Аэропорт - Страница 114

— «Транс-Америка», рейс два, говорит Кливленд. Левым заходом берите курс два-ноль-пять. При готовности начинайте спуск на шесть тысяч. Сообщите, когда уйдёте с десяти.

Димирест взял на себя все четыре сектора и начал спуск. Затем переставил указатель курса и плавно вошёл в вираж.

— Говорит «Транс-Америка», рейс два, ложимся на курс два-ноль-пять. Уходим с десяти тысяч, — передал Энсон Хэррис Кливленду.

Когда самолёт начал снижаться, болтанка усилилась, но с каждой минутой они были ближе к цели и надежда на спасение росла. Теперь они приближались к невидимой воздушной границе, где Кливлендский центр передаст их Чикагскому. После этого ещё тридцать минут лёта, и они войдут в зону наблюдения аэропорта Линкольна.

Энсон Хэррис проговорил негромко:

— Вернон, вы, конечно, понимаете, как я расстроен из-за Гвен… — Он умолк, потом нерешительно добавил: — Что у вас там с ней, меня не касается, но если я по-товарищески могу быть чем-то полезен…

— Ничего не требуется, — сказал Димирест. Он отнюдь не собирался раскрывать душу Энсону Хэррису, который в его глазах был хотя и отличным пилотом, но типичной старой девой в штанах.

Димирест уже пожалел о том, что так разоткровенничался несколько минут назад, когда чувства взяли верх над сдержанностью, а это случалось с капитаном Димирестом не часто. Лицо его стало замкнутым — обычная маска, под которой он привык скрывать свои переживания.

— Восемь тысяч футов, продолжаем снижаться, — передал Энсон Хэррис центру наблюдения за воздухом.

Димирест, следуя заданным курсом, неуклонно вёл самолёт на снижение. Глаза его в строгой последовательности перебегали с прибора на прибор.

А мысли снова невольно возвратились к этому ребёнку — его ребёнку, появившемуся на свет одиннадцать лет назад. Он долго колебался тогда — не мог решить, не признаться ли во всём Саре. Они могли бы удочерить эту девочку, вырастить её как родную дочь. Но у него не хватило духа. Он побоялся, что его признание будет слишком большим потрясением для Сары, что она не согласится взять ребёнка — ведь в каком-то смысле он служил бы ей вечным укором.

Но потом — к сожалению, слишком поздно — он понял, что был к Саре несправедлив. Конечно, его признание должно было потрясти и оскорбить её… Так же, как и теперь она будет потрясена и оскорблена, если узнает про Гвен. Но со временем её умение применяться к обстоятельствам взяло бы верх. Несмотря на всю ограниченность Сары и её пустопорожний образ жизни, несмотря на её мелкобуржуазные замашки, любительские потуги в живописи и клубное честолюбие, Димирест знал, что он может положиться на её преданность и здравый смысл. Вероятно, это и делало их брак прочным, думал он, — ведь даже сейчас он не помышлял о разводе.

В конечном счёте с помощью Сары всё как-нибудь обошлось бы. Она заставила бы его некоторое время помучиться, вымаливая у неё прощение, может быть, довольно долго. Но потом она всё же согласилась бы взять ребёнка, и, уж конечно, ребёнку страдать бы не пришлось. Об этом Сара позаботилась бы — это в её характере. Если только…

— Слишком уж много этих «если только», будь они прокляты! — произнёс он вслух.

Он снизил самолёт до шести тысяч футов и увеличил подачу горючего, чтобы не сбавлять скорость. Гул двигателей усилился.

Энсон Хэррис переключил радио на другую волну — они пересекли воздушную границу — и начал вызывать Чикагский центр.

— Вы что-то сказали? — спросил он Димиреста.

Димирест промолчал.

Снежный буран продолжал бушевать, самолёт швыряло из стороны в сторону.

— «Транс-Америка», рейс два, видим вас на экране, — сказал новый голос: говорил чикагский диспетчер.

Энсон Хэррис продолжал приём.

А Вернон Димирест думал: как бы ни обернулось дело с Гвен, надо принимать решение сейчас, не откладывая. Ну что ж, придётся выдержать всё — слёзы Сары, её гнев, упрёки, — но он должен сказать ей про Гвен.

И признаться в том, что он — отец ребёнка.

Начнутся истерики и, вероятно, будут продолжаться не день и не два, а потом ещё долго — неделями, месяцами — ему придётся сносить многое. Но в конце концов самое тяжелое останется позади, всё мало-помалу образуется. Как ни странно, он ни на секунду не усомнился в этом — вероятно потому, что верил в Сару.

