Афанасий - Страница 15

– На Лесную. И побыстрее.

В семь часов этого же утра ему удалось позвонить домой, матери; он слушал ее, молчал, а та была встревожена ранним утренним – без чего-то семь – звонком Белкина, мать чуяла беду и заранее плакала.

Зашевелилась Юлия, приподнялась. Афанасий накрутил номер подстанции, услышал Белкина. Положил трубку.

Овешникова свесила ноги, нашла тапочки, прикрылась одеялом.

– Что?

– Немчинов погиб. Взрыв. Или погибнет. Пьяным пытался включить

“тысячник”. Сейчас он в Склифосовском. Участковый рвется на завод…

Я поеду. Тебе не надо.

Одеяло сброшено, глаза одичалые, палец указал на сервант.

– Открой бутылку кюрдамира… Налей мне.

Зубы ее заколотились о бокал.

– Позвони сюда оттуда, скажешь мне домашний телефон и адрес Люськи.

– Зачем она тебе?

Он услышал: этой ночью Овешникова в диспетчерском журнале сделала запись, допустив к работе пьяного Немчинова.

– Скверно.

– Ничего. Выкрутимся.

Милиционер ожидал его у входа на подстанцию; неизменная сумка-планшетка, полушубок; по морде, по речи – вполне рабоче-крестьянский парень с хорошей родословной, “предков до седьмого колена кнутом погоняли” – так выражался один грамотей в лагере под Читой. И где-то сбоку парня – рядовой гражданин, приодетый под работягу человек из КГБ, и эти представители власти не только начисто отрезвили Афанасия, но и мигом вернули его к временам давно прошедшим, и как обработать каждого из этих молодчиков – он уже знал. Ни того, ни другого технология взрыва не интересует.

Человек из КГБ – член той партии, что к власти пришла нахрапом, и гопстопники оттирать себя от завоеванной ими власти никогда никому не позволят; партия эта всякую техническую катастрофу воспринимает как злодейский умысел, как кем-то организованную акцию; завод питается от мосэнерговской подстанции, и если та работает, а предприятие обесточено, то это – саботаж, диверсия или “происки”; достаточно КГБ получить документ, что авария не по злому умыслу, а из-за пьяного разгильдяйства – и чекистский интерес к ЧП пропадет.

Иное дело милиция. Парень в полушубке – лейтенант, которому поручено первичное дознание, потому что Немчинов либо уже умер, либо умрет вот-вот: на сегодняшний день принято считать смертельными ожоги более 70% поверхности тела. Между “скончался мгновенно” и “умер в больнице” – существенное отличие, как между “убийством” и

“причинением тяжких телесных повреждений”. Милиционеру надо все показать и рассказать по возможности внятно и честно, поскольку никого из заводского начальства нет, а Белкин увезен вторично вызванной “скорой”, руку он ожег, вытаскивая Немчинова из-под рубильника. Все нужное и важное Карасин узнал от него по телефону еще на Лесной. От взрыва завод сразу отключился, так и не приступив к работе. Надо менять рубильники, шины, автоматы, кабель – для всех этих работ нужно выписывать наряды, а сделать это могут только инженеры с группой пять по технике безопасности, то есть начальник подстанции или главный энергетик. Но Овешниковой здесь лучше не появляться.

Он включил аварийное освещение и повел представителей власти к щиту.

Сильным фонарем осветил само место взрыва. Представил себе, как все происходило и что именно сотворил Немчинов. Тот, в седьмом часу утра проснувшись, так и не опохмелился, и это было его первой ошибкой. Он выбрался из запертой мастерской через окно, дверь подстанции открыл своим ключом, никого в ней не обнаружил (Белкин запускал компрессор) и отважился на включение второго “тысячника”, а в цехах уже работали мощные станки. Глаза так и не обрели еще зоркости, руки дрожали, попытка всадить ножи в губки кончилась неудачей, что только подхлестнуло Немчинова, сотни раз за свою монтерскую жизнь подключавшего трансформаторы; попытка была повторена – раз, другой… Немчинов делал то, что и Овешникова, расчетливая и хищная, два месяца назад, когда включением и отключением рубильника пробивала кабель. От неуверенных суетливых рывков образовалось некое подобие вольтовой дуги, огненный шар над головой Немчинова разросся, сила тока была такой, что сработали все виды защит и вырубили завод.

