Ад закрыт. Все ушли на фронт - Страница 34

– Не вздумайте опять испугаться меня, Петя. Просто не могу же я появиться тут сам по себе, живой и теплый. Это моя голограмма.

– Представляю, какое впечатление может оказать ваша голограмма на неподготовленного человека! – Петя невольно засмеялся.

– Может, кое на кого еще и надо будет оказывать именно такое впечатление, – туманно отозвался Бадмаев. – А вообще я появился только потому, что вы забыли о важном! Когда что-то изменяете, тут же надо что делать?! А?!

Уши у Пети полыхнули: увлекаясь реформаторством, он и правда забыл святое святых – постоянно смотреть, к каким вариантам будущего могут привести перемены. Он и сам не смотрел, и другим не показывал. Все, что происходило, держалось на доверии… и конечно же, держалось на общей нелюбви к Сладчайшему Фюреру.

– Я могу посмотреть… Но показать всем… Я не уверен, что меня все послушаются…

– И меня не послушаются… Здравствуйте, Петр Алексеевич, – донеся сонный голос Вальтера.

– Вальтер, присоединяйтесь… Вас генералы не послушаются? Да… А фон Берлихингена послушаются?

– Его – послушаются…

– Ну вот! Уверяю вас, он поддержит. Вот кого надо брать в Посвященные! Не могли бы вы позвать этого достойного человека?

Петя проглотил желание сказать: так и берите его в Посвященные! Торопливо натянув штаны, он побежал за фон Берлихингеном. Голограмма качалась в воздухе, черты лица странно искажались, но оставались узнаваемы. Господин Эрик не особенно удивился ни появлению Бадмаева, ни его странному облику. Не дрогнув лицом, выразил сожаление, что не может говорить ни по-русски, ни по-бурятски.

Петя пытался уйти.

– Нет-нет, Петр Алексеевич! От вас секретов нет и быть не может! Благоволите присутствовать. Если еще и Вальтер Клаусович наденет штаны, будет совершенно замечательно.

У Пети и Вальтера от общения живого Берлихингена с голограммой Бадмаева возникали слишком знакомые по Шамбале ощущения: во-первых, полной нереальности происходящего; во-вторых, того, что у этих людей – другой уровень понимания всего на свете.

Говоря коротко: все идеи Бадмаева фон Берлихинген самым пылким образом поддержал.

– А что, наш юный друг не обладает должным статусом в глазах местного сообщества…

– …то в этом он совершенно не виноват, – подхватил Петр Бадмаев.

– И в том, что произошло… – продолжил фон Берлихинген, – а вернее, начало происходить, тоже не виноват. Сообщество действовало только из своего понимания.

– Виноват юноша в том, что не отслеживал возможных последствий и не докладывал вам и мне, – отчеканил Бадмаев.

С этим фон Берлихинген согласился.

– А еще, Петер Алексеевич, было бы замечательно привлечь на свою сторону господина Канариса… В высшей степени разумный человек. Сейчас он уехал, но непременно будет вечером…

– Вечером – не поздно… Конечно же, надо поговорить с этим достойным человеком… И определиться с новым, причем решающим, совещанием.

С рассветом все помчалось бешеным конем. «Конем в яблоках из «Песни о нибелунгах», – усмехался фон Берлихинген.

Гансфукера забрали, но скоро выпустили: человеческое жертвоприношение по случаю Нового года признали важным древнегерманским обычаем. Использовалась разбитая бутылка? Да… применять ее было уместнее в портовых притонах, что и сказали Гансфукеру, но люди из Аненэрбе объяснили: необходимых для жертвоприношений каменных орудий еще пока не изготовили. «Друид» действовал верно, в соответствии со здоровым расовым инстинктом.

Выпущенный из тюрьмы Гансфукер вел себя с тех пор тихо, спокойно, и все как-то затаенно наблюдал за окружающими: словно кого-то высматривал.

Привратник Ганс бесследно исчез. Канарис уверял, что взял его в свою организацию и послал с важным заданием. Но послал там или не послал – этого наверняка никто не знал, а вот что Ганс исчез – это был уже неопровержимый факт. На его месте к вечеру появился совсем другой человек, и концы ночного происшествия – окончательно в воду.

