Адриан Моул: Дикие годы - Страница 1
Сью Таунсенд
Адриан Моул: Годы прострации
Посвящается Шону с любовью и благодарностью.
А также профессору Майку Николсону и бригаде урологов Лестерской больницы.
Без помощи Бейли, Шона, Колина и Луиса я бы эту книгу не написала.
2007 год
Июнь
Суббота, 2 июня 2007 г.
Черные тучи над Мангольд-Парвой. Дождь льет с начала времен. И когда же этому придет конец?
1. Гленн воюет с Талибаном в провинции Гильменд.
2. Выручка в книжном магазине на сегодня составила всего 17,37 фунта.
3. Прошлой ночью три раза вставал, чтобы помочиться.
4. Ближний Восток.
5. Интересно, родители скорректировали свой похоронный план? Погребение в землю мне не по карману.
6. Сталинские замашки у моей дочери Грейси. Или так и должно быть в первые пять лет жизни?
7. Вот уже 2 месяца и 19 дней, как я не занимался любовью с моей женой Георгиной.
Порою возникает ощущение, что она уже не настолько без ума от меня, как раньше. Например, она по-прежнему готовит мне яйца вкрутую, но давным-давно перестала их охлаждать. И она до сих пор не купила резиновые сапоги. Георгина – единственная мать в деревне, которая забирает ребенка из школы на десятиметровых шпильках. Это, несомненно, свидетельствует о полнейшем неприятии как моего образа жизни, так и английской сельской местности в целом. В первый месяц после свадьбы мы вместе собирали чернику и молодая супруга училась варить варенье. Теперь, четыре года спустя, когда следы от ожогов почти зажили, Георгина покупает клубничный «Бон маман» за три с половиной фунта баночка! Спрашивается, зачем, если в кооперативном магазине можно купить точно такую же банку за 87 пенсов!
Вчера я застал ее рыдающей над стареньким кейсом, с которым она когда-то ходила на работу. Спросил, что случилось. Она всхлипнула:
– Дин-стрит[1]… Как же я скучаю…
– Кто такой Дин Стрит?
Она швырнула кейс на пол, затем пнула со всей силы по пакету, доставленному из центра растениеводства.
– Дин-стрит – это географическое место, идиот, – ответила она с холодным сарказмом, и этот ее тон начинает внушать мне тревогу.
Но по крайней мере, она со мной заговорила! Хотя продолжает делать вид, будто в упор меня не видит. На прошлой неделе в поисках ножничек для подстригания волос в носу я сунулся в ее сумочку и обнаружил записную книжку размером А5. Обычная книжка типа «ежедневник» с безобидными на вид монстрами на обложке. Однако, открыв его, я вздрогнул: запись на первой странице начиналась обращением ко мне:
Адриан, если ты нашел мой дневник и читаешь его, прекрати немедленно. Этот дневник – моя единственная отдушина. Пожалуйста, уважай мои желания и право на личную жизнь.
Закрой книжку и верни ее на место,
СЕЙЧАС ЖЕ!
Я перевернул страницу.
Дорогой дневник,
я намерена каждый день рассказывать тебе о своей жизни – все без утайки. Ведь мне больше не с кем поделиться тем, что меня мучает. Не с Адрианом же – у него случится нервный срыв, а родители и сестры в один голос заявят: «Мы тебе говорили, не выходи за него», и от друзей я услышу то же самое. Но проблема в том, дневник, что я глубоко несчастна. Мне опротивели сельские просторы! Здешние обитатели никогда не слыхали ни о «Белом кубе»[2], ни о кофе «маккиато» и думают, что Рассел Брэнд[3] – это модель электрочайника. Люблю ли я своего мужа? И любила ли я его когда-нибудь? Смогу ли я прожить с ним до самой смерти – его, моей или обоих сразу?
Я услышал, как хлопнула дверь в огород, а затем шаги жены. Быстренько сунул дневник обратно в сумку и громко спросил первое, что пришло в голову:
– Георгина, когда у королевы официальный день рождения?
