Ад закрыт. Все ушли на фронт - Страница 49

– Вильгельм… Вы собираетесь…

– Уже собрался.

– Вы не дослушали меня…

– В этом уже нет необходимости.

– И что же вы собираетесь делать?! – усмехнулся Борман бледным лицом. На виске билась жилка, капли пота выступили на лбу, под седеющим ежиком волос.

– Много чего… – Канарис улыбнулся, словно ощерился волк. – Но сначала я сделаю то, что уже давно очень хотел.

С этими словами Канарис мгновенно вырвал из кармана длинный «маузер». Грохнуло, эхом отдаваясь по коридорам. Молча смотрели десятки людей, как повалился Борман, охватив руками лысеющую башку. Канарис выстрелил еще раз, тело дернулось. Вокруг головы лежащего начала расплываться темная лужа, а Канарис уже опять шел. Никто не остановил его ни на входе в апартаменты… в бывшие апартаменты Фюрера, ни в кабинет.

Без единого выстрела солдаты с улицы втягивались в Рейхсканцелярию, смешивались с «защитниками», становились от них неотличимы. В покои Фюрера тоже молча входили люди, многие – с висящими за спиной винтовками. От многих густо пахло вином: люди готовились ко всякому.

– Больше всего мне это напоминает Россию в семнадцатом году: солдаты в Зимнем дворце, – сказал Канарису один из его свиты. Канарис хмыкнул.

Все отметили дипломатичность Канариса: Канарис не сел на кресло Фюрера, присел на стул рядом.

– Полевой телефон протянут.

– Зачем? Провода уже соединили.

Канарис снял трубку, в ней явственно послышался гудок. Еще раз удовлетворенно хмыкнув, Канарис набрал номер.

– Мой маршал! – рявкнул он в трубку. – Рейхсканцелярия ждет вас, законного повелителя Рейха!

…И начались перемены.

Все эти смутные дни крестьянин Клаус Рабенкопф внимательно слушал радио. Кидал навоз, задавал корм свиньям и коровам, копал дренажные канавы… и все слушал.

Для начала Клаусу вдруг сообщили, что истинно немецкие, арийские генералы поняли, где таится настоящее зло! Они взяли власть и выкорчевали богомерзких жидов с благородной нордической почвы. В число жидов неизвестно каким образом угодили не только «наци номер один», Мартин Борман, но и жирный Гиммлер, и даже мистический мессия германской расы, Сладчайший Фюрер. Впрочем, больше его не величали ни мессией, ни сладчайшим фюрером, а исключительно евреем, который коварно обманул арийцев.

Все эти сногсшибательные истины сообщали Клаусу вовсе не голосом Геббельса. Ему подражали, но как-то довольно неумело.

– А куда же девался Карлик Луженая Глотка? – спросил Клаус корову. – Я тебя спрашиваю, дура, куда же девался этот деятель?!

Корова меланхолически жевала, проявляя полную аполитичность, а Клаус мотал головой, окончательно переставая понимать вообще что бы то ни было.

Наутро опять появился Геббельс и тут же перековался, истерически заорал, что мерзкий Гитлер-Шикльгрубер проявил типично еврейские черты! Он подделал собственную биографию, чтобы скрыть свое позорное происхождение, и Геббельс толсто намекал, что ко многим еще надо будет присмотреться: а не проделали ли они такую же штуку, как Гитлер?! А потом этот негодный Адольф Шикльгрубер оттеснил истинных арийцев, настоящих сынов германского народа и сел на их место!

– А ты куда смотрел? – логично, но неосторожно спросил радиоприемник Клаус и на всякий случай оглянулся.

Дрожало марево над дальним лесом, меланхолически жевали коровы, тяжело дышал разморенный жарой упитанный пес Кугельхен. Все было в порядке, никто не слышал недостаточно патриотичных речей Клауса.

Еще дня четыре или пять брови Клауса постоянно поднимались от сильного изумления, потому что Геббельс раз за разом истерически визжал, называя то одних, то других жидов, кощунственно проникших в святая святых доблестного немецкого народа. Имена этих негодяев не раз менялись, путались, и получалось, то Геринг куда-то проникал, подделывая арийское происхождение, а Гиммлер его ловил, то это уже Гиммлер проникал, а Геринг ловил… В общем, уже становилось окончательно непонятно, кто же куда проникал, кого ловил, а главное – кто же тут еврей?

