Афанасий - Страница 5
ЦРП, вспомнились ему кое-какие уловленные в шуме фразы, но полную картину столкновения дал опрос бывших лагерников середины и конца
50-х годов. После смерти Сталина их, поделенных на “воров” и “сук”, стали теснить “мужики”, сторонники общегражданских, советских норм поведения; они-то, “мужики”, и пошли войной на бешено сопротивлявшихся паханов уголовного мира. Карасин, без сомнения, не раз сиживал в общих камерах и не раз наблюдал, как встречает паханов раболепствующая шваль рангом много ниже. А она, шваль эта, в знак подчинения новому хозяину камеры обычно бросала ему под ноги чистое белое полотенце, а тот долго, со вкусом и со смаком вытирал о него ноги, тем самым принимая на себя бремя правления. Если это так, то нетрудно представить, что случилось на подстанции в последний день марта 1965 года, за кого принял Карасин пришедшего главного энергетика с его привычкой вытирать ноги о рифленый коврик, хоть процедура эта чем-то и напоминала понтийпилатовское умывание рук. Не обошлось, догадались, без хватания за грудки, карманы джентльменствующего начальника были безжалостно вывернуты, а там обнаружились и спички обгорелые, и притоптанные сигаретные окурки, и ветошь, то есть все то, что припрятывалось для последующего подброса, а уж что сказано блатным языком, какие последующие меры воздействия обещаны – о сем можно строить весьма вероятные гипотезы.
“Реформатор. Великий реформатор земли русской” – глава под таким названием вошла в историю завода, и Белкин, историю писавший, стал не только преклоняться перед Карасиным, но и оберегать его от возможных покушений – выстрела в театре, бомбы под каретой, невинной бабенки с браунингом в меховой муфте.
Был главный энергетик – и не стало его. Кабинет опечатан и закрыт главным инженером, связка бесхозных ключей бренчит в кармане
Карасина, и однажды он, уже обшаривший все углы и закоулки подстанции, заглянул в подвал, проверил имущество с истинно интендантской дотошностью и в нерешительности остановился перед сургучной печатью на двери, ведущей в неизвестность. Усмирил любопытство и дождался 16.00, когда на смену пришел Белкин, а у того свои виды были на подвал и засургученное помещение, Белкин впал – после изгнания главного энергетика – в горестное недоумение: неужто нечисть можно вымести таким оскорбительно примитивным способом, куда подевалась мертвая хватка бывшего начальника и только ли ради удовлетворения собственной подлости жил и трудился на заводе знаток западной философии и основ науки, пока еще мало распространенной, но уже получившей на Западе название “политология”? С какой, короче, сугубо практической целью главный энергетик по утрам на подстанции воспроизводил беседы, напоминающие споры праздных греков в саду, именуемом Академией? Вопрос отнюдь не лишний, ответ на него хранится в подвале подстанции, в помещении, опечатанном и наглухо закрытом; полупудовый амбарный замок, два внутренних и сургучные печати только распаляли воображение. Белкин и Карасин, закрыв подстанцию изнутри, осторожно спустились в подвал, закрыв за собой люк, посветили фонариком, погремели замками, потянули дверь, нащупали выключатель и долго огорошенно молчали, взирая на несметные богатства. Белкин дал пояснения, припомнив месяцы накануне пуска завода. Сюда, сказал он, сволокли все оказавшееся лишним после монтажа подстанции, а в горячке строительства и досрочной сдачи навезли на завод добра сверх всяких норм. В подвальном складе, запертом личными ключами главного энергетика и опечатанном, хранились алюминиевые шины всех размеров, кабели многих видов и типов, понижающий трансформатор, вольтметры и амперметры, автоматы, крепеж, осветительная арматура всех разновидностей – еще на одну подстанцию хватило бы, маломощную, правда, но как раз такие-то и в цене, населению подарили шесть соток, дачным кооперативам и товариществам побольше во много раз, и ежедневно со страниц “Московской правды” звучат призывы: дай! дай! дай! То есть продай оборудование для понижающей подстанции! Оно-то и покоилось в подвале со всеми документами на вывоз, с подписями нового директора, нового главного инженера и всех новеньких, кто под звяканье двухсот сорока шести бутылок и шелест знамен кадровой революции ворвался в кабинеты на 5-м этаже административного корпуса.