Подбежавший Белкин вытащил Немчинова из дымящейся груды металла, поранив руку; примчалась Люська, вызвала “скорую”, один из санитаров упал в обморок, увидев черного, как негр, Немчинова.

Оба служителя закона выслушали Карасина и остались довольны: вина за аварию полностью возлагалась на электрика, а пьян он или не пьян – это уж пусть тревожит заводское начальство, врачи возьмут анализ крови и точно установят степень опьянения. Карасин расписался в их бумагах и начал инструктаж уже съехавшихся электриков и слесарей. Ни директор, ни главный инженер на завод не прибыли. Сменившая Люську бабенка приперлась на подстанцию, села напротив Афанасия, улыбалась нервно и криво. От нее он узнал, что Овешникова все-таки приехала на завод – чтобы тут же уехать. Зудящее любопытство заставило Афанасия полезть в прошлые диспетчерские журналы, и он узнал: дежурства

Люськи, Немчинова и Белкина ни разу не совпадали. Карасин подсчитал: завод и на одном “тысячнике” сможет работать, вообще не надо было включать тот, фазы которого замкнулись из-за пьяного хулиганства

Немчинова. Позвонил в Мосэнерго. Напряжение дали. Работяги первой смены начали заделывать бреши в октябрьском плане. И ремонтники постарались, к двум часам дня только резкий, знакомый каждому электрику запах горелого металла напоминал о взрыве. Приехавшие следователи понуро стояли в десяти метрах от уже перемонтированного щита низкого напряжения – “места происшествия” уже не существовало.

Имелось разрешение на обыск производственного помещения, подстанции то есть, но рыться в шкафах никто не стал, никаких местных, внутризаводских инструкций по включению трансформаторов отродясь не было и не могло быть, все на подстанции делалось строго по отраслевым “Правилам эксплуатации”. К пяти часам вечера были опрошены все, кто что-либо знал или видел, и тут же всплыла фамилия главного энергетика и ее разрешение на допуск пьяного Немчинова к работе, о чем был осведомлен ответственный дежурный. Афанасию дали почитать Уголовный кодекс РСФСР, статью 140 (“Нарушение правил охраны труда”). Он ее знал наизусть, однако же для виду поизучал строчки. Лично ему ничего не грозило, возможно, сущие пустяки – административное взыскание, если найдут в приказах по заводу фамилию

Немчинова, но ее там нет, мужик грамотно пил и сорвался только на эти праздники.

Итак, ему – выговор, лишат и премии. А Овешниковой – диапазон пожестче и пошире: от исправительных работ по месту работы до пяти лет лишения свободы. И все в руках следователя. Если главный энергетик допустил к дежурству пьяного электрика, то, следовательно, он мог предвидеть последствия. Правда, надо еще официально удостоверить, что Немчинов умер в больнице, а не скончался при взрыве.

Афанасий закрыл синюю книжицу Уголовного кодекса – и ему стало так жаль Юлию, такая скорбь накатила на него, что почему-то вспомнилась мать в очень далекий год смерти отца.

Вдруг под вечер на подстанцию пришла Люська, на завод приехавшая, долго звонила, пока Афанасий, чуя недоброе, медлил у двери. “Лапочка моя”, – сказала ласково, обдав Афанасия запахом хорошего вина. Эта разбитная, дерзкая, умеренно накрашенная девка заходить в кабинет отказалась, постояла у щита, над которым тихо и умильно постанывали ножи рубильников, вогнанные в губки “тысячника”. Люська улыбалась грустно, будто вспоминала детство.

– Ну вот, – сказала, – и попрощалась… И с тобою, и с отделом.

Ухожу я, Афанасий. Уволилась. Скатертью мне дорожка. И тебе советую уходить. Слопает тебя твоя краля, поверь мне…

Уже в дверях произнесено было самое главное.

– Подменена в диспетчерском журнале страница, где записано, кто допустил на смену Немчинова, царство ему небесное… Теперь только двое знают про Юльку – ты да ответственный, дурак этот партийный, но тот, как и ты, самой записи не видел, а слышал кто или не слышал – это, сам понимаешь, туфта, к делу не пришьешь… Ухожу. Облегчу душу, признаюсь: мне Юлька твоя деньги сунула такие, года два жить можно припеваючи. И ты уходи, пока не поздно. И местечко найду тебе хорошее, у меня знакомства, мамаше твоей звякну, сообщу, мы еще с тобой поработаем…