Аэрофобия 7А - Страница 6

Ее место? 19F!

Конечно, «локхид» был тогда самолетом совсем другого типа, намного меньше. Но в целом трубчатая форма и расположение кресел за эти десятилетия почти не изменились. Матс сопоставил стартовый вес, длину, ширину, высоту и объем обоих самолетов, и если не ошибся, то 47F примерно соответствовало месту Джулианы Кёпке.

Чье спасение наука до сих пор не может объяснить.

Но если она пережила на этом месте крушение на высоте более трех километров, то сидеть там, по крайней мере, не повредит, если несчастье случится в одной из самых опасных фаз полета: во время взлета.

– Боитесь летать? – услышал он хриплый голос рядом.

Матс повернулся налево к месту у прохода в среднем ряду и увидел приветливо улыбавшегося мужчину, который пришел вслед за ним и только что уселся в свое кресло. Он напомнил Матсу одного известного британского актера. Но так как у Матса была катастрофическая память на имена, он не сообразил, на кого именно походил этот мужчина с седой, аккуратно подстриженной бородой и обветренным загорелым лицом яхтсмена.

– Простите? – спросил он, и мужчина весело подмигнул. На шее у него висела надувная фиолетовая подушка, напоминавшая ортопедический воротник, который носят пациенты с хлыстовой травмой.

– Вы ведь говорите по-немецки?

Матс кивнул.

– Извините мою прямолинейность, но вы бы взглянули на себя в зеркало. Честно, вы очень похожи на типа из одного документального фильма. Правда, тот сидел не в самолете, а на электрическом стуле в Техасе. – Он смеялся и говорил с неповторимым берлинским акцентом, который напоминал Матсу о стольких чудесных вещах: о закусочной на Мерингдамм, куда он всегда приходил со своей невестой Катариной после ночных танцев. О громко ругающемся таксисте, который заблудился по дороге в ЗАГС. О том, как управляющая домом, где они снимали первое совместное жилье, расплакалась от радости, в первый раз увидев Неле в детской коляске. Правда, этот диалект напоминал ему и о пастыре церкви, который говорил с берлинским акцентом, лишь когда сердился. А он наверняка сердился в день похорон Катарины. На которые Матс не пришел.

– Рюдигер Траутман.

Пассажир протянул ему руку через проход, и Матсу пришлось сначала вытереть вспотевшие пальцы о брюки, прежде чем обменяться рукопожатием.

Страх – любил говорить своим пациентам Матс, – как удав обыкновенный, которого люди держат в качестве домашнего питомца. Они думают, что приручили дикое животное и могут спокойно положить его себе вокруг шеи. Но иногда, безо всякого предупреждения, змея вдруг сжимает кольцо. Обвивается вокруг груди, не дает дышать, заставляет учащаться пульс. Так плохо Матсу еще никогда не было.

Он чувствовал, как змея сдавливала все сильнее, но еще не достиг того состояния, чтобы с криком вскочить и, неловко размахивая руками, попытаться скинуть с себя невидимого, тихо шипящего виновника его страха.

– Матс Крюгер, – представился он соседу по проходу, умолчав о своей докторской степени.

В отличие от коллег Матс не придавал особого значения ученому званию и даже не вписал его в паспорт. Хотя его докторскую диссертацию и сегодня цитировали в основных работах о посттравматических стрессовых расстройствах.

– Простите. Моя подруга говорит, что я слишком много болтаю, – сказал Траутман, который, видимо, ложно интерпретировал тревогу в глазах Матса. – Не волнуйтесь, что я буду трепаться весь полет. Я сейчас приму свою таблетку за двенадцать тысяч долларов.

Траутман с трудом повернулся в сторону, чтобы достать из заднего кармана джинсов маленькую белую упаковку лекарства.

– Таблетка за двенадцать тысяч долларов? – переспросил Матс, заметив, что отвлечение пошло ему на пользу. Змея не ослабляла, но и не усиливала объятия, пока он беседовал с чудаковатым, но приятным попутчиком.

– У вас есть палка для селфи? – спросил тот.

– Что?