Всю неделю Белкин бегал по кабинам уличных телефонов-автоматов, деловые встречи щедро финансировались будущими покупателями, остановились на варианте, одинаково удобном для обеих сторон:
Мытищинский район, от Москвы тридцать семь километров, дорога удобная, оплата наличными, все шито-крыто, вывоз материальных ценностей с завода брал на себя Белкин, доказавший Карасину, что с юридической точки зрения сделка абсолютно законна, поскольку сокровища подвала уже давно списаны. Афанасий проявил чекистскую бдительность, лично удостоверился в абсолютной подлинности документов, глаголивших о том, что электротехнические материалы, стоимость которых превышала сто тысяч рублей, актом заводской комиссии (следовали самые всамделишные подписи) списаны с балансового счета и подлежат вывозу на свалку.
Операцию разработали тщательно, с учетом психологии охраны. В конце дневной смены подогнали к подстанции грузовик, покидали туда шины, кабели и прочее; потребовался тельфер, чтоб извлечь из недр подстанции трансформатор, весил он почти тонну. Неспешно погрузили, подцепили к грузовику тележку с пустыми грохочущими бочками, на нее и клюнула охрана, отвоевала никому не нужную тару. Заказчики ожидали за поворотом, приняли ценный груз, выдали обоим заводским товарищам аванс и повезли их к месту будущей подстанции. Хозяева дачных домиков и усадеб взяли на себя прогон документации через все конторы
Подмосковья, три субботы трудились Карасин и Белкин, расплатились с ними щедро, старший из заказчиков подвел обоих к летнему домику.
– Ваш, – сказал он. – Сами отдыхайте, с семьями, а если без семей, но с девушками – тоже отдыхайте. Лишь накануне предупредите, когда, мол, и на сколько дней… Золотые вы ребята.
Наверное, нечто подобное – подстанцию на голом месте – обещал изгнанный Проскурин кому-то из министерских тузов; ученым котом ходил, к золотой цепи притрагиваясь, вокруг и около подвала.
И обещание не забылось, что вскоре поняли Карасин и Белкин.
В будничный майский день главный инженер встретил у лифта никому на заводе не известную скромно одетую женщину лет сорока, отменно вежливо, чуть ли не под ручку, довел ее до кабинета “Вельможной пьяни”, то есть директора. Беседа длилась недолго, после чего секретарша протянула “Развратнику” ключ от кабинета главного энергетика. Туда главный инженер и ввел встреченную им женщину, и немногие проходившие мимо сотрудники услышали:
– Вот, располагайтесь, Юлия Анисимовна… Прошу… Что здесь к чему
– сами, конечно, разберетесь… А коллективу я представлю вас завтра утром… Желаю удачи, дорогая Юлия Анисимовна!
Полупоклон, “Развратник” удалился, дверь за женщиной, которая назначена, оказывается, главным энергетиком, закрылась, и с этого момента – так решил бы Белкин – вполне нормальный человек, мать, возможно, двух или трех детей, честная и умная, грамотная и работящая инженерша стала превращаться в средоточие всех земных и внеземных сил Зла и Коварства. Иначе и не могло быть. Все повторялось, люди оставались людьми, подравнивались под ранжир, неизвестно кем отмеренный и выверенный, но слепком, дубликатом принесенный в век текущий из недр неолитических пещер: было какое-то единство в многообразии человеческих пристрастий и характеров, всегда находился тот, кто будто для установления собственной диктатуры рожден, и все ниже стоящие подчинялись ему; все то, что разлито, размазано было по всему человечеству, группировалось в каждом отдельном коллективе, и как стены пещер диктовали дикарям, кому кем быть, так и заводские функции должностных лиц, отразившись в людях, начинали копироваться сменяющими их составами. И