимается без анализа, оно готово – великое право в глазах людей; на новое смотрят с недоверием, потому что черты его юны, а к дряхлым чертам старого так привыкли, что они кажутся вечными.

Первая любовь потому так благоуханна, что она забывает различие полов, что она – страстная дружба.

Полного счастья нет с тревогой; полное счастье покойно, как море во время летней тишины.

Прогресс – неотъемлемое свойство сознательного развития, которое не прерывалось; это деятельная память и усовершенствование общественной жизни.

Проповедовать с амвона, увлекать с трибуны, учить с кафедры гораздо легче, чем воспитывать одного ребенка.

Прошедшее не корректурный лист, а нож гильотины: после его падения многое не срастается и не всё можно поправить. Оно остается, как отлитое в металле, подобное, измененное, темное, как бронза.