Абсолютная Энциклопедия. Том 2 - Страница 78

– А как насчет нас с Амидом? – поинтересовался Саймон. – Нам что, ждать тебя здесь?

– Нет. Отправляйтесь на Энциклопедию, – ответил Хэл. – Я пробуду здесь день – максимум два. Не больше.

Высоко над усадьбой кружил орел, паря в воздушных потоках, поднимающихся от нагревшихся за день горных склонов, сложенных из коричневого гранита.

Его взгляд выхватил из окружающего ландшафта облаченную в черное фигуру, человека, которая на таком расстоянии казалась совсем крохотной. Для него, рыцаря воздуха, эта находка не представляла никакого практического интереса, и, издав хриплый разочарованный клекот, орел сделал плавный разворот и полетел прочь от окруженной горными склонами усадьбы в сторону высокогорной равнины, покрытой густым хвойным лесом.

Хэл, стоявший в дальнем конце выходящей на озеро террасы, проводил его взглядом. Легкий прохладный ветерок покрыл рябью серую поверхность воды, а небо над головой в неярком свете уходящего дня казалось голубым, как глыба льда Здесь, в умеренном климатическом поясе Земли, в низинах еще держалось лето, но высоко в горах уже явственно чувствовались первые резкие приметы приближающейся зимы. В памяти Хэла вдруг всплыли строки стихотворения, прочитанного в ранней юности и как нельзя более подходившие данному случаю…

Это были первые строки первоначального варианта стихотворения Джона Китса «La Belle Dame Sans Merci» – «Безжалостная красавица» о простом смертном, заколдованном феей. Но у Китса, в отличие от его поэтического предшественника «Верного» Томаса, срок колдовства не ограничивался каким-либо определенным периодом времени. То более раннее стихотворение было написано Томасом Эрслдунским в тринадцатом столетии на основании еще более древней легенды, существовавшей только в устной форме.

«Собственно говоря, – подумал Хэл, – приход технологической эры пятьсот лет назад принес с собой еще один вариант этой старой легенды – идею о Железной Владычице, этом творении рук человеческих, которая способна целиком поглотить человеческую душу, лишив ее возможности жить среди себе подобных».

Для него такой Железной Владычицей была с самого начала связавшая его по рукам и ногам роль, предначертанная ему самой историей. Впервые с того момента, как он в последний раз покинул Дорсай, Хэл почувствовал глубокую и непреходящую тоску по Аманде. Боль оттого, что не может видеть ее, слышать ее голос, прикасаться к ней, вызывала ощущение необратимой утраты, как бывает при ампутации конечности. Он мог на какое-то время похоронить это чувство под грудой неотложных, требующих его внимания дел, но это действовало только на те часы, что был занят. Однако в моменты, когда крайняя усталость лишала его душу всех защитных покровов, как это произошло недавно на борту посыльного корабля на пути с Фрайлянда, или когда он оставался наедине с самим собой, как сейчас, это чувство снова возвращалось к нему.

Так что там, в последних строках китсовского стихотворения? Ах, да…

Он снова попытался избавиться от охватившей его депрессии. Для нее не было оснований. Пройдет не так уж много времени, и они с Амандой снова будут вместе, на этот раз навсегда. Но тратить время, предаваясь мрачным мыслям и рвущим душу фантазиям, вызванным старинными сочинениями, было совсем не в его характере. Он попытался проанализировать, почему же поступает так сейчас, но его разум уклонился от этого вопроса.

Скорее всего, это потому, что, приехав сюда, он нашел усадьбу такой пустынной, подумал он. Но, собственно говоря, если поэзия причиняет боль, она, разумеется, в состоянии избавить от нее. Спустя менее чем тридцать четыре года суть той же самой древней истории была пересказана другим поэтом, Робертом Браунингом, в первом томе его сборника «Мужчины и женщины». Браунинг написал стихотворение «Роланд до Замка Черного дошел». В качестве противоядия к первому стихотворению Хэл прочитал для себя вслух первую строфу браунинговского стихотворения, не обращая внимания на дующий со стороны студеного озера холодный ветер…

Браунинг всю жизнь оставался чайльдом[11], претендентом на более высокое звание рыцаря[12], хотя эта сторона его жизни прошла практически не замеченной никем, за исключением жены. Таким же чайльдом, каким был сейчас и сам Хэл, хотя и в другое время и в другом месте, и при том, что Хэл никогда не был поэтом. Но Браунинга, как, возможно, в конечном итоге и его самого, неудержимо влекла вперед не Железная Владычица, а негасимое пламя надежды.

И в то же время, даже понимая это, хотя бы отчасти, он все равно продолжал ощущать сосущую пустоту, вызванную тоской по Аманде и словно эхом отражавшуюся в пустоте этого так хорошо знакомого ему дома, в котором больше не было тех трех стариков, что наполняли его жизнью и смыслом. Нет, не усадьба сделалась чужой для него. Это он стал чужим для усадьбы.

Хэл повернулся лицом к высокой стеклянной двери, ведущей в дом; автоматика уже включила освещение, и он увидел внутренность библиотеки, в которой в тот последний раз он видел стоящих друг перед другом Блейза и Данно.

Он открыл створку двери, шагнул внутрь и снова закрыл ее за собой. В комнате было тепло; температура поддерживалась автоматикой, которая все это время настолько хорошо следила за домом, что смотрителю, живущему на расстоянии пяти миль, для того чтобы убедиться, что все в порядке, требовалось лишь время от времени поглядывать на экраны своих мониторов. Неподвижный воздух в библиотеке был пропитан запахом кожаных переплетов сотен старинных книг, стоящих рядами на длинных без единой пылинки полках, покрытых лаком медового цвета. В дни своего детства и ранней юности он прочитал их все, жадно поглощая одну за другой, лишь только появлялась возможность, словно изголодавшийся путник, попавший в страну изобилия.

Хэл подошел к камину, расположенному в торце комнаты. Там тоже все было приготовлено для разжигания огня. Он взял с каминной доски старинную зажигалку и с ее помощью запалил сухую растопку под поленьями.

Вспыхнувшие язычки пламени побежали по стружке и мелким щепкам и перекинулись на кору поленьев, которая, полыхнув искрами, сразу же занялась. Он сел в одно из больших мягких кресел с широкой спинкой, стоящих по обе стороны от камина, и устремил взгляд на набирающий силу огонь. Тепло, исходящее от горящего очага, согрело Хэла, но ощущение пустоты дома за его спиной не покидало его.

Он еще никогда не был так одинок с момента своего бегства на Энциклопедию после злодейского убийства на террасе, совершенного как раз за этими окнами. За все это время Хэл ни разу не делал попыток вызвать в сознании с помощью самогипноза образы трех погибших наставников, за исключением случая в тюремной камере на Гармонии, когда они не захотели откликнуться на его призыв. Но сейчас, ощущая зияющую пустоту и мрак за своими плечами, он, не отрывая взгляда от огня, обратился ментальным взором внутрь себя, пользуясь усвоенной еще в детстве от Уолтера методикой превращения извлеченных из памяти образов в субъективную реальность.