Абсолютная Энциклопедия. Том 2 - Страница 63

– Это случилось, когда я уже готов был от всего отказаться. Тогда я не осознавал этого, но наконец был на грани понимания той истины, на поиски которой и был мною послан Хэл Мэйн. То, что я должен был понять, начало пробиваться сквозь поставленный мною же для Хэла барьер, ограждавший его от того, что он знал в прошлой жизни, и этим воспоминанием – церемонией похорон Джеймса в Форали, когда я был еще мальчиком…

Его голос задрожал от боли, которую он ощутил при этом воспоминании, затем он взял себя в руки.

– Именно тогда Донал принял решение, взял на себя обязательство, – продолжал Хэл. – Джеймс был для него ближе, чем даже родной брат, так иногда бывает. По возрасту Мор был где-то между нами, но Мор…

Голос его сорвался. Это имя как будто вызвало спазм в его горле.

– Что Мор? – не дождавшись продолжения, спросила Аманда. Протянув руку, она нежно коснулась пальцами его руки, лежащей на кровати.

– Донал убил Мора, – отрешенно произнес он. Ему показалось, что ее пальцы коснулись оголенных нервов его руки и побежали по ним вверх, словно пытаясь добраться до самой сокровенной сути его естества.

– Это неправда, – услышал он словно издалека ее голос. – Ты придаешь этому больше значения, чем надо. Это так и не так. Что же было на самом деле?

– Донал виноват в смерти Мора, – словно повинуясь ее приказу, ответил он.

– Хорошо, – сказала она. – Давай сейчас не будем говорить об этом. Ты рассказывал мне о смерти Джеймса и о том, как она связана с решением Донала, которое руководило тобой во всех твоих жизнях и на протяжении всех этих лет. Что же такое там произошло?

– Что произошло? – Он с трудом отогнал образ изувеченного тела Мора и вновь вызвал в своей памяти картину похорон Джеймса. – Они все просто смирились с его смертью. Все, даже Ичан, даже мой отец, он просто смирился с убийством Джеймса, этим абсолютно бессмысленным убийством. А я… не смог. Я… он, Донал, впал в состояние холодного неистовства. Точно такого, из которого ты недавно вывела меня.

– Неужели? – в голосе Аманды сквозило явное сомнение – Это невозможно, Донал был слишком молод. Сколько ему было?

– Одиннадцать.

– В этом возрасте такого не могло быть. Это просто невозможно.

Хэл рассмеялся, его смех резко прозвучал в тишине спальной.

– Но так это и было. Кейси тоже, как и ты, не поверил когда отыскал его на конюшне, куда тот забился после похорон, в то время как все остальные пошли в дом. Но он смог это сделать. Ведь он был Донал.

При этом последнем слове, словно само имя было магическим ключом, внутри него как будто что-то щелкнуло и прошлое вновь вернулось к нему; и вместе с холодной яростью им неожиданно завладела огромная сила, захлестнувшая его, словно неистовая волна прилива, грозящая поглотить все на своем пути.

– Я – Донал, – сказал он; могучая сила подхватила его, взметнула вверх. Неистовая, огромная…

– Не Блейз.

Тихий голос Аманды, донесшийся до него, словно издалека, разбил и усмирил эту силу. Он с облегчением вздохнул, почувствовав, что приходит в себя. Несколько минут он лежал, не говоря ни слова, затем повернулся и, стараясь разглядеть ее лицо в полумраке, спросил:

– Что я рассказывал тебе о Блейзе?

– Это было в первый твой приезд в Фал Морган, – мягко ответила она. – В ту ночь ты очень много говорил.

– Понятно, – вздохнул он. – Грех воина все еще сидит во мне. От него мне тоже еще предстоит избавиться, как ты понимаешь… если вспомнишь, что я тебе рассказывал об освобождении Рух. Нет, слава Богу, я не Блейз. Но и в одиннадцать лет я тоже им не был. Единственное, что я понимал, так это то, что не могу вот так просто смириться с бессмысленной смертью Джеймса, со всем этим злом, творящимся во Вселенной: с тем, что творят люди друг против друга, чего никогда не должно было быть.

– И ты тогда поставил перед собой задачу положить этому конец?

– Ее поставил Донал. И всю свою жизнь он старался осуществить ее. В каком-то смысле не его вина, что он пошел не той дорогой. Он был все еще слишком молод…

– И что он сделал? – ее голос вернул его к действительности и к тому, о чем он собирался ей рассказать.

– Он стал искать средство, средство, которое не позволило бы больше людям совершать поступки, подобные тем, что привели к смерти Джеймса, – сказал Хэл. – И он нашел его. Я называю его – он называл его – интуитивной логикой. Это логика, срабатывающая на интуитивном уровне, или интуиция, дающая ответы на основе жестких законов логики. Называй это как хочешь. В действительности он был далеко не первый, кто открыл ее. Люди творчества – художники, писатели, композиторы и музыканты пользовались ею уже давно. Пользовались ею и ученые. Он только привел ее в стройную систему и применял сознательно по своей воле и своему желанию.

– Но что это такое? – подгонял его голос Аманды.

– Это нельзя объяснить, так же как нельзя объяснить словами математику, – сказал он. – Чтобы объяснить ее, надо говорить на том языке, которым пользуется она сама, но еще раньше твое мышление должно сделать качественный скачок к истокам понимания этого языка; только тогда ты действительно начнешь постигать, что же это такое. Я приведу тебе аналогичный пример. Разве у тебя не бывало так, чтобы какое-нибудь великое художественное полотно вдруг стало тебе очень близким, полностью захватило тебя, разве тебе не приходилось слышать гениально исполненного музыкального произведения, читать книгу, которую, вне всякого сомнения, можно было бы поставить в ряд бесспорно выдающихся литературных произведений?

– Да, бывало, – ответила она.

– Тогда ты знаешь, что у всех их есть одна общая черта – это то, что ты снова и снова возвращаешься к ним. Ты готова без устали смотреть на картину. Готова бесконечно слушать одну и ту же музыку, каждый раз находя в ней что-то новое. Читать и перечитывать книгу, даже не задумываясь над тем, что единственное, что тебя в них привлекает, – это радость открытия и наслаждения.

– Я это знаю, – сказала она.

– Понимаешь, – продолжал он, – то, что неудержимо влечет тебя к ним, заключается в их способности постоянно открывать для тебя что-то новое; и все эти бесчисленные открытия, которые тебе предстоит совершить, были в них изначально заложены их творцом. Ни один человеческий разум никогда не мог бы сознательно породить такое бесконечное многообразие и выразить его в одном художественном полотне, в одной музыкальной фразе, в одной книжной строке. Ты это знаешь. Но оно все же существует. Только что его не было, и вот оно уже есть. Лишь человеческое существо, создавшее каждое из этих произведений, могло заложить его туда. И существует единственный способ, позволяющий ему или ей сделать это: творец должен пользоваться не только сознательным разумом, который хоть и точен, но в то же время не способен одновременно вынашивать множество замыслов, но и подсознанием, не знающим границ и способным отразить все наблюдения жизни, весь жизненный опыт в единственном штрихе, звуке или слове, помещенных среди других таких же штрихов, звуков или слов.

Он замолчал. Она задумалась, подбирая слова.

– И это, – наконец проговорила она, – то, что ты называешь интуитивной логикой?

– Не совсем, – сказал Хэл. – То, о чем я только что говорил, это созидательная логика, которая обычно управляется подсознанием. Если подсознанию не нравится задание, оно отказывается его выполнять и никакой силой воли его не заставишь это делать. Единственное, что удалось Доналу, это переместить управление логикой полностью в область сознания. Он заставил ее работать, манипулируя рычагами причин и следствий. Тогда он был слишком молод и не понимал, как многое из того, что он создал, было заимствовано им из трудов по стратегии и тактике, написанных его прадедом.

– Ты имеешь в виду Клетуса?

Хэл кивнул головой:

– Да. Ты ведь помнишь, не так ли, что в самом начале Клетус собирался стать художником? Только много позже его захватила наука о военных действиях и противодействиях. При разработке своей доктрины он использовал принципы созидательной логики, но в действительности, как явствует из его работы, время от времени ему самому, возможно, удавалось пересекать грань между сознанием и подсознанием, уходя в область сознательного управления творческим процессом.