Ад закрыт. Все ушли на фронт - Страница 65
А балкон прочный, решетки с толстыми прутьями. А бой идет уже двумя этажами выше. И в домах на той стороне бульвара – тоже. Значит, и огнем с той стороны пулеметного гнезда не подавишь…
– Пулеметы! Пулеметы сюда!
– Смотрите-ка! Никак сам пожаловал! – сказали Есаулу, указывая на нечто неожиданное. Там – на набережной Сены, на площади Шатле, в которую упирается бульвар Севастополь, стояла трибуна. Кто-то маленький и толстенький топтался поверху, поднимал к голове громкоговоритель. Есаул бросил к глазам бинокль. Не может быть… Он же отлично знал эту мерзкую, вечно покрытую потом физиономию, безумно выпученные глаза, бороденку, которую в белых войсках все время сравнивали с растительностью на женских гениталиях…
– Вашбродь, и правда тот самый?!
– А что ты его иносказательно? По имени назвать боишься?
Воин замялся… Да! Этого человека на трибуне частенько называли бесом. Так часто, что многие и правда боялись называть по имени опасное существо.
– А ты не бойся… Он и есть…
Малопочтенный Лейба бен Давид, Лева Бронштейн по партийной кличке Троцкий перебегал по трибуне своими короткими ножками, тянул к пухлым губкам раструб громкоговорителя.
– Товарищи!!! – загремело над площадью Шатле, над Сеной, над древней тюрьмой Консьержери. – Товарищи!!!! Враг не дремлет! Реакционная военщина навязывает гражданскую войну мирным трудящимся! Но чего хотят мирные трудящиеся?!
Бес на трибуне изогнулся, наклонился; его свита – на девяносто процентов бабы – подалась вперед. Бес торжествующе выпрямился, словно и правда получил подсказку из напряженной, налитой самогоном толпы.
– Правильно!!! Вер-рно, товарищи! Мирные трудящиеся больше всего хотят гражданской войны! Они ответят гражданской войной на гражданскую войну! Ответят, чтобы эта война стала самой гражданской за всю историю гражданских войн!!!
Есаул смотрел, не доверяя собственным глазам. Он помнил Бронштейна давно. А ты помнишь, гнида, как твои люди выгоняли казаков из станиц? Выгоняли зимой, на верную смерть? Ты помнишь, урод, как умирали в зимней степи люди без еды и огня?
Скорее всего, Бронштейн предпочел бы забыть, но Есаул хорошо это помнил. Слишком хорошо помнил, как сидели, прижавшись друг к другу, два трупа – жена Галя, сын Ванечка. Наверное, когда выгоняли из станицы, Галя смотрела на красных убийц так же, как эта женщина в квартире на вооруженных людей, шаставших по ее дому. Есаул помнил эти трупы – два трупа из великого множества человеческих тел, каменно замерзших в овраге, посреди январской степи. Потому и не взял больше никого в свою жизнь; не было сил дарить зрелую любовь никому, заводить никого… после того, как твой трехлетний сын сидел замерзший, обняв за шею мертвую заиндевевшую маму.
– Вася, а ведь есть шанс…
Есаул не договорил: воюющий поймет, о каком шансе речь.
– Вашбродь, это давайте вы сами!
Хм… Воин протягивает винтовку. Снайперскую винтовку MAS-36 начали выпускать совсем недавно, с год назад. Есаул достал редкое, ценное оружие по великому блату – благо во Франции знакомства «работают» почти так же, как и в России. Достал, пристрелял на пару со своим однополчанином, для деликатных сторон войны в городе.
Есаул взял оружие, провел рукой по прикладу… Господи, помоги… А руки нехорошо задрожали: слишком велика цена такому выстрелу. Есаул никогда и подумать не мог, что кто бы ни попался ему на мушку, среди них может оказаться и это существо… Рука опять предательски дрожала.
А ведь нельзя… Если он сейчас промахнется – существо пойдет и дальше по миру, разносить смерть и беды, сеять безумие и смуту. Господи, спаси и укрепи. Есаул склонил голову. Он много раз молился, крестился, но после смерти семьи – получалось как-то формально. Не верил? Скорее усомнился. И сейчас: просил Бога помочь, а сам же сомневался в Его помощи. Если Господь допустил ад девятнадцатого года – уже вопрос: а на чьей он стороне, Господь Бог? И как обратиться к Нему? Не говорить же Богу: «докажи мне, что Ты есть? Докажи мне, что Ты благ?»
