Адония - Страница 16

– Чего надо? – недружелюбно пробормотала Ореста.

– Пастила пропала. Сама отдашь? Тебя с урока одну отпускали.

– И не брала, и не видела. Обыщи, если хочешь.

– А ну-ка, ложись на кровать! – толкнула Оресту Адония.

– Зачем это?

– Сама ляжешь? – угрожающе спросила Адония.

Ореста, на полголовы выше и вдвое тяжелее противницы, послушно села, а потом прилегла на своей постели. Адония, склонившись к её лицу, быстро и хищно, как зверёк, обнюхала его.

– Пахнет! – убеждённо заявила она, выпрямляясь. – Пастилу-то сожрала, а запах-то – вот!

После этого, деловито склоняясь, Оресту обнюхали все представители свиты. Согласно покивали головами: «да, пахнет».

– Вдвое будешь должна, – твёрдо заявила Адония. – Или возместишь, или отслужишь. Понятно? Иначе спокойно жить здесь больше тебе не придётся.

Ночью две подружки лежали рядом. Фионе уступили соседнюю кровать – отчасти из сочувствия, отчасти повинуясь просьбе-приказу Адонии. Фиона тихо плакала.

– Да, – шептала ей, придвинувшись к самому краю кровати, Адония. – Если б знать, что так выйдет – лучше бы самим съесть.

– Что же, – всхлипывая, спросила Фиона, – здесь не бывает ничего сладкого?

– Нет. Никогда.

– И ленту мне уже не вернут?

– Лежи тихо, – прошептала Адония. – Сестра Люция, кажется, опять уйдёт к себе. Да, уходит.

– Куда к себе?

– В свою комнату, конечно. У сестёр у каждой своя комнатка. Кровати у них с занавесками, и половички на полу. И шкафчик есть, и комодик, и столик.

– Ты что же, была?

– Нет, конечно. Из коридора видела. Нас иногда посылают в их коридор какую-нибудь сестру позвать, мы и зовём – из коридора. А двери в их комнатах настежь раскрыты, даже ночью: Бригитта распорядилась. Ты слушай. Сёстры по очереди спят вместе с нами. Вон там, у двери, для них место. Но Люция иногда дождётся, когда мы уснём, и уходит к себе. Я видела. Рано утром возвращается – как будто всю ночь здесь спала. Вот и сегодня ушла, и, кажется, всё будет прекрасно.

– Что будет прекрасно?

– Да всё, подружка. Я в твоей беде виновата, я её и исправлю. Ты спи.

Прошёл час. Фиона в полудрёме видела, как Адония вдруг неслышно встала, натянула и подвязала чулки, надела своё серое платье и, неслышно ступая, прошла между кроватями к выходу.

Неизвестно, сколько прошло времени, когда Фиона почувствовала, что её тормошат.

– Тсс! – прижала палец к губам Адония. – Вот твоя лента!

– Откуда? – торопливо протирая кулачком глаза, изумилась Фиона.

– Из кельи Ксаверии, откуда ж ещё.

– Ты была там?! Ночью?!

– Ну, была. Не велико дело.

– Темно! Страшно!

– В коридорах горят фонари. В комнатах светят лампадки. Ксаверия храпит так, что никаких шагов и не слышно.

– Как же ты ленту нашла?

– Она и не прятала. Сделала себе из неё закладку для книги. На столе была книга и какие-то письма. Я их все перепутала, книгу закрыла, а чернила из чернильницы вылила ей в башмак.

– Ой, что будет?

– Да ничего. Глупая она, что ли, чтобы кому-то рассказывать?

Однако умом Ксаверия не отличалась.

Утром всех воспитанниц заперли в спальной зале. Не выпустили даже умыться. Притихший пансион был наполнен предощущеньем беды.

Послышались резкие шаги. Дверь распахнулась. Донна Бригитта, в белом накрахмаленном колпаке, вошла, почти вбежала, грозно сверкая глазами.

– Событие ужасное, – срывающимся голосом заговорила она, – говорить о котором отказывается язык, ужасное, мерзкое, больше даже – за пределом мерзкого, произошло в моём благопристойнейшем пансионе. Ночью кто-то проник в келью к сестре Ксаверии и похитил находившийся в ней ценный предмет. Кроме того, этот кто-то самым зверским образом напал на сестру Ксаверию! Сестра, покажите.

Бледная от негодования Ксаверия, выступив вперёд, сняла башмак и предъявила на всеобщее обозрение ногу в фиолетово-чёрном от чернил чулке. Над головами воспитанниц прошелестел быстрый вздох.