– Значит, нет. Но вы же знаете эти штуки – люди делают из себя посмешище, когда вставляют в них телефоны, чтобы сфотографироваться?

– Да, да, конечно.

– Это я. Своевременно вложился в одну фирму, которая производила эти приспособления для фотографирования.

– Ну, дело того стоило.

Траутман засмеялся.

– Можно и так сказать.

Он наклонился через подлокотник в проход, словно хотел шепнуть Матсу что-то на ухо. При этом говорил так громко, что его голос наверняка доносился до следующего аварийного выхода.

– Я мог бы сидеть далеко впереди. – Он указал в сторону кабины пилота. – В первом классе за двенадцать тысяч долларов. Попивать шампусик, есть с фарфоровых тарелок и пялиться со своей мягкой постели на соблазнительные попки стюардесс, но разве я идиот?

– Полагаю, это риторический вопрос.

Траутман рассмеялся еще громче.

– Именно. Я не идиот. И поэтому глотаю вот эту таблетку.

Он выдавил таблетку из блистера и покатал между большим и указательным пальцами.

Лоразепам, предположил Матс.

– Я сейчас закинусь этим дьявольским средством, и через пять минут отключусь, как будто жена вырубила меня ударом молотка. Ничего не буду воспринимать. И сэкономлю бабло за первый класс. Быстрее и проще даже с палками для селфи не заработать. Ну, что скажете? Хотите и вы такую таблетку? Предлагаю за полцены.

Он рассмеялся, словно рассказал достойную кино шутку.

– Нет, спасибо, – ответил Матс, хотя предложение казалось соблазнительным. Вначале он действительно подумывал, не отправиться ли с помощью бензодиазепина в страну грез на время полета. Но тогда в случае катастрофы он обязательно погибнет; например, не сможет добраться до запасного выхода в горящем самолете.

– Я предпочитаю бодрствовать, – сказал он.

– Как хотите. – Траутман пожал плечами и скинул с ног лоферы с кисточками. Потом запил таблетку остатками воды из бутылки, которую, видимо, купил в автомате у выхода на посадку.

В эту секунду Матс понял, кого напоминал ему этот колосс, который, как нечто само собой разумеющееся, занял мощными локтями оба подлокотника. Он походил на Шона Коннери, только был упитаннее.

– Тогда хорошего полета, приятель, – сказал Траутман, склонил голову на подушку для шеи, сложил руки на внушительном животе на уровне пряжки ремня безопасности и закрыл глаза. – Все будет в ажуре.

Ага, конечно. В ажуре.

Матс посмотрел направо, на другого пассажира, который уже давно спал у окна.

Потом пощелкал по сенсорному монитору, который был встроен в спинку впереди стоящего кресла, и поискал ролик с правилами безопасности, который должен был разъяснить ему, как вести себя в случае катастрофы.

Сзади подошла стюардесса, оглядывая ряды и проверяя, пристегнуты ли пассажиры.

Она благодарно улыбнулась Матсу, когда он показал ей свою застегнутую пряжку, но не стала будить спящего на месте 47F, хотя не могла видеть, пристегнут ли тот под пледом.

«Извините, вы кое-что забыли», – хотел крикнуть ей вслед Матс, который не терпел небрежности в вопросах безопасности. Но тут змея страха внезапно сдавила его, и у Матса не только перехватило дыхание, но и отказал голос.

Какого черта…

Он снова посмотрел направо. Весь в поту. С невероятным давлением в груди.

Я это действительно только что слышал?

Матс был не уверен, но ему показалось, что мужчина в шляпе, оккупировавший его место у окна, только что говорил во сне. И хотя он произнес одно единственное слово, оно невероятно смутило Матса.

Потому что это слово было «Неле».

Имя его дочери.

Неле

Сарай с остроконечной крышей был длинным, как футбольное поле, и таким высоким, что туда поместился бы двухэтажный автобус.

Здесь пахло экскрементами, старым сеном и влажной золой. И хотя металлическая кровля и тонкие сборные стены здания наверняка изолировали плохо, внутри было неприятно душно даже в такую рань. И холодный пот катился по спине у Неле в основном от страха.