Как они всё это уладят, он пока ещё себе не представлял; многое, конечно, будет зависеть от Гвен. Что бы там ни говорил доктор, а Гвен выкарабкается — Димирест был в этом уверен. У неё такая сила духа, столько мужества. Пусть даже бессознательно, она всё равно будет бороться за жизнь, и, как бы её ни искалечило, это её не сломит, она сумеет справиться и с этим. И в отношении ребёнка она, скорее всего, рассудит по-своему. Вполне возможно, что её будет не так-то легко уговорить отдать его; скорее всего, она и вообще не согласится. Гвен не из тех, кого можно вести на поводу, ею не покомандуешь. У неё своя голова на плечах.

Видимо, он окажется с двумя женщинами на руках. И в довершение всего — с ребёнком. Тут будет над чем задуматься!

И снова возникал вопрос: до какого предела можно рассчитывать на благоразумие Сары?

О чёрт! Вот история.

И тем не менее после того, как для себя он принял решение, его не покидала уверенность в том, что рано или поздно всё уладится. И он подумал угрюмо: да, уж надо надеяться, особенно если посчитать, чего это будет стоить — каких денег и каких мук.

Стрелка альтиметра показывала, что они снизились до пяти тысяч футов.

Значит, он станет отцом. Теперь это представлялось ему уже в несколько ином свете. Разумеется, распускать по этому поводу слюни, как некоторые, как тот же Энсон Хэррис, ни к чему, но что ни говори, это будет его ребёнок. А подлинных отцовских чувств ему ещё не доводилось испытывать. Как это сказала Гвен, когда они ехали на машине в аэропорт? Если это будет мальчик, мы можем назвать его Вернон Димирест-младший, совсем на американский лад. Что ж, может быть, это и не такая уж плохая идея. Димирест хмыкнул.

Энсон Хэррис покосился на командира:

— Почему вы смеётесь?

— Я и не думал смеяться, — вспыхнул Димирест. — Какого чёрта стал бы я смеяться. Кажется, нам тут не до смеха.

Энсон Хэррис пожал плечами.

— Значит, мне послышалось.

— Вот уже второй раз вам что-то слышится. Когда мы закончим этот проверочный полёт, советую вам прежде всего хорошенько проверить ваши уши.

— Можно бы обойтись и без грубостей.

— Можно? Вы в этом уверены? — раздражённо спросил Димирест. — А если при такой ситуации это просто необходимо?

— Ну, если так, — сказал Хэррис, — лучше вас этому никто не обучен.

— В таком случае, когда вы кончите задавать идиотские вопросы, займитесь-ка снова своим делом, а мне дайте поговорить с этими тупицами на земле.

Энсон Хэррис поднял спинку своего кресла.

— Как угодно. Я готов.

Оставив штурвал, Димирест включил микрофон. Теперь, придя к решению, он чувствовал себя спокойнее, увереннее. Пора было заняться наиболее неотложными делами. Он заговорил намеренно резко:

— Чикагский центр! Говорит капитан Димирест, самолёт «Транс-Америки», рейс два. Вы нас слушаете или уже приняли снотворное и отключились?

— Говорит Чикагский центр. Мы вас слушаем, капитан, и никто не отключался. — В голосе диспетчера прозвучала обида, но Димирест не счёл нужным обратить на это внимание.

— Тогда почему, чёрт подери, вы бездействуете? У нас ЧП. Нам нужна помощь.

— Не отключайтесь, пожалуйста.

Пауза. Затем заговорил другой голос:

— Говорит главный диспетчер Чикагского центра. Командир рейса два «Транс-Америки», я слышал вашу последнюю фразу. Прошу понять, что мы делаем всё от нас зависящее. Вас ещё не успели передать нам, а у нас уже десять человек расчищали вам путь. И продолжают это делать. Мы даём вам зелёную улицу, первоочередность радиосвязи и прямой курс на международный Линкольна.

— Этого недостаточно, — всё так же резко сказал Димирест. Он помолчал, не отключаясь, и продолжал: — Главный диспетчер, слушайте меня внимательно. Прямой курс до Линкольна ничего нам не даст, если нас посадят на ВПП два-пять или любую другую, кроме три-ноль. Не говорите мне, что три-ноль не функционирует. Я это уже слышал и слышал даже — почему. А сейчас запишите то, что я вам скажу, и постарайтесь, чтобы в международном Линкольна это уразумели: самолёт тяжело нагружен, садиться будем на большой скорости. А у нас повреждён стабилизатор и ненадёжен руль направления. Если нас посадят на ВПП два-пять, меньше чем через час вы будете иметь разбитую машину и груду трупов. Так что радируйте международному Линкольна, приятель, и прочистите им мозги. Скажите им: нам нужна три-ноль. Меня не касается, как они это сделают — пусть хоть взрывают к чёрту то, что у них там застряло, если не могут иначе. Вы меня поняли?