Ад закрыт. Все ушли на фронт - Страница 48

Фон Манштейн окончательно вошел в роль военного вождя; размашистыми жестами он отправлял Скорцени на великие дела, не забывая включать в его отряд побольше людей Канариса под командованием его же офицеров – создавал противовес… на всякий случай. «Поразительно! – думал Петя, наблюдая за фон Манштейном. – Ну до чего это неискоренимо у немцев: привычка к начальственным интонациям и жестам, к подчинению и управлению».

– Нам тоже прикажете немедленно двигаться к своим гарнизонам?

– Как раз наоборот! Сейчас необходимо сесть на телефоны. Прямо здесь и сейчас. Отдать приказы по ближним гарнизонам: выступать! Подчиняться только командирам. При попытке перехватить командование задерживать лиц, пытающих взять власть. Попытки силового подчинения пресекать силой, вплоть до открытия огня. А ближние гарнизоны поднимаем сейчас! Надо брать радиостанцию, телефон и телеграф, блокировать рейхсканцелярию. Сейчас! Промедление смерти подобно.

В некоторых гарнизонах и правда пошли перестрелки: части СС пытались войти в расположение части, их останавливали огнем. В Карлсруэ дошло до настоящих боев, в Кельне и Ганновере ограничилось быстрой рукопашной. Не один Отто Скорцени перешел на сторону армии.

В эту ночь Германия спала недолго: уже к пяти часам утра, искореняя еврейский заговор, пресекая измену в нацистской партии, спасая отечество и выполняя волю народа, армия вступила в города.

Как и всегда в гражданских войнах, на поверхность мгновенно вылезла вроде бы давно придушенная нечисть самого разного «цвета». В Гамбурге военные моряки подняли красный флаг и запели «Рот фронт». В Мюнхене трое или четверо граждан объявили об отделении Баварии от Германии и неподчинении Берлину. Единственно, что хорошо: людей в форме нечисть боялась инстинктивно.

Стрельба разбудила берлинцев: телеграф и телефон взяли легко, а вот радиостанцию реально пришлось брать.

А через 20 минут по всему Третьему рейху звучали радиоголоса, разъясняя творящееся на улицах. И разъяснили! Все дело, оказывается, в том, что пробравшиеся в руководство рейха жиды решили погубить цвет германского Генералитета. Местами грузовикам с солдатами даже кричали «Ура!».

Что плохо: в это утро вещал другой, непривычный радиоголос: Геббельс бесследно исчез. Отыскался он только через сутки, но не где-нибудь, а при попытке пройти в свой бывший кабинет и сесть там в привычное кресло. К тому времени министром пропаганды сделался уже молодой носатый Альтеншульц; своего кресла он отдавать не собирался… Но место Геббельсу, конечно, нашли – очень уж привычный для всей страны голос, полезный.

Грузовики еще натужно рычали на мостовой, втягиваясь в город, разгоняя воркующих голубков, когда фон Манштейну позвонил Мюллер.

– Надеюсь, маршал, вы обратили внимание – я знал о вашем выступлении, но моя организация не приняла никаких мер.

– Я понимаю вас так, что вы капитулируете?

Мюллер помолчал с четверть минуты, после чего раздалось:

– Невозможно капитулировать перед единомышленниками, мой генерал. Я присоединяюсь к вам. Мной арестованы Гиммлер и Розенберг.

Молчание…

– Продолжайте выполнять распоряжения нового правительства.

– Слушаюсь!

Гарнизон Берлина «присоединялся» по мере движения частей. Кучка эсэсовцев, по-собачьи преданных лично Сладчайшему Фюреру, фанатиков национал-социализма, ничего не могла изменить. Боя практически не было.

После радиоцентра первые выстрелы грянули возле громадного помпезного здания на Вильгельмштрассе, 77: Рейхсканцелярия. В этом бывшем дворце Антона Радзивилла Рейхсканцелярия обосновалась еще с 1871 года, по плану самого Бисмарка. Но и здесь часть солдат тащила что-то к окнам, готовила оборону, часть же слонялась без дела. Часть офицеров командовала, готовясь обороняться, часть исчезла неведомо куда.

Первые раненые уползли за грузовики, в рупор защитникам Рейхсканцелярии прокричали, что всем сдавшимся обещают жизнь и службу Германии при новом режиме.

– Мятежники! Никто не собирается сдаваться! – кричали в ответ.