– Представляешь, что делается? – спрашивал Клаус у верного собеседника, Кугельхена.

Кугельхен вилял хвостом, тыкался мокрым носом в твердую от мозолей ладошку хозяина.

– Нет, молока я тебе больше не дам! – назидательно поднимал палец Клаус. – Ты чудовищно хитрая собака! Ишь, научился выклянчивать. Наверное, ты тоже еврей и только притворяешься арийцем.

Кугельхен садился и улыбался хозяину; виляя хвостом, протягивая ему огромную мохнатую лапу.

– Не пойдет! – заявлял Клаус. – Может, ты и ариец, но молока я тебе все-таки не дам.

Клаус воровато оглядывался. Взгляд не обнаруживал вокруг никого, кроме свиней и поросят, и крестьянин заканчивал:

– А то ты скоро сделаешься таким же жирным, как Гиммлер.

Что характерно, Клаус не перестал слушать радио. Он даже присоединил к черной тарелке длиннющий провод: чтобы можно было снимать тарелку со стены и переносить ее, куда захочется. То поближе к коровнику, то к картофельному полю, то к парникам.

Еще через два дня Клаус доил корову и изумленно слушал, что власть взял Комитет спасения, во главе с верхушкой армии.

Вечером того же дня в городке встал армейский гарнизон, партийные функционеры куда-то пропали, а военные начали формировать новую администрацию. Из всей старой власти остался разве что нордический друид Даскло – Гансфукер, но и тот сразу напился до изумления, бродил по улицам и истерически рыдал, а потом кричал, что надо принести в жертву Сладчайшего Фюрера, предавшего немецкий народ. Его слушали и подливали.

Наутро Геббельс орал, что германские военные всегда приходили на помощь отечеству в его самые трудные минуты, что теперь они тоже пришли на помощь германскому народу, избавили его от власти разложившихся партийных функционеров – всех до единого евреев.

Впрочем, тут сразу возникли трудности: часть функционеров оказалась арийцами, а кое-кто из военных, наоборот, оказался евреями, но при этом почему-то «хорошими». Клаус делал брови «домиком», долго объяснял Кугельхену, что ему не следует вести себя, как эти противные горожане и клянчить у хозяина подачек. Кугельхен вилял хвостом, тыкался носом, даже лаял, но Клаус все равно не понимал, что же происходит в Германии.

Свиньи исправно жирели, дневной жар спадал, сосны стояли, как свечи, на фоне розовеющего неба, по вечерней прохладе бык покрывал меланхолически жующих коров. Появились первые желтые листочки на деревьях. Мир оставался разумным и добрым, как всегда. А в городах, особенно в столице, продолжалось нечто несусветное: оказалось, немецкие евреи «на самом деле» происходят от германцев, которые приняли иудаизм, потому что стремились к высшему совершенству и вере в Единого Бога. В этом проявлялись самые замечательные свойства германцев, и значит – немецкие евреи тоже замечательный народ.

Указом нового правительства всем желающим евреям стали выдавать «сертификаты крови», удостоверяющие арийское происхождение. Геббельс все так же орал, теперь восхваляя мудрость новой власти, которая прозорливо нашла арийских предков у немецких евреев.

Вскоре вспыхнули пылкие радиоспоры ученых мужей: а верна ли вообще расовая теория? Мнения раздавались мудреные, ученые, и Клаус все спрашивал у Кугельхена, что он об этом думает? Кугельхен звонко зевал, укладывался в тень.

– Мне тоже они надоели, – доверительно сообщал ему Клаус.

А потом опять начал орать Геббельс, обличая болтунов и бездельников, навязавших немецкому народу преступную расовую теорию. И тогда Клаус взял двумя пальцами радиоприемник… Он так и нес его двумя пальцами, за тарелкой тянулся любовно приделанный провод; благодаря проводу черная тарелка и на ходу продолжала вещать голосом Геббельса. Этот провод даже полетел вместе с радиотарелкой прямиком в деревенский сортир. Геббельс еще что-то вякнул из жижи, уже невнятно, и замолчал навсегда.

– Вот так бы и тебя самого, – задумчиво произнес Клаус и опять опасливо оглянулся: очень уж он привык не распускать языка. А кто ее, новую власть, еще знает?