– Мне нужно знать, – закончила донна Бригитта, – кто этой ночью выходил и побывал в келье сестры Ксаверии. Я буду вызывать вас по одной в свой кабинет. Если кто-то видел того, кто учинил этот разбой, то должен мне рассказать. Не заставляйте меня начинать зверствовать.

И она, нервно шагая, удалилась.

Когда очередь дошла до Фионы, она шагнула в кабинет метрессы едва дыша.

– Итак, новенькая, – проговорила метресса, – мне нужно знать только одно: кто это сделал. Знаю, что в этом замешана ты и твоя лента. Обещаю: если я всё узнаю, сечь розгами никого не будут.

– Не будут? – почти теряя сознание, переспросила Фиона.

– Я обещаю. Ну, говори. Это Адония? Да?

– Это… Да. Это Адония.

– Ну, вот. Кто же ещё. Я так и знала. Где лента?

– Адония сказала спрятать её.

– Это понятно. И где ты её спрятала?

– Повязала на себя, под рубашкой.

– Достань.

Через четверть часа Адония и Фиона стояли, прислонясь к стене, в коридоре, возле дверей кабинета.

– Метресса обещала, что сечь никого не будут, – всхлипывая, оправдывалась Фиона.

– Конечно не будут, – невесело усмехаясь, проговорила Адония. – Накажут как-нибудь по другому. Страшнее. Да ты не реви. С тобой всё обойдётся, ты совершенно здесь ни при чём. А я как-нибудь выкручусь. В первый раз, что ли.

Дверь кабинета распахнулась. Вышла, с победным багрянцем на дряблых щеках, сестра Ксаверия. Жестом приказала девочкам идти за ней. И привела ко всем остальным, в спальную залу. Здесь, оттолкнув Фиону в сторону и оставив рядом одну Адонию, она громко произнесла:

– Донна Бригитта распорядилась, чтобы узнали все. Эта воспитанница отправляется в чулан!

Стон пронёсся над серой испуганной стаей.

– Иди! – ликующим голосом приказала Ксаверия. – Чулан – в той стороне! Тебе дадут хлеб и воду, и ты будешь сидеть там два дня!

– Ну и отсижу. А через два дня вернусь. Попомни, Чёрная Нога.

И, заложив за спину руки, Адония повернулась и вышла. Сестра Люция, стоявшая с приготовленными водой и хлебом, испуганно отшатнулась от неё, как от покойницы.

– Вы слышали! – трагически воскликнула сестра Ксаверия. – Вы все слышали! Она угрожала мне!

Однако, вместо сочувствия, в задних рядах воспитанниц прошелестело:

– Чёрная Нога!

Прошло полчаса. Фиона не пошла на завтрак. Она лежала на кровати лицом вниз и до изнеможения рыдала. Воспитанницы, подавленные, скорбные, принесли ей картофелину и стаканчик компота.

– Чулан – это очень страшно? – спросил кто-то из обступивших кровать Фионы.

– Ещё как! – ответили ей. – Там же крысы! Ровенку год назад сажали в чулан, так она визжала там как резанная, а когда её вытащили, она день в обмороке пролежала. А Адония-то никогда ещё в чулане не сидела.

– Из-за меня, из-за меня, – рыдала Фиона. – Из-за меня!

Адония, стоя посреди страшилища, именуемого «чуланом», осматривалась. Позади дверь. Впереди деревянный настил, на уровне колен, вместо кровати. Раскинув руки, можно одновременно достать и левой стены, и правой. Тусклый свет проникает сквозь маленькое зарешёченное окно под самым потолком. Ну вот, дожила до чулана. Что дальше?

Подойдя к настилу, Адония смахнула с него чёрную полуистлевшую солому, положила на доски хлеб и поставила кувшин с водой. Села рядом, поджала ноги, охватила колени руками.

– Зимой здесь было бы холодно, – сказала она сама себе. – А сейчас – пустяки. Два дня – это не долго.

Вдруг её внимание привлёк короткий шорох внизу. Адония встала на четвереньки, всмотрелась.

Она не знала, что в эту самую минуту в ворота пансиона постучали двое монахов.

Всмотрелась – и увидела, как, чутко подрагивая тонкими прямыми усами, из щели между стеной и полом выбрался толстенький серый зверёк с длинным голым хвостом. Адония тихо щёлкнула языком. Зверёк метнулся назад и исчез. Тогда маленькая заключённая отщипнула кусочек хлеба и бросила его к чернеющей щели. Прошло несколько томительных, долгих мгновений. Опять показалась острая мордочка, дрожащие, тонкие, словно проволочки, усы.