Есаул навел оружие, а вокруг продолжался бой. Кто-то пролетел мимо балкона вниз головой. Дикий крик заглушил даже пальбу, сменился глухим влажным стуком, хрустом снизу. По камню чиркнула пуля, с визгом срикошетила вверх. С баррикады палили из винтовок, раздавались короткие очереди. Есаул не видел и не слышал. В оптическом прицеле виделся серый бок толстовки, гремел металлический голос:
– Трудящиеся всех стран поднимаются на революцию! В эсэсэсэр свергнут страшный тиран и злодей Сталин! Это шаги революции! Скоро весь мир будет охвачен революцией! Революция пришла сюда, скоро она придет во все страны! На все континенты!!! Проклятая буржуазия от Гражданской войны из России бежала во Францию – теперь и тут Гражданская война!
Есаул чуть задержал дыхание… Перекрестие прицела ползло, ложась то на лоб, то на шею… Троцкий не хотел умирать, он все время бегал, менял позы. Вслед за Троцким металась свита, то заслоняя его, то открывая.
– В России мы поставили памятник великим пророкам революции: Каину и Иуде! Каин первым понял, что мораль выдумана буржуазией! Трудящимся не нужны бредни про то, будто братьев нельзя убивать! Пролетариат не нуждается в химере семьи, он нуждается в революции!
Иуда первым понял лживость веры в дурака-Бога! В глупого слабого Бога, который дал себя, идиотик, распять! Мы ставили своему брату Иуде памятники в России. Реакционные русские свиньи взорвали памятник, нагадили в голову Иуде! Позор тупым русским свиньям! Теперь мы поставим памятники Иуде везде! Здесь и по всему миру!
Вопя, Троцкий перегнулся через перила, буквально висел над толпой. Палочки в круге поплыли по серому фону толстовки. Есаул задержал дыхание и мягко-мягко потянул спуск на себя. Ударило в плечо сильнее обычного: заботясь о точности стрельбы, он слабо прижал к себе приклад.
– Убили!!! – заорал Лева Бронштейн, повалившись на руки свиты. Этот первый вопль был слышен очень хорошо, потому что он издал его еще в громкоговоритель. И продолжал: – Меня убили! Враги убили!
Эти последние вопли не были слышны толпе, потому что громкоговоритель валялся в стороне; Троцкий лежал, держась за бок. Но Есаул почему-то прекрасно слышал крики Троцкого. Острая радость охватила его. И вера, что на этот раз все будет хорошо, все будет сделано.
Вокруг раненого толпились, орали – скорее мешая ему, чем помогая. Никто ничего не понимал: ведь выбирая место для митинга, проницательный вождь революции предусмотрительно велел поставить трибуну за пределами винтовочного выстрела…
– Убили… – уже хрипел Троцкий, которому мешала дышать тащившая его в разные стороны, истерически орущая свита.
В мелькании и воплях Есаул выбрал еще одну точку… На этот раз он оказался провидцем, этот человек, чьи предсказания почти никогда не сбывались: и правда убили. Вторая пуля ударила в шею.
Революционные дамы орали и выли так, словно из зоопарка разом сбежали все гиены.
– Посторонитесь, вашбродь!
Красные от натуги боевики не очень вникли, что делает тут Есаул. Они были слишком заняты для этого: устанавливали пулемет. Есаул покорно отошел. На шестом этаже дома напротив кто-то высунулся из окна, проорал нечто невнятное. Из другого окна вылетела, крутясь, красная тряпка на палке; почти сразу из того же окна выбросили трехцветное полотнище: французский государственный флаг.
Совсем рядом мерно застучало: уставя вперед и вниз тупое рыло, пулемет ударил по баррикаде. Его поддержал и второй. Словно порывом ветра, смело большевиков от пулемета, от орудия. Там, в деревянном хаосе баррикады, кто-то бился, кто-то неподвижно лежал лицом вниз, кто-то уползал, стараясь найти безопасное место.
Есаул выбежал из дома. Он уже не видел, как красные кинулись к орудию, пытались поднять ствол, как оба рухнули под очередями. А на улице и без него люди уже выскакивали из подъездов, поднимались в новую атаку.
– Вперед, ребята!
Крича по-французски и по-русски, Есаул пошел на баррикаду. Звонкое русское «ура!» мешалось вокруг с хриплым «Hurra!» европейцев. В левой половине груди нарастала острая боль, хотя ранен он не был. Есаул потерял дыхание и непроизвольно задержался. Есаула обгоняли, прыгали в нагромождение, стреляли, кололи сверху вниз. Пулеметы били теперь дальше, свинцовой метлой выметали площадь Шатле.