И вообще Геринг объявил замок Грюненштейн священным местом: «оказывается», он стоял на месте древнегерманского святилища Грюненшатц. Вечером, когда примчался Канарис, с ним уже появилась охрана, на другое утро появились люди, тянущие кабель для передачи электричества и копающие дополнительные подземные хранилища. Эта возня и выставленная охрана оградили замок от всяких проявлений любопытства.

В один и тот же вечер произошли два события: Канарис общался с фон Бергдорфом и Бадмаевым, причем Канарис стоял по стойке «смирно» и говорил «да, экселенц», «нет, экселенц».

Второе событие состояло в том, что в подвале замка очень быстро, легко начали печатать листовки.

«А ты знаешь, почему Фюрер так мало рассказывает о своей родне по линии отца?» – спрашивалось в одной. «Еврей на германском троне» – рассказывалось в другой.

«Фелькишер беобахтер» буквально рвали из рук: она вышла со скандальной статьей о происхождении фюрера.

Тут же началась безобразная склока, в которой члены правящей партии махали красным знаменем, свастикой и рунами, обвиняли друг друга в болтливости, недостатке бдительности и сомнительном происхождении.

На протяжении каких-то суток пошла волна тайных встреч, намеков, прямых обещаний и бесед, причем никто никому не доверял; каждый все время подозревал всех в подрывных намерениях и в попытке его подсидеть. Создавались и распадались коалиции, партийные платформы и сговоры: буквально на несколько часов. У машины Розенберга внезапно отказали тормоза. На Гиммлера свалилась колонна в античном музее. Оба остались живы, но шуму не сделалось меньше.

Петя с интересом наблюдал за этим мельтешением и шумом: кажется, задуманное начало исполняться. Они с Вальтером «Бергдорфом» отбыли в Берлин: один, лейтенант абвера Петер Каценберг, доверенное лицо Канариса, чтобы быть порученцем и связным.

Другой, теперь Вальтер Бергдорф из Аненэрбе, «Немецкого общества по изучению древней германской истории и наследия предков», быстро уехал с делегацией в Москву. Канарис дал умнейшие инструкции, полковники танковых войск и пехоты – инструкции другого рода. Естественно, помимо всех инструкций Петя с Вальтером многое что обсудили, не просвещая Канариса относительно своих планов… И все же Петя беспокоился за друга.

Вальтеру же было очень трудно. Впервые он оказался совсем один, в идущем в Москву спецвагоне, среди странных и страшных людей. Этот вагон очень напоминал совсем другой вагон, отошедший от московской платформы несколько месяцев назад: вагон, в котором Петя Кац, «товарищ Кац», начал достопамятный путь в Шамбалу. Петя много мог бы рассказать о таких вагонах, но где он, Петя? «Прохлаждается в замке и ведет умные беседы с фон Берлихингеном», – иногда сердито думал Вальтер. Вальтер понимал, что думает несправедливо, и оттого сердился еще сильнее.

«Ты не злись, ты рассказывай больше», – говорил Петя телепатически. Вальтер старался рассказывать – по ночам, когда никого не было рядом. Да больше говорить было и не с кем.

Незадолго до этого Гиммлер подчинил Аненэрбе своим «шутцштаффельн» – охранным отрядам, а попросту – СС. Аненэрбе основывалось, как официально писали, для «изысканий в области локализации духа, деяний, наследства индо-германской расы. Популяризация результатов исследований в доступной и интересной для широких масс народа форме. Для проведения работ с полным соблюдением научных методов и научной точности».

На практике насчет научной точности получалось не всегда… Потому что Аненэрбе должно было научно и духовно окормлять государственную идеологию Третьего рейха: расовую теорию.

Еще в 1928 году голландский филолог Герман Вирт издал книгу «Происхождение человечества». Вирт уверял, что вся история человечества – это история борьбы двух рас: очень духовной «нордической», которая пришла с Северного полюса, и звероподобных существ с континента Гондвана. Существа с юга способны только к разрушению. Они даже и языком не владеют, а только пародируют созданный нордической расой язык для называния своих примитивных, грубых понятий.