Жена вошла в комнату.
– Зачем тебе? Опять написал стихотворение по случаю, да?
Закуривая, Георгина слегка наклонила голову, и мне невольно бросилось в глаза, что теперь у нее три подбородка. Я также не мог не заметить, что с некоторых пор говорящие весы в ванной перестали подавать голос, – определенно Георгина с ними поработала.
И я уже давно не хожу с ней покупать одежду после того, как она закатила жуткий скандал в примерочной «Праймарка»: застряла в свитере 48-го размера, и вытащить ее удалось, только разрезав свитер. По дороге домой Георгина не переставая твердила:
– Ничего не понимаю, у меня же 46-й размер.
Даже мой ослепший друг Найджел, сохранивший, однако, способность различать очертания предметов, обронил на днях:
– Блин, Георгина, похоже, толстеет. Она приходила ко мне недавно, и, пока она шла от калитки к дому, мне казалось, будто сарай с садовыми инструментами ожил и движется на меня.
Жена удалилась на кухню заниматься ужином, и я мужественно переборол соблазн снова вытащить дневник и продолжить чтение – слишком уж был велик риск.
После ужина (салат с консервированным тунцом, молодой картофель, свекольная сальса и клубника из нашего огорода, политая сливками «Элми») я мыл посуду, когда на кухню заглянула Георгина и взяла из буфета пачку печенья. Вытерев насухо все поверхности, рассортировав мусор и оттащив мусорный бак к воротам, я вернулся в гостиную, чтобы посмотреть новости по Би-би-си-4, и увидел, что Георгина уже умяла три четверти пачки. Мне следовало промолчать. Сомкнуть уста и не размыкать их даже под пыткой… Последовавшая ссора напоминала извержение вулкана.
Грейси, которая слушала песни из «Классного мюзикла-2»[4], врубила проигрыватель на полную громкость и закричала:
– Хватит орать, а не то я вызову полицию!
Из соседнего дома прибежала моя мать узнать, не убила ли меня жена, часом. Голос матери перекрыл наши голоса, положив конец перепалке:
– Георгина, ты отказываешься смотреть правде в глаза! У тебя 52-й! Ну и что?! Прилично одеться можно и в магазинах для крупных женщин – да хоть в той же французской «Пышке».
Георгина бросилась в распахнутые объятия моей матери, и та, глядя на меня, сердито мотнула головой, мол: «Проваливай!»
Сегодня утром жена не провожала меня до порога, когда я, как обычно оседлав велосипед, отправился на работу. На выезде с нашего участка я по привычке обернулся, чтобы помахать на прощанье, но в окне никого не было. Физически я разваливаюсь. Ночью встаю раза три и даже чаще, если позволяю себе бокал вина после вечерних новостей. Естественно, я не высыпаюсь, а по утрам еще и вынужден выслушивать жалобы моих родителей (их дом от нашего отделяет не слишком толстая перегородка): якобы непрерывное журчание воды в бачке мешает им спать по ночам.
Ехал я против ветра и не мог развить приличную скорость, а на подступах к Лестеру меня ждала еще одна неприятность: город перерыли чуть ли не целиком для укладки новых канализационных труб. Меня, злосчастного владельца выгребной ямы, прямо-таки захлестнула желчная ярость. Удивительно ли, что моя жена тоскует по большому городу, если жизнь в Мангольд-Парве не удовлетворяет ее базовых потребностей? В наших примитивных санитарных условиях я виню отца: обустраивая наше новое место жительства, «Свинарню», мы отложили деньги на сточные трубы, но потом одним махом спустили их на пандусы для папаши, вдруг превратившегося в инвалида. А кто виноват в том, что с ним случился удар? Зарядку он сроду не делал – разве что тренировал указательный палец, беспрерывно переключая телеканалы. И словно ему мало причиненного ущерба, отец явно не собирается отказываться от вредных привычек: он по-прежнему выкуривает по полторы пачки в день и обжирается крепко поперченным жареным салом с хлебом.