– Скоро подойдут танки, – пообещали в громкоговоритель. – Готовьтесь.

Минуты тягуче текли, уходили, как капли крови в песок. Помощи не было. Гарнизон частью перешел на сторону мятежников, частью занял изменнически-нейтральную позицию, даже не думая сдвинуться с места.

Глава штаба заместителя фюрера, Мартин Борман – прагматик все-таки! – повис было на телефоне… Так и крутил диск, пока не понял – провода перерезаны.

Борман вызвал к себе офицеров. Пришел каждый третий; даже рапорты этих верных офицеров о боеготовности подразделений оставались предельно нечеткими.

– Не слышу огневого контакта с мятежниками.

– Его и нет… стрельба сама собой затихла.

– Почему?!

Офицеры молчали. Сопровождаемый несколькими вернейшими, Борман вылетел в коридор, помчался, заглядывая в комнаты, выходящие окнами на улицу. Во всех комнатах вроде бы верные присяге, надежные солдаты не спешили стрелять по грузовикам. Стояли у баррикад, курили, хмуро смотрели наружу. Мятежники прогуливались по мостовой на расстоянии не то что выстрела – только что не штыкового удара. Видны лица, даже глаза. Они тоже курили, беседовали о чем-то друг с другом. У Бормана было ощущение – солдаты по разную сторону стен Рейхсканцелярии только что беседовали и между собой.

– Что стоите?! Огонь по мятежникам!

Повисло молчание. Никто не сдвинулся с места.

– Немецкие солдаты не стреляют в немецких солдат, – вежливо ответили Борману. В глазах ответившего застыло что-то такое, что Борман не решился отвечать, круто развернулся и ушел.

Текли минуты. Вместе с ними уходила в песок власть.

Первые полчаса Сладчайший Фюрер вел себя привычно: бегал по зданию, истерически вопил, требовал слушать потоки своей демагогии. Но даже и с самого начала напор у Фюрера был совсем не прежний… Власть уплывала на глазах, и не только в последние часы, репутация подмочена, слава германского мессии навсегда и бесславно погибла. Теперь как ни орал, как ни приплясывал Фюрер, никто уже даже не делал вид, что его слушает.

И притих Фюрер, примолк, тенью ходил по Рейхсканцелярии. Что-то докладывал Айсман: Фюрер слушал, кивал, уходил. Что-то говорил Борман: Фюрер слушал, так же кивал, не отдавая указаний и приказов. Бродил, как тень, словно прощался с чем-то важным. Пробегая, солдат толкнул Фюрера.

– Извините! – Вежливый Фюрер тут же посторонился.

…а в девять часов утра Гитлер спустился по ступенькам бывшего дворца князя Антона Радзивилла. Отодвинул солдата, велел отпереть двери и вышел. Нахохлившийся, постаревший, он уныло побрел мимо машин, мимо обалдевших солдат.

– И куда вы собрались, Фюрер? – окликнули его.

– Теперь только домой… на землю предков.

Эти исторические слова Гитлер произнес без обычной экзальтации, как-то очень просто и спокойно. Его больше никто не останавливал.

И все. И что-то сломалось в защитниках. Накапливаясь на мостовой, все больше солдат шли к зданию.

– Стреляйте же!

«Защищавшие» Рейхсканцелярию солдаты смотрели в пространство. Пока никто не решался нарушить хрупкой тишины. Промчалась машина, завизжала тормозами возле здания. Группа энергичных, подтянутых быстро прошла к двустворчатым дверям, больше напоминавшим ворота.

Вильгельм Канарис постучал, не снимая перчатки.

– Отворите!

В ответ – тишина.

– Отворите! Если не будет крови – все остаются на службе. Если же нет… Вы меня знаете! Сопротивление буду считать войной с собственной армией и законным правительством!

Позже не могли найти отворившего дверь. Многие знали, конечно, кто отвалил засов… но не сказали.

Не доставая оружия, топча сапогами ступени помпезной мраморной лестницы, взошли на второй этаж. Мартин Борман только взглянул на застывшие лица своих вернейших охранников и до конца понял все. Что ж… В гражданских войнах не бывает героев. Эти люди были верны ему, они шли почти до конца… Но и они хотели жить.

Отдадим должное Борману. Он не побежал, не попытался тайно уйти из здания. Канарис поднялся на площадку второго этажа, когда возле громадного зеркала навстречу ему вышел Мартин Борман.