Ад закрыт. Все ушли на фронт - Страница 37
Что ж до идеологии… Вождь знал, кто стоит за Лениным и Троцким. Кому – трескучие фразы про мировую революцию и диктатуру пролетариата, а кому – знание, чьих людей он сумел победить. Знание это было нелегким, не прямым. Знание получалось жесткое, как кавалерийское седло, тяжелое, как снаряд крупнокалиберного орудия. Но это – знание, а не кухонные побасенки.
Вождь знал, кто стоит и за нацистами. Он сочувствовал попыткам немецких военных сбросить второго всадника с лошади. Сам он вроде сбросил… или почти сбросил этого всадника. Но не Гитлеру его сбросить… не Гитлеру. Слаб Гитлер, слаб и болтлив, почти как Троцкий.
Пусть Гитлер скорее начинает войну… Даст Бог, пускай влезет поглубже в Испанию, пусть начнет возвращать германские земли на Востоке… Пусть будет Большая война. Пусть ее начнет Гитлер – слабый болтун, нелепый трус. Война разнесет Европу вдребезги, и тогда придет он… Придет и приберет ее к рукам. Ему будут служить германские генералы, лучшие в мире военные. С ними вместе он сделает то, что хотел очень давно: он до конца удавит Приорат. Удавит, сделавшись единственным владыкой всего Мира.
Сталин перевел взгляд на замершего полусогнутым, готовым кинуться с любой услугой Сашку Поскребышева: бессменного доверенного холуя. Стоит, сверкает потной лысиной: во френчике, подражающем одежде Вождя, с вечным подобострастием во взгляде. От мыслей про политику, про свое величие взгляд у Вождя делался другой, более добрый. Вот и Сашка не присел на полусогнутых от его желтого, рысьего взгляда; он только придвинулся поближе и тихо, паскудно засопел.
Вождь потратил еще с четверть минуты на мысль: став владыкой Вселенной, он станет править хорошо, справедливо… От этих мыслей приятно першило в носу, да только вот ведь неприятность, еще одно последствие снов! Стоило подумать про правление, как опять, словно назло, вышли из стены изможденные колонны, побрели мимо него в другую стену… «Так же и везде будешь править?» – ехидно спросил внутри голос. Тьфу ты! Никакого от жизни удовольствия…
– Ну что там еще у тебя? – недовольно спросил Вождь своего «верного оруженосца».
Тот сунулся, сверкая лысиной, положил на стол две бумаги. Как всегда, отдельно: вот официальный документ, а вот написал свои соображения к нему. И ведь всегда по делу пишет… Предан по-собачьи, маниакально труслив, но полезен, до чего же полезен, собака!
Вождь прочитал, поднял глаза. На этот раз Поскребышев не выдержал: заюлил, забегал глазками по комнате.
– Говори!
– Товарищ Сталин… До сих пор наши сотрудники встречались с отдельными членами делегации.
Вождь неопределенно приподнял брови: «к чему ты это»? И Поскребышев нервно продолжил:
– Наши сотрудники не просили членов делегации предъявить никаких вещественных доказательств…
– И что?
– А вот что мы будем делать, если они докажут свое? Если и правда вызовут сюда своих арийцев?
– Вызовут… и что?
Лысина Поскребышева оросилась особенно обильно.
– Ну?!
– Тогда ведь это бросит тень на величие идей Маркса и Ленина…
– И моих, соответственно, идей? – усмехнулся Вождь.
Поскребышев еще глубже потупился, засопел. С лысины почти что потекло. И этот уперся в идеи. Что тут поделать? Большинство людей способны думать только с помощью чужих выдумок. Сам Вождь слишком хорошо знал, как легко меняются идеологии. Надо будет – все они, и Поскребышев тоже, завтра же начнут читать и конспектировать не Маркса, а Германа Вирта! Они даже напишут Вождю нужные речи и статьи, потом объявят их гениальными, заговорят про идеи «виртизма-сталинизма»… Скукота…
– Идеи свои я могу и менять, – внушительно сообщил Вождь. – В зависимости от того, какие из них на данный момент оказались правильными.
Поскребышев часто заморгал, пытаясь уследить за гениальными мыслями Вождя. А тот ухмыльнулся, уже почти добродушно:
– Ну, давай сюда своих иностранцев…
И не удержался Вождь, добавил, еще раз усмехнувшись:
– Засранцев.
Вскоре Вождь проделал свой коронный номер: принимая гостей, начал крошить в трубку табак из папирос «Герцеговина флор». Крошил, заранее испытывая презрение к «гостям». А как их можно не презирать? Смотрят на глупейшую сцену, а потом разнесут по всему миру: «Сталин курит «Герцеговину флор», которую сыплет в трубку из папирос!». Они что, не знают – в папиросы и в трубку идет табак совершенно разной резки? Все это знают, но весь мир повторяет одну и ту же чушь – будто он курит папиросный табак. Ну почему пока никто не додумался: Вождю в папиросы закладывают трубочный табак?! Специально готовят папиросы с трубочным табаком… Папиросы, которые все равно не получится курить, из которых табак надо высыпать… Так элементарно, а уже десять лет мир повторяет одну и ту же чепуху. Зато каков образ он придумал! Никто так не делает, только он…
Вождь набивал трубку и поглядывал на четверых пожилых ученых, в роговых профессорских очках, к одному совсем молодому, без видимых признаков учености. Присматривался заранее. Вождь привык к мысли, что ставит диагноз сразу, любому и безошибочно. «Псих ненормальный… Еще один псих…» – думал Вождь. Он сразу отбросил этих двух. Их он слушать не станет.
Хирт показался Вождю маньяком, из тех латышских, еврейских садистов, которые создали ЧК и ГПУ ее жуткую славу. Немало этой сволочи Вождь передавил и охотно продолжал бы в том же духе.
Вот с Янкуном Вождь охотно побеседовал бы подольше. А еще лучше, припаять бы ему срок лет в двадцать, и на «шарашку». «Такие в ведомстве Лаврентия полезны», – лениво думал Вождь сквозь накатывающую дремоту. Да… Этого потом – задержать.
А молодой вызвал у Вождя приступ глухого раздражения. «Гладкий сопляк», – примерно так думал Вождь. Такие вот сытые, происходящие от других, тоже сытых, сидели дома в чистых рубашках, ели мамкины пироги и читали книжки, когда его, Сосо Джугашвили, дразнили шлюхиным сыном и колотили во дворе. Эти гладкие сытые мальчишки учились в хороших гимназиях, пока он выл под розгами в своей бурсе! Они, эти гладкие мальчики, долгое время вели себя так, словно Вождя вообще не было на свете. Они смотрели сквозь Вождя, как сквозь стекло, словно его вообще не было.
«Этот щенок… он по пещерам лазал, да?! Древних ариев там видел, да?!» – злобно думал Вождь, почти засыпая на ходу. Вождь хорошо знал из опыта жизни, что именно такие сытые мальчики как раз и лазят в незнакомые места, идут на риск, хорошо воюют. Но ему так хотелось, чтобы было иначе… Так хотелось, что Вождь не хотел ничему верить.
Вальтер тоже с интересом разглядывал Вождя. Вот перевел взгляд на Берию… Лицо у него почему-то сделалось удивленное. Откуда было знать Вождю, что Вальтер читает его мысли, и вовсе не в переносном смысле слова? И что ни Вождь, ни Берия вовсе не произвели на него хорошего впечатления?
Слава о Вожде гремела по всему миру, власть его превосходила власть римских императоров, французских королей и турецких султанов, вместе взятых. О нем рассказывали легенды, пели песни, писали книги. На расстоянии Сталин был грозен и страшен, непостижим и величественен.
А здесь, вблизи, Вальтер видел какого-то неухоженного, страшно неуверенного в себе старика; он смущенно слышал его неумные, злобные мысли. Старик пыжился, крепился, его продолжало гнать в никуда бешеное честолюбие, стократ уязвленная душа. Зачем? Он и сам не понимал. Старик был патологически, противоестественно одинок. Этот страшный трагичный старик ненавидел и боялся всех людей на Земле. Он никого не любил, никому ни в чем не доверял. Вальтер представил на его месте своего деда или отца и захлебнулся от жалости.
Приближенные Вождя тоже оказались довольно странные… Канарис – страшный, неприятный и жестокий, тем не менее оставался энергичен не по годам, уверенным в себе, физически крепким. Профессиональный офицер Вальтер фон Штауфеншутц сто раз подумал бы, прежде чем выйти против пожилого Канариса с равным оружием в руках.
Одутловатый, какой-то неуклюже-пухлый Берия был бледен, как вставший мертвец или как брюхо лягушки. Он оказался неуверенным в себе, физически слабым и растерянным. Этот человек находился в самом сердце своего государства и в этом государстве был вторым по важности лицом. Вокруг стеной стояла вооруженная до зубов охрана, он вершил великие дела… а он сидел возле своего Вождя и все время чего